— Я бы хотел, чтобы бедный Франциск питал к королю Франции хотя бы одну десятую той любви, что Генрих Тюдор испытывает к английскому королю! — вздохнул Франциск. — Я люблю короля Франции за его недостатки, в то время как Генрих Тюдор любит короля Англии за его достоинства. Настоящая любовь всегда слепа.

— Но он прав: следует заботиться о материальной выгоде, — сказала Анна. — Что сулит нам этот брак?

— Они богаты, эти Медичи. Они пополнят нашу казну, оскудению которой, к сожалению, способствовала ты, Анна. Так что радуйся вместе со мной. Медичи преподнесут нам три бриллианта — Геную, Милан, Неаполь.

— Чего стоят обещания папы! — заметила Маргарита.

— Любовь моя, не говори пренебрежительно о Святом Отце!

— Он имеет весьма подлую привычку обманывать своих чересчур доверчивых детей!

— Я сам разберусь с Климентом, любовь моя. И достаточно политики. Я охвачен тревогой и хочу поделиться ею с двумя мудрыми женщинами. Я имею в виду юного Генриха. Не будь его мать самой добродетельной женщиной Европы, я бы подумал, что он не мой сын.

— Ты слишком требователен к нему, мой король, — сказала Анна. — Он еще мальчик.

— Ему уже четырнадцать лет. Я в его возрасте…

— Нельзя сравнивать свечу с солнцем, моя любовь, — заметила Маргарита.

— Разве нельзя ждать хоть некоторого блеска от сына солнца? Я не выношу мрачных, глупых детей, однако именно таким кажется мне мой отпрыск.

— Ты ждешь от него очень многого, потому что сам являешься выдающейся личностью. Дай ему шанс; как говорит твоя сестра, он еще очень молод.

— Вы, женщины, слишком снисходительны к нему. Если бы я знал, как высечь из этой тупой головы хоть искру интеллекта!

— По-моему, — сказала Маргарита, — в твое отсутствие мальчик становится более живым и сообразительным. Ты согласна со мной, Анна?

— Да. Поговори с ним об охоте, любовь моя, и ты увидишь перед собой твое отражение.

— Об охоте! Физически он весьма крепок. Если бы дофин обладал его здоровьем!

— Не вини своих сыновей, Франциск. Вини короля Испании.

— Или, — вставила Анна, — самого себя.

Он посмотрел на нее, в его глазах вспыхнул огонь, но Анна выдержала взгляд короля. Она дразнила его, была насмешливой и уверенной в себе. Он любил ее уже почти десять лет. Она позволяла себе вольности, но Франциску это нравилось. Он не был ее богом — этим она отличалась от Маргариты. Франциск улыбнулся — он умел увидеть себя со стороны. Она права. Он был плохим, безрассудным воином. Результат — Павия! Он мог винить лишь самого себя. Он один нес ответственность за то, что молодой Генрих и его старший брат, дофин, заняли место отца в испанской тюрьме в качестве заложников.

— Ты забываешься, моя дорогая, — сказал он, попытавшись придать голосу холодное звучание.

— К сожалению, любовь моя, боюсь, это правда, — дерзко отозвалась Анна. — Но я люблю тебя за твои недостатки не меньше, чем за твои достоинства. Поэтому без страха говорю тебе правду.

— Это было несчастливое стечение обстоятельств, — быстро вставила Маргарита. — Королю пришлось вернуться, а сыновья заняли его место. Но вернемся к главной теме нашей беседы. Юноши возвратились из Испании…

— Где молодой Генрих позабыл свой родной язык! — воскликнул Франциск. — Разве я стал бы говорить на языке варваров, вернувшись из самого длительного плена?

— Он заговорил на испанском языке, когда вернулся домой, — заметила Анна. — И весьма свободно, насколько мне известно.

— Да, весьма свободно. Он выглядит, думает и ведет себя, как испанец. Он больше похож на сына моего врага, нежели на моего.

— Он действительно очень мрачен, — сказала Анна. — Что подумает о нем юная итальянка?

— Она примет его с радостью, — заявила Маргарита. — Разве он не сын французского короля?

— Сочтет ли она этого мрачного юношу достойным трех сверкающих бриллиантов — Генуи, Милана и Неаполя? — лукаво спросила Анна.

— Несомненно, — сказала Маргарита. — Мы не торгуемся слишком горячо, покупая за чужие деньги.

— Особенно когда счета могут оказаться неоплаченными!

— Довольно! — жестко сказал Франциск. — Климент — хитрый негодяй, но я заставлю его сдержать свое слово.

— Как прибудет сюда девочка? — спросила Анна.

— С большой помпой, множеством дорогих подарков и в сопровождении самого папы. Он не только привезет ее, но и останется здесь до свадьбы.

— Что? — воскликнула Анна. — Он не верит в нашу порядочность?

— Похоже, — вставила Маргарита, — он боится, что Генрих лишит ее девственности и отправит назад.

— Похитив ее бриллианты и приданое!

Франциск засмеялся.

— Папа не знает нашего Генриха. Он способен отнять у торжества все веселье, но не девственность у юной красотки. Святая Дева! Я бы хотел, чтобы в нем было больше огня, чтобы он походил на своего духовного наставника, каким бы самовлюбленным и коварным ни был этот человек.

