Монтекукули ждал в тюремной камере появления своих мучителей. Он много часов молил Господа дать ему мужество, необходимое для того, чтобы он смог вынести ждавшие его испытания.

Как легко было представлять себя в роли мученика! И какой страшной оказалась реальность! Одно дело — видеть себя смело, с вызовом, поднимающимся на эшафот во имя своей родины; это выглядело славно, достойно. И совсем другое — подвергаться унизительным пыткам, подводившим человека к вратам смерти, снова возвращаться к жизни, совершать это путешествие многократно, узнавать о том, что тело уступает в силе духу. Вместо громкого, звонкого «Я ничего не скажу» в камерах звучали стоны и вопли.

Пот выступил на красивом лице Монтекукули — к нему пришли люди, которых сопровождал врач. Он должен был осмотреть графа и установить, какие пытки способен вынести подозреваемый; палачи боялись убить единственного человека, способного пролить свет на тайну гибели дофина.

Пока доктор обследовал графа, в камеру внесли стулья и столы; охваченный ужасом Монтекукули наблюдал за двумя бедно одетыми мужчинами, которые принесли с собой доски и клинья.

— Что с его здоровьем? — спросил деловито маленький человечек, разложивший на столе письменные принадлежности.

Доктор промолчал, но Монтекукули понял, что означает его мрачный кивок.

Через несколько минут врач удалился в соседнюю камеру; он еще мог понадобиться во время пыток.

Рослый человек в черном приблизился к графу и сказал ему:

— Себастиано ди Монтекукули, если вы откажетесь правдиво отвечать на мои вопросы, мы подвергнем вас пыткам — обычным и чрезвычайным.

Монтекукули вздрогнул. Он знал, что означают доски и клинья. Его ждал «испанский сапог», в который помещали ногу во время пыток.

Снаружи произошло всеобщее смятение; высокий мужчина в костюме, сверкавшем бриллиантами, вошел в камеру; все бросили свои дела и склонились в поклоне. Облик короля плохо сочетался с видом камеры. Лицо Франциска было серьезным. Он не отличался особой жестокостью, но глубоко страдал из-за смерти сына. Он поклялся сделать все возможное, чтобы отомстить за убийство дофина. Он явился сюда лично, чтобы услышать признание из уст человека, которого считал виновным в гибели юноши.

— Все готово? — спросил король, садясь в кресло, которое тотчас принесли для него.

— Сир, мы ждем ваших приказаний.

Палач — человек с самым жестоким лицом, какое доводилось видеть графу, — связал его, после чего два подручных приладили «сапоги» к ногам итальянца; части устройства были стянуты клиньями.

— Сильнее! — прорычал палач. Граф испытал нечеловеческую боль; его ноги были сдавлены так сильно, что кровь отхлынула к другим частям тела. Он закричал и потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел доктора, который поднес нашатырь к носу графа.

— Хорошенькое начало! — усмехнулся палач. — Флорентиец в костюме, расшитом лилиями! Они рисуют славные узоры, но падают в обморок еще до начала пыток! Лучше расскажите все, молодой человек, и не вынуждайте короля задерживаться в этой камере.

Доктор сказал, что им следует подождать — кровообращение восстановится через несколько минут. Франциск придвинул свое кресло к графу и вежливо заговорил с ним.

— Мы знаем, граф, что вы исполняли чьи-то указания. Глупо страдать за тех, кто должен находиться сейчас на вашем месте.

— Мне нечего сказать, сир, — промолвил Монтекукули.

Но Франциск продолжал уговаривать его признаться во всем, пока не объявили, что пришло время загонять первый из двух клиньев.

— По чьему указанию, — сказал высокий человек в черном, — вы дали яд дофину?

Монтекукули покачал головой, не собираясь говорить.

Двое человек склонились к ногам графа; «сапоги» были затянуты, казалось, до предела. Раздался страшный хруст раздавленных костей.

Монтекукули потерял сознание.

Его снова привели в чувство, опять задали тот же вопрос. Загнали третий и четвертый клинья. Монтекукули в агонии понял, что он никогда не сможет ходить.

— Говорите, глупец! — закричал человек в черном. — Это была обычная пытка. Сейчас начнется чрезвычайная. Говорите! Зачем вам покрывать кого-то?

Врач склонился над графом, потом молча кивнул головой. Граф был молод и здоров, продолжение пытки скорее всего не убьет его. Итальянца можно допрашивать с пристрастием дальше; если «сапог» не развяжет ему язык, позже он подвергнется водяной пытке.

Монтекукули думал лишь об одном — как избежать адской боли. Находясь между жизнью и смертью, он говорил себе, что он исполнил свой долг. Благодаря ему представительница рода Медичи станет французской королевой. Если он выдаст ее, его мучения и смерть окажутся напрасными. Но эти люди не верили в его невиновность! Они нашли дома у Монтекукули яд. Этот факт, а также итальянское происхождение графа делали его виновным в их глазах. Он боялся, что не выдержит пыток и выдаст Катрин и астрологов. Пока что его подвергали обычным пыткам с помощью четырех клиньев. Чрезвычайная пытка заключалась в применении еще четырех дополнительных клиньев. Он хотел стать мучеником, умереть за Италию, но сможет ли он вынести такие страдания? Он чувствовал, что его воля слабеет.

Король сплел руки на груди и откинулся на спинку кресла; он не отводил глаз от лица итальянца.

