Но Бой казался странно озабоченным и холодным. Когда я осмелилась спросить, что его беспокоит, ожидая услышать, что он тревожится за исход последнего наступления на германские войска, он тихо ответил:

— Боюсь потерять тебя.

В груди у меня зашевелилось недоброе предчувствие. Почему он боится этого после того, как весь мир разрушился, а нам с ним удалось не только выжить, но и, как он сам хотел, стать богаче, чем прежде, когда мы начинали? Потом я стала замечать, что из квартиры начали исчезать разные вещицы: бутылочка с жидкостью после бритья, которую он предпочитал всем другим подобным средствам, халат, кое-какие книги, щипчики для ногтей. Ничего существенного, ничего такого, что могло бы послужить поводом для обвинения его в измене.

— Он нашел себе другую, — не без злорадства сделала вывод Мися. — У него аристократические замашки. Это всем известно. Он никогда не женится на торговке, не важно, каких ты успехов добилась, не важно, что стала знаменита. Просто для него это неприлично. Нереспектабельно.

Это было уже не первое из ее небрежно произнесенных оскорблений, и я бросила на Мисю свирепый взгляд:

— У меня и в мыслях не было выглядеть с ним респектабельно. И если, скажем, твой Серт когда-нибудь сочтет уместным жениться на тебе, дважды разведенке, не понимаю, почему Бой не может жениться на мне.

Мися пожала плечами. Оскорбления в ее адрес отскакивали от нее как от стенки горох, наверное, потому, что сама она раздавала их направо и налево.

— А знаешь, на набережной Токио, прямо напротив Трокадеро, есть прелестная квартирка с окнами на Сену. Один мой знакомый недавно освободил ее, не дождавшись окончания срока аренды. Прекрасная квартирка, можешь въезжать хоть завтра.

— А зачем мне другая квартира? Меня и эта устраивает, — сказала я, но поддалась ее уговорам и согласилась посмотреть.

Квартира и в самом деле оказалась прелестной — зеркала во всю стену, черный лакированный потолок, шелковые обои, — несмотря на стойкий, все пропитавший запах какао в воздухе.

— Это опиум, — пояснила Мися. — Этот мой знакомый обожает его. Уехал только потому, что в Париже его сейчас не достать.

Впрочем, и огромная статуя Будды у входа мне тоже не очень понравилась. Я подписала договор и сунула ключи в карман, не имея ни малейшего намерения переезжать сюда. Так и сказала Мисе, а она потрепала меня по руке:

— Ну конечно, дорогуша. Но на всякий случай не помешает, мало ли что.

Я сразу вспомнила слова Эмильены: «Не забывай, у нас всех должен быть выбор». И как только Бой появился снова, без предупреждения, что в последнее время вошло у него в привычку, я задала ему вопрос прямо в лоб:

— В чем дело? — Я остановилась перед ним подбоченившись, с дымящейся сигаретой, когда он с усталым видом направлялся к своему шкафу, стараясь не смотреть мне в глаза. — Это моя прическа? Неужели она тебе не нравится? Ты говорил, что короткая стрижка мне очень пойдет.

Он ничего не ответил, но я не отставала, поскольку его упорное молчание напугало меня.

— Ты что, из-за Миси дуешься? Знаю, ты не любишь ее, и ее друзей тоже, но благодаря ей у меня появились выгодные клиенты, и я не заставляю тебя с ней встречаться…

— Коко, — повернулся он ко мне, и я замерла, чувствуя, что сигарета жжет мне пальцы, — я собираюсь жениться. — Должно быть, у меня было такое лицо, словно он ударил меня по голове своей клюшкой для игры в поло. Но Бой не пытался оправдываться, просто продолжал говорить, бесстрастно, без единой эмоции. — Ее зовут Диана Листер Уиндхем, она дочь лорда Рибблсдейла. Я познакомился с ней в Аррасе, когда ездил на фронт, она работала в Красном Кресте. На войне она потеряла мужа и брата. Наши родственники одобрили наше решение.

Вот так все просто. Познакомился на фронте. Родственники одобрили. Я поднесла сигарету к губам, уронив столбик пепла себе на пижаму. Сердце разрывалось на части, но я взяла себя в руки и постаралась изобразить на губах ироническую улыбку.

— Да что ты говоришь! Интересно, неужели у всех этих аристократок сразу по три имени? Как думаешь, если я стану называться своим полным именем Габриэль Бонёр Шанель, добьюсь ли я в жизни еще большего успеха?

Он смотрел на меня с беспомощным выражением на лице, таким беспомощным, что мне захотелось броситься к нему через всю комнату и ногтями вцепиться ему в лицо.

— Она очень хорошая, Коко. Думаю… она тебе понравится.

— Не сомневаюсь. Может быть, я даже сошью ей подвенечное платье. Никогда раньше не шила подвенечных платьев. Впрочем, нет… — Я размяла окурок в дорогой пепельнице работы Рене Лалика, размышляя при этом, не лучше ли швырнуть сейчас эту пепельницу Бою в голову. — Нет, это было бы неудобно. Она наверняка захочет пригласить дизайнера-англичанина — это же долг истинной патриотки своей страны. Она у тебя патриотка? Ну да, как и ты. — Круто повернувшись, я пошла в гостиную.

Я тряслась как в лихорадке, до боли сжимая кулаки. Слышно было, что он идет следом.

