Энн Жирар - Мадам Пикассо

– Не лги мне!

Луи схватил ее за руки с такой силой, что она ахнула от неожиданности. Потом он привлек Еву к себе, так что она ощутила на лице его кислое дыхание, и отвесил ей сильную пощечину.

Воспоминание о пощечине, полученной от отца, мгновенно пронеслось в голове девушки.

– Я не лгу! – Ева старалась говорить решительно, несмотря на жгучую боль. Ей до сих пор не верилось, что Луи мог ударить ее.

– Я хочу сказать, ma cherie Марсель, что отныне ты принадлежишь мне, душой и телом. Если ты была с тем художником, то даже представить не могу, что бы я сделал с тобой.

– Уходи отсюда.

Луи безропотно направился к выходу, но потом остановился и повернулся к ней в тусклом свете, падавшем из коридора.

– Кстати, Пикассо поздравляет нас обоих.

– С чем?

– Конечно же, с нашей помолвкой. Вернее, с нашей предстоящей помолвкой, ведь все уже было решено. Я не хотел говорить тебе об этом, пока не выберу подходящее кольцо для тебя, но в прошлый вторник я съездил в Венсенн и поговорил с твоим отцом.

– Что ты сделал! Зачем?

– Он был весьма доволен и сказал, что тебе уже давно пора устроить свою личную жизнь и стать кому-то хорошей женой. Поскольку я намекнул, что мы уже близки, у него не было никаких возражений.

– Ты не имел права!

– Я лишил тебя невинности, так что у меня были все основания для этого разговора.

Ева схватилась за голову, тщетно пытаясь избавиться от оглушительного стука крови в висках. Ее мысли путались. Ей хотелось закричать, что они не любовники. Она не дала Луи ничего, кроме нескольких мгновений близости, она отдала ему свое тело, пытаясь забыть о мужчине, который владел ее сердцем. Но это было тщательно охраняемым секретом – как и многие другие тайны, направляющие поступки людей, – и она не могла произнести ни слова. Их отношения с Пикассо казались священными.

На следующий вечер, после представления в «Мулен Руж», когда Ева уже собиралась домой, она увидела мужчину в темном пальто и черном шелковом цилиндре, ожидавшего ее у выхода на сцену. Он был высоким и бородатым, с темно-карими глазами, длинным носом и дружелюбной улыбкой. Она удивилась, когда он назвал ее «мадемуазель Гуэль», а не Марсель Умбер, поскольку лишь немногие в Париже знали ее настоящее имя.

– Мой клиент поручил мне передать эту посылку вам, и только вам.

– Ваш клиент, мсье? – спросила она, глядя на небольшой пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шпагатом.

– Полагаю, вы поймете, кто это, как только вы развернете посылку, мадемуазель. Он уехал на несколько дней в Гавр, но попросил меня с величайшей осторожностью передать вам эту вещь.

– Могу я узнать ваше имя?

Он посмотрел на Еву сверху вниз, едва заметно улыбнулся и вежливо снял шляпу.

– Меня зовут Даниэль-Анри Канвейлер.

Канвейлер был широко известен в Париже как галерист и торговец живописью, представлявший интересы таких гигантов, как Сезанн и Гоген. Ева не раз читала в газетах о его поразительных сделках и знала, что Пикассо тоже принадлежит к его клиентам.

– Берегите содержимое посылки, мадемуазель. Любое произведение искусства имеет большую ценность на современном рынке.

Сердце Евы учащенно забилось. Она огляделась по сторонам, но, к счастью, никто из актеров или работников сцены пока не обратил внимания на их разговор.

– Лучше откройте ее где-нибудь в уединенном месте, – посоветовал Канвейлер и протянул ей посылку. На какой-то момент показалось, что он не хочет выпускать пакет из рук.

– Merci, мсье.

– Знаете ли, я советовал ему не делать этого. Он уехал из города на несколько дней, чтобы разобраться со своими мыслями, поэтому я не думаю, что он правильно оценил последствия такого подарка.

– Ваш клиент – весьма решительный человек.

– Ах, мадемуазель Гуэль, вы не знаете и половины, – со вздохом отозвался Канвейлер и водрузил цилиндр на голову.

Ева поняла, что находится внутри, сразу же, как только вскрыла посылку. Коллаж из форм теплых оттенков был похож на нежную мелодию, переложенную на холст. Она дивилась тому, какой прихотливой и в то же время чувственной была эта картина. В следующее мгновение она увидела надпись. Три коротких слова, обозначавшие название, были выведены тонкой кистью: J’aime Eva.

Я люблю Еву.

Ева была рада, что открыла посылку в одиночестве, поскольку не смогла удержаться от восторженного возгласа. Возможно ли, что все это время Пикассо испытывал точно такие же чувства, как и она? Потом пришла мысль о Фернанде и о том, как бессовестно она убедила Еву – она выбрала ее из всех остальных женщин! – солгать ради нее. Фернанда обвела Пикассо вокруг пальца.

Вскоре Ева заснула, прижав к груди маленькую картину. В конце концов, у них с Пикассо ничего не закончилось; все только начиналось.

На следующее утро в приоткрытое окно донесся звук автомобильного мотора на улице Данциг. Ева проснулась. Вскоре послышался женский голос, который показался ей знакомым.

– Возвращайтесь с мадемуазель Умбер и не принимайте никаких возражений, – велела женщина водителю. – Скажите, что я собираюсь угостить ее чудесным завтраком в отеле «Морис». Не забудьте добавить, что мне совершенно необходимо с ней посоветоваться. И поскорее, пожалуйста, пока кто-нибудь не заметил меня в этих трущобах.

Было уже больше десяти часов утра, но Сильветта крепко спала. Ева тихо опустилась на колени и отодвинула занавеску. Она узнала голос, но вид Фернанды, сидевшей в автомобиле с открытым верхом, все-таки был неожиданным для нее. Она прикоснулась к саднящей скуле и посмотрела в зеркало. На щеке красовался синяк. Странно, ведь Луи не так уж сильно ударил ее, почему же остался болезненный синяк? Нужно будет как-то его закрасить, нельзя выходить из дома в таком виде.

– И еще убедитесь, что она будет одета подобающим образом для выхода в свет, если у нее, конечно, есть, что надеть.

– Хорошо, мадам.

Ева наблюдала, как шофер в синей куртке и кепке кивнул молодой женщине, устроившейся на заднем сиденье автомобиля. «Мне следовало бы догадаться», – подумала она и ощутила приближение паники. Серое парижское небо окутал легкий туман.

Десять минут спустя, когда Ева неохотно вышла из дома Ларуш, потемневший синяк был надежно скрыт за слоем грима. Шофер молча подвел ее к автомобилю, ожидавшему во дворе возле стены, увитой плющом. Ева сомневалась, что завтрак с Фернандой был разумным решением, но она не имела понятия, как отказать в такой настоятельной просьбе. Ситуация казалась почти абсурдной, и она едва нашла в себе силы взглянуть на Фернанду, когда опустилась на кожаное сиденье рядом с ней.

Как всегда, Фернанда выглядела просто великолепно в бежевой широкополой шляпе с черной шелковой лентой в уточный рубчик под цвет ее платья. Если она всегда была так настойчива в общении с Пикассо, то Ева понимала, почему их отношения были такими прочными и долговечными. Фернанда Оливье определенно была грозной силой, даже когда руководствовалась благими побуждениями.

– Спасибо, что пришли, Марсель. Мне отчаянно нужно побеседовать с кем-то, кому известны обстоятельства моей личной жизни.

«Обстоятельства, которые заставили тебя изменить любовнику прямо у него перед носом?» – подумала Ева.

Такси присоединилось к потоку движения на улице Данциг, постепенно набиравшему обороты.

– У вас довольно милое платье, – сказала Фернанда. Еве показалось, что она не хочет говорить о реальной причине своего приезда.

– Спасибо, я сама сшила его, – ответила она и вспомнила о том, как это платье понравилось Пикассо в бистро «Тамбурин».

– У вас настоящий талант. Просто удивительно, что вы с Маркуссисом еще не поженились.

– Полагаю, всему свое время, – Ева огляделась по сторонам и заставила себя спокойно спросить: – Так чем я обязана нашей приятной встрече?

– Боюсь, речь идет о том же, что и раньше. Но теперь все стало гораздо более серьезным.

Между ними повисло напряженное молчание, пока автомобиль с мерным рокотом продвигался вперед, огибая редкие экипажи. Глядя на Фернанду, Ева не могла удержаться от мысли о том, сколько раз Пикассо рисовал ее, наделяя бессмертием изгибы ее обнаженного тела перед тем, как заняться с ней любовью.

Имела ли Фернанда хотя бы отдаленное представление о том, как ей повезло? Судя по всему – нет, ведь она пригласила Еву поговорить о другом мужчине… а поговорить с женщиной, которая бы с радостью приняла любовь Пикассо, если бы получила такую возможность.

«Враги и друзья должны находиться поблизости», – подумала Ева.

– Эти последние дни я провела с Убальдо и как будто побывала на небесах, – призналась Фернанда. – Никаких капризов, сердитых тирад и безразличия: только невероятная страсть.

– И все-таки, разве Мистангет не была бы лучшей советчицей в таких вопросах? – спросила Ева, все еще остро ощущая абсурдность их разговора. – У меня гораздо меньше опыта в сердечных делах, чем у нее.

– Возможно, поэтому вы мне и нравитесь. Здесь, в Париже, добродетельность производит удивительно освежающее действие.

«Если бы ты только знала», – подумала Ева.

– Убальдо просто восхитителен. Никогда не встречала подобного мужчину, – ее тон и ритм речи внезапно ускорились, словно поезд, набирающий ход: – Он молодой – ему еще не исполнилось двадцати двух лет, – такой высокий и совершенно беззаботный. Когда мы вместе, то все время смеемся.

«Ты хочешь сказать, что он дает тебе все, чего ты не получаешь от Пабло