— Я слышала, — сказала Анна, — что архиепископ английский — прекрасный человек. К сожалению, он уже немолод.

— Мы с ним ровесники, — проворчал Франциск.

— Но ты — бог, моя любовь, — насмешливо заметила Анна. — Боги не стареют.

— Я думаю о мальчике, — сказала Маргарита. — Теперь, когда он должен стать женихом, необходимо что-то предпринять. Генриху нужен друг, хороший друг, который поможет ему перестать бояться нас всех и прежде всего — своего отца; он нуждается в человеке, способном объяснить ему, что причина его неловкости заключается в отсутствии веры в себя, что преодолеть последствия испанского заточения можно, изгнав из памяти воспоминания о них.

— Ты, как всегда, права, моя дорогая, — сказал Франциск. — Ему необходим друг — сильный, обаятельный и красивый молодой человек с веселым нравом.

— Дорогой, я имела в виду нечто другое. При дворе нет мужчины, обладающего достаточной чуткостью. Испания крепко засела в душе мальчика. Никто из нас не знает, насколько глубоки его переживания. Только очень нежная рука способна снять их. Он должен вновь обрести свое достоинство с помощью деликатного, мягкого влияния.

— Действительно, тут требуется женщина! — сказала Анна.

— Умная женщина, — добавила Маргарита. — Не молодая легкомысленная ровесница Генриха, а мудрая, красивая, а главное, сочувствующая женщина.

— Это ты! — воскликнул Франциск.

Маргарита покачала головой.

— Я была бы счастлива сотворить это чудо…

— Тут и правда не обойтись без чуда! — мрачно вставил Франциск. — Надо превратить этого неуклюжего юнца, впитавшего в себя испанскую важность, в жизнерадостного француза! Да, должно произойти чудо!

— Я бы не смогла его совершить, — сказала Маргарита, — потому что я была свидетельницей унижения Генриха. Я находилась рядом, когда ты бранил его. Я видела краску на его лице и сердитый блеск в глазах: я видела его скованные губы, пытавшиеся произнести нечто не уступающее тебе по остроумию. Бедный мальчик не понимал, что остроумие рождается в голове, а не на устах. Нет! Он не отреагирует на мои усилия. Я могу лишь составить план: осуществить его должен кто-то другой.

— Тогда, возможно, Анна…

— Мой любимый, ты так требователен ко мне, что я не смогу служить кому-то еще; я так предана тебе, что безразлична к другим.

Они засмеялись, и Маргарита сказала:

— Предоставь это мне. Я найду женщину.

Франциск положил руки на плечи Анны и Маргариты.

— Мои дорогие, — он поцеловал сначала Маргариту, потом Анну, — что бы я делал без вас? Этот мой сын — что колючая щетина в рубашке. Источник вечного раздражения… Оно то проходит, то возвращается вновь. Да благословит вас Святая Дева! А теперь давайте танцевать и веселиться. Пусть музыка звучит громче!

Король повел Анну танцевать; он радовался тому, что его любовница и сестра сумели поднять ему настроение. Пары придворных последовали за Франциском и Анной. Но молодой Генрих сидел в углу, пытаясь спрятаться за гобеленами. Он ждал момента, когда сможет ускользнуть в свои покои. Он едва выносил смех, веселье, придворных, женщин; особенно сильно он ненавидел отца.

Король отпустил своих приближенных, чтобы остаться наедине с Дианой, красивой вдовой сенешаля Нормандии. Удалившись, свита стала обмениваться улыбками. Похоже, пришел черед Дианы. Ох уж этот король! Но что скажет на это Анна д'Эйлли? Любовь — это игра. Наш господин знает в ней толк, он просто неутомим!

Король жестом предложил вдове подняться. Прищурившись, он оценил ее внешний вид глазами знатока. Он гордился такими женщинами, как Диана де Пуатье.

Он внушал ей страх, но она старалась не показывать это. Щеки Дианы горели, в глазах появился блеск. Вызов к королю взволновал ее. Франциск отметил, что она почти не изменилась со дня их предыдущей встречи. Когда это было? Почти десять лет тому назад! Ее кожа оставалась свежей, как у девушки. Трудно было поверить, что ей уже тридцать три года. У Дианы были правильные черты лица, густые черные волосы, блестящие темные глаза и идеальная фигура. Франциск отдавал должное ее самообладанию. Она умело делала вид, что не замечает восхищения короля и равнодушна к его мужскому обаянию.

Она была умна. Франциску нравилось держать ее в неведении относительно причины их встречи. Пусть ее сердце бьется чаще под высоким бюстом.

Разглядывая стоявшую перед ним Диану, король Франции напоминал сатира.

Эта женщина, подумал Франциск, сумеет превратить моего Генриха в мужчину. Обучит его всем искусствам и умениям, которыми владеет сама. Поможет приобрести необходимые навыки, полюбить собственные достоинства и избавиться от недостатков, унаследованных от отца. Потом вместе с этой обворожительной женщиной мы подберем ему любовницу — восхитительную юную девушку, — если, конечно, он не пожелает хранить верность своей невесте — итальянке.

— Я попрошу вас об одном одолжении, — сказал он, лаская Диану своим взглядом.

Ее голова была высоко поднятой. Каждая линия красивого лица и плечей выражала протест.