Комната для завтраков была обставлена с большим вкусом, и они устроились за столиком у окна, рядом с огромным папоротником в горшке, мраморной колонной и золотой клеткой с желтыми канарейками. Ева подумала, что в помещении слишком много шляп. Элегантные женщины в шляпках: фетровых, шелковых, широкополых и с птичьими перьями. Море расцветок и смелых фасонов. Ева, в синем хлопчатобумажном платье со свободно повязанным шарфом оттенка охры снова почувствовала себя совсем незначительной. Она по-прежнему носила соломенную шляпку, до сих пор так и не позаботившись купить новую в Париже. Сегодня она горько пожалела об этой ошибке.

Ева посмотрела на Фернанду, сидевшую напротив нее. Серый дневной свет, падавший из окна, смягчил черты безупречно вылепленного лица под шляпой с широкими полями. Поверх платья Фернанда набросила пелеринку с оторочкой из белого песцового меха. В этом месте они обе были чужими, но Фернанда выглядела совершенно естественно даже здесь.

Официант, почтительно согнувшийся почти что пополам, налил им кофе из блестящего серебряного кофейника, а другой устанавливал фарфоровый поднос с круассанами, бриошами и сливками. Ева не могла заставить себя прикоснуться к еде, зато Фернанда приступила к завтраку с большим аппетитом. Ева лишь отпила немного кофе, надеясь на то, что ее желудок не отвергнет хотя бы этот горячий напиток.

– Просто не знаю, как я могла бы помочь вам, – наконец произнесла она, хотя недавно пообещала себе, что не заговорит первой.

– Убальдо хочет, чтобы я уехала с ним, и я обдумываю эту возможность.

– Вот как?

– Знаю, с моей стороны это звучит ужасно, но Пикассо укатил в Гавр вместе с художником Жоржем Браком. Сейчас они, наверное, целыми днями изображают глупые круги и квадраты, словно маленькие дети.

Ева не считала кубистский стиль глупостью, особенно после того, как Пикассо объяснил ей, что побуждало его создавать картины в этом стиле.

– Разве я не заслужила немного удовольствия для себя? А Пабло и впрямь нужно преподать урок за то, как он относился ко мне последние несколько месяцев, разве не так?

Еве хотелось сказать, что Фернанда сама скоро получит заслуженный урок, но она вовремя придержала язык. В Париже она научилась тому, что надо уметь вовремя промолчать.

– Ревность, несомненно, пробудит в нем былой огонь, и Убальдо – идеальный мужчина, который поможет мне добиться этого. Пикассо всегда сходил с ума при мысли о том, что другой художник может мной обладать. Он считает это высшей изменой. – В зеленых глазах Фернанды отражался холодный расчет. – Поймите меня правильно, Марсель. Мне нужен Пикассо; во всяком случае, мне нужен он, но не такой, как теперь. Мне хотелось бы, чтобы он относился ко мне лучше. Я уж не говорю о той страсти, которую он когда-то испытывал ко мне.

– Что же вы хотите от меня?

Фернанда улыбнулась, и в ее голосе прозвучало легкое удивление.

– Вашей преданности и, разумеется, вашей дружбы. Завтра Пикассо возвращается из Гавра, и нам с Убальдо понадобится доверенное лицо – такой человек, которому он может поверить. Мне правда жаль, что я так неожиданно привлекла вас к этой истории. Надеюсь, вы не возражаете. Но, как видите, я опасаюсь, что сейчас наступит решающий момент.

Ева едва не подавилась кофе. Она побледнела, бросила салфетку и резко встала из-за стола. Фернанда удивленно посмотрела на нее.

– О Господи. Похоже, я вас смутила. Но, обещаю, что от вас не понадобится ничего ужасного. Замолвить словечко здесь и там или прикрыть меня, если кто-нибудь спросит, были мы вместе или нет. Такие маленькие хитрости можно превратить в приятную игру, если не относиться к ним слишком серьезно.

В следующий момент, прежде чем Ева успела собраться с духом, Фернанда встала и отряхнула меховую оторочку на манжетах. Со стороны это выглядело как завершающий жест. Все, что делала Фернанда, и каждое слово, которое она произносила, служили напоминанием о том, кто руководит событиями.

– Достаточно об этом. Мне хотелось бы подобрать для вас модную шляпку. Их никогда не бывает много. Вчера я посетила прелестную лавку на улице Камброн, где видела прелестную шляпку-«колокол». Она как раз подойдет к вашей прическе.

Одно было совершенно ясно: пытаясь заручиться ее расположением с помощью шикарных завтраков или модных шляпок, Фернанда собиралась изменить Пикассо.

Глава 21

На следующий день, когда первые весенние почки начали распускаться на парижских деревьях, Пикассо вернулся из Гавра. Он устал от долгой поездки по железной дороге, поэтому отправился на Монмартр, чтобы провести ночь в Бато-Лавуар, а потом поговорить с Фернандой. Он знал, что не сможет вынести очередное драматическое представление без хорошего ночного отдыха.

Когда он открыл дверь студии и услышал знакомый скрип, то увидел что-то, просунутое под дверь. Это был грубый коллаж: кусочки, приклеенные на картонке. Вещица выглядела почти как талисман, и он мгновенно понял, что это был ответ на картину, которую он отправил Еве.