— У нас с тобой все останется по-прежнему, — бормотал он. — К нам с тобой это не имеет никакого отношения. Все равно по службе я подолгу буду жить в Париже, и мы сможем…

— Хорошо, что я вовремя успела снять квартиру, как ты считаешь? — Я развернулась к нему так быстро, что от неожиданности он запнулся, остановился как вкопанный, а потом сделал шаг назад. — И я как можно скорее постараюсь съехать отсюда, — вбила я еще один гвоздь.

— Но зачем? В этом нет необходимости. Я всегда хотел эту квартиру отдать тебе.

— Ну уж нет! — Я двинулась дальше, подошла к дивану и вынула из кармана портсигар. — Я считаю, что сделать это необходимо. Даже обязательно. — Я слышала свой голос как бы со стороны, голос какой-то другой женщины — безучастной, холодной как лед, легкие которой наполнены едким дымом и которая не имеет никакого отношения к той жизни, что мы с ним строили вместе. — Теперь я ни за что не стану в ней жить.

Он тяжело вздохнул, вздох его был исполнен глубокой печали.

— Вот видишь? Этого я и боялся. Боялся, что потеряю тебя.

— Об этом надо было раньше думать, еще до того, как ты обручился со своей аристократкой с тремя именами, — резко ответила я.

Я уселась на диван, подобрала под себя ноги и набросила на них лежащую рядом шаль. Мне вдруг стало страшно холодно, казалось, я больше никогда не смогу согреться.

Он вернулся в спальню. Через несколько минут снова появился с кожаным чемоданом, в накинутом на плечи пальто. Я и бровью не повела, когда он повернулся к двери, собираясь уйти, и, быть может, навсегда. И тут он остановился.

— Прости, я не хотел сделать тебе больно, — сказал он.

Я все так же сидела, свернувшись клубочком, на диване и молчала. Он открыл дверь и вышел.

Чтобы встать, мне понадобились все мои силы. Босиком, едва волоча онемевшие ноги, я проковыляла в спальню и распахнула дверцы его шкафа. Смотрела на вешалки с брюками, рубашками, свитерами, которые он оставил, словно отправился в очередную командировку, и мне захотелось взять в руки ножницы и безжалостно искромсать все его вещи. Когда он в конце концов вернется — поскольку он должен был вернуться, хотя я не знала, когда именно, — то увидит, насколько я презираю его, если от всей его одежды оставила одни только клочья.

Но вместо этого я достала его светло-бежевый пуловер, почти невидный под остальными, тот самый, который примеряла, когда Бой привез его из Англии, и его мягкая ткань подсказала мне много новых возможностей. Трясущимися руками я осторожно поднесла пуловер к лицу. От него исходил едва уловимый запах Боя, запах его пота, оставшийся после игры в поло, а также запах лимонной жидкости после бритья.

Но больше всего от пуловера пахло мной.

Прижав пуловер к себе, как ребенка, я кое-как добралась до кровати, легла и закрыла глаза. В последний раз поплачу о нем, сказала я себе. В последний раз. Ни один мужчина больше никогда не застанет меня врасплох, не приведет в замешательство, не вызовет такой отчаянной растерянности. Никогда. Никогда, клянусь, никогда, пока я жива.

В ту ночь я не сомкнула глаз. И к своему удивлению, не проронила ни слезинки.

Впрочем, никаких слез не хватило бы, чтобы заполнить зияющую пропасть в моей груди.

5

На новую квартиру я переехала, когда сопротивление германских армий тяжелым ударам союзников было сломлено и кайзер обратился к нашему командованию с унизительной просьбой о перемирии. Весь Париж вышел на улицы, на Новом мосту непрерывно хлопали пробки шампанского, люди плясали на столах, дудели в трубы, сигналили в автомобильные рожки, набившись в машины по десять человек и гоняя по Елисейским Полям. Отрезвление придет позже, когда сообщат, что в одной только Франции на войне погибло более двух миллионов человек, что уж говорить о бесчисленных потерях союзников. Северо-восточная часть страны лежала опустошенная и разграбленная. Германия была поставлена на колени, но продолжала бурлить.

Я все это видела и слышала, но жила словно под стеклянным колпаком. В новую квартиру я перевезла только одежду, туалетные принадлежности и коромандельские ширмы. Все остальное оставила в квартире Боя. Мися кудахтала вокруг меня, хлопая крыльями, то есть хлопотала и делала вид, что хочет помочь. Навязывала мне слуг, которые бы заботились обо мне.

— Отправлю-ка я к тебе своего дворецкого Джозефа и его жену Марию, у них такая миленькая девочка Сюзанна. Серт собирается вызвать из Каталонии семью, которую знает с детства. А нам не нужны два дворецких и две служанки.

Я отказалась. Бо́льшую часть времени я проводила в ателье, и мне вполне хватало приходящей служанки, чтобы более-менее поддерживать в квартире порядок. И не нужны мне ее соглядатаи, Мися вечно сует свой нос в мои дела. Тогда она приволокла две статуи отвратительных арапов на мраморных постаментах, которые якобы будут украшать вход в квартиру. Я их сразу возненавидела, но ничего не сказала, хотя меня так и подмывало спросить: почему она сама избавилась от своего жуткого Будды, а мою квартиру хочет захламить всяким барахлом, приобретенным на блошиных рынках?