Подручные палача взяли пятый клин.

Король поднял руку.

— Говорите! — мягко произнес он. — Зачем страдать? Все равно в конце концов вы заговорите.

Монтекукули раскрыл рот. Он пытался найти нужные слова, но ему не удавалось это сделать, потому что его сознание было туманным.

Король пожал плечами. Подручный взял новые клинья.

Агония… ужас… боль объяли графа. Лучше смерть, подумал он.

Он посмотрел своими опустошенными глазами на блестящие глаза короля и заговорил.


Тревога охватила Катрин. Она находилась одна в своих покоях. В тюрьме пытали Монтекукули. Что он скажет? Сможет ли он выдержать нечеловеческие муки и не выдать ее? Что, если схватят Космо и Лоренцо Руджери? Они были весьма умны, но пыток им не вынести. Они признаются во всем.

Они переложат вину на нее. Вся страна готова обвинить герцогиню. Как поступят с дофиной — организатором убийства?

Какой же глупец этот граф! Какой легкомысленный человек! Неужели он думал, что можно убить дофина и не навлечь на себя подозрения? Она не собиралась убивать дофина. Вовсе не честолюбие заставило ее поговорить с Монтекукули. Произошло недоразумение. Этот безумец решил, что может легко устранить наследника французского трона.

А теперь… она была дофиной: если беда минует ее, она станет королевой Франции. Это действительно чудо! Но где-то случилась ошибка. Она просила любви, а ей протягивали корону.

Ее уже начали подозревать. Загадочная смерть старшего сына короля сделала из герцогини дофину! О ней шептали, за ней следили, подозревали ее. Все ждали признаний итальянского графа, чтобы открыто обвинить герцогиню.

Что с ней сделают? Разумеется, она будет изгнана из Франции. Французы не потерпят в своей стране убийцу-итальянку.

О, Монтекукули, ты — глупец! Твое самопожертвование — глупость. К чему оно привело тебя? К чему приведет меня?

Она увидела в зеркале свое бледное лицо. Если теперь я потеряю Генриха, подумала Катрин, я буду молить Господа о смерти; я не хочу жить без него.


Двор собрался в предвкушении грандиозного зрелища. Ждали всех сиятельных лиц. Были возведены трибуны. Для короля установили шатер из позолоченной ткани.

Катрин слышала доносившиеся с улицы крики. Она тщательно одевалась в своих покоях. Ее платье было расшито жемчугами и рубинами. Как бледна она была! Ее кожа выглядела прекрасно при свечах, но на солнечном свете приобретала болезненный оттенок. Она сильно изменилась за последние месяцы. Лицо стало немного иным, но это было заметно только ей самой. В изгибе рта затаилось коварство, в глазах появился жестокий блеск. Она осознала, сколько волнений выпало на ее долю с момента ареста Монтекукули, какие опасения терзали ее, когда он подвергался пыткам. Но святые пощадили Катрин де Медичи. Они даровали мудрость несчастному графу. Он сочинил достаточно убедительную историю и спас Катрин. Он сказал королю и своим мучителям, что получил указания от генералов императора, а они, в свою очередь, исполняли волю своего начальства. Он даже назвал имена генералов. Это был ловкий ход, испанские генералы находились вне досягаемости французов. Он также заявил, что получил приказ отравить всех сыновей короля и его самого. Монтекукули был не так уж и глуп.

Но французский народ по-прежнему считал Катрин причастной к убийству дофина. Она была итальянкой и имела серьезный мотив. Эти факты казались людям вескими аргументами для обвинения в убийстве. Однако я невиновна, убеждала себя Катрин. Я не собиралась устранять бедного Франциска.

Она услышала звуки труб. В комнату вошел Генрих, ему предстояло сопровождать жену. Он не мог сидеть во время публичной церемонии рядом со своей любовницей. Он выглядел великолепно. Генрих хмуро поглядел на жену, и она почувствовала его антипатию к ней.

— Город полон слухов, — сказал он. Катрин казалось, что он смотрит на нее с отвращением. — Если бы мой брат был жив! — продолжил Генрих с горечью в голосе. — Почему эти испанцы задумали уничтожить мою семью?

Катрин подошла к мужу и взяла его под руку.

— Кто знает, какие планы они вынашивали? — сказала она.

— Люди говорят, что итальянец солгал.

Теперь Генрих не смотрел на Катрин.

— Они всегда что-то говорят, Генрих.

— Я жалею о том, что мой отец затеял этот спектакль. И о том, что мы вынуждены на нем присутствовать.

— Почему?

Он повернулся к ней. Заглянул в ее темные глаза, которые стали загадочными, хитрыми. Сегодня она вызывала в нем более сильную антипатию, чем обычно. Он думал, что привыкнет к ней; ему даже казалось, что это уже начало происходить, но после странной смерти брата ему не хотелось даже видеть Катрин. Он не понимал ее; имя Катрин фигурировало в слухах, распространявшихся по Парижу, Лиону, по всей Франции. Его жена была странной. Спокойная, сдержанная на людях, она превращалась в совсем другого человека, когда они оставались вдвоем. Сейчас, когда им предстояло увидеть мучительную смерть человека, ее глаза сверкали, а пальцы возбужденно теребили его рукав. Она была для него загадкой; Генрих знал лишь одно — находясь возле нее, он испытывал желание убежать от цепких рук, молящих глаз, слишком горячих и влажных губ, тянувшихся к нему.