Пикассо был рад, что вернулся в студию один. Когда он поднял коллаж и внимательно посмотрел на картонку, то увидел буквы, аккуратно вырезанные из газеты «Фигаро» и образующие фразу Je t’aime aussi: «Я тоже люблю тебя». Рядом с ними Ева приклеила ярлык от бутылки перно, которое они пили в тот вечер в бистро «Тамбурин». Уголок был украшен полоской ярко-желтой шелковой ткани, и Пикассо сразу же узнал в нем отрезок подкладки от ее кимоно.

Хотя Мистангет уже перестала исполнять номер гейши, Пикассо знал, что он никогда не забудет чувственный шелковый наряд, в котором Ева вышла на сцену «Мулен Руж». Мрачное ощущение тщетности бытия, с которым он уезжал из Парижа, начало рассеиваться. «Вы полны сюрпризов, мадемуазель Гуэль», – подумал он. Его сердце преисполнилось оптимизмом в отношении жизни, искусства и любви. Такого подъема он не испытывал уже очень долгое время.

Весна пробуждала к жизни новые начинания, и теперь она станет началом их отношений с Евой. Он не имел представления, как это перенесет Фернанда, но Ева уже изменила его. И Пикассо нравилась эта перемена.

Сейчас это было для него самым важным.

Пикассо немного помедлил, а потом у него появилась идея. Он взял ключ, лежавший рядом с мольбертом, и прошел по коридору в студию одного из своих испанских друзей. У Мануэля вечно не хватало денег, и он почти не говорил по-французски, поэтому за несколько драгоценных сантимов он мог стать идеальным исполнителем для той работы, которую Пикассо собирался ему поручить. В Гавре он часто думал о Еве – она даже часто снилась ему, – и слова из стихотворения Поля Верлена «Сон, с которым я сроднился» снова и снова возвращались к нему как ласковое поощрение.

В его сердце и разуме Ева была всем: невинной девушкой из пригорода, парижанкой Марсель Умбер, швеей, костюмершей, экзотической гейшей, полячкой, француженкой, чувственной, миниатюрной, искренней… и бесконечно совершенной. Хотя стихотворение и раньше нравилось ему, оно никогда не трогало его так сильно, как сейчас.

Пикассо протянул ключ своему другу, нервничая, как мальчишка, и думая о том, к чему это может привести. Сообщение, произнесенное шепотом по-каталонски, было очень простым: «Скажи ей, что я вернулся на Монмартр, и передай ключ от моей студии, чтобы она могла приходить туда, когда захочет».


Поскольку было уже поздно, Ева села на трамвай и проделала остаток пути вверх по Монмартру на фуникулере. Эти удобства были излишеством, но когда она наконец поднялась по крутым лестницам на улицу Фуатье, то слишком разгорячилась и запыхалась: в таком состоянии встречаться с Пикассо не годилось. Будущее одновременно пугало и возбуждало ее.

Для встречи с художником Ева надела темно-синее платье с латунными пуговицами и простую шляпку-«колокол», которую приобрела вчера по настоянию Фернанды. Сейчас она специально ее надела. После вчерашнего разговора она больше не жалела Фернанду, которая, по ее мнению, не ценила Пикассо так, как он того заслуживал.

У Евы подкашивались ноги, когда она шла по неровному дощатому коридору Бато-Лавуар. Густой аромат специй, жаркого и скипидара наполнял воздух, и она странным образом находила это сочетание приятным. Так пахло в мире Пикассо.

В конце второго коридора Ева вставила ключ в замочную скважину и повернула дверную ручку. Она задержала дыхание, чтобы сердце билось ровнее. Студия была окутана густыми тенями от единственной свечи, горевшей на столе рядом с мольбертом, где стояла картина, которую он назвал Ma jolie. Пикассо держал в руках кисть и мелкими шагами расхаживал взад-вперед перед полотном. Он был полностью обнаженным. Пламя свечи и лунный свет скрывали его мускулистый торс в такой глубокой тени, что на мгновение он показался ей похожим на мраморную статую. Ее тело откликнулось на его наготу. Еве нравилось, что он мог быть таким свободным и дерзким. Ей самой хотелось стать такой же.

Пикассо повернулся и посмотрел на нее, когда она закрыла дверь, но не попытался прикрыть свое обнаженное тело. Ева снова ощутила поток энергии, возникший между ними.

– Трудно найти такси в такой час? – спросил он.

– Они всегда дежурят у госпиталя Сен-Мишель, но я успела на последний трамвай.

– Рад, что ты согласилась прийти.

– Я хочу быть здесь, Пабло. Теперь я лучше понимаю, что происходит.

Он шагнул к ней, потом остановился. Сейчас Ева очень ясно видела его лицо: контуры щек и носа, линию рта. Мысли и страхи мелькали в ее сознании, но во всем присутствовала некая определенность, поэтому она твердо ответила на взгляд его черных глаз. Она понимала, что ей ничего не угрожает.

– Это не было задумано как очередной роман, – произнес он.

– Но тогда что же это? – спросила она. Пикассо еще не подозревал о связи между Фернандой и Оппи, и отношения между ними формально оставались прежними.

Ева согласилась прийти сюда потому, что любила Пикассо и теперь верила, что он отвечает ей взаимностью. Еще какое-то время тайная связь между ними будет продолжаться, а остальное прояснится само собой в ближайшее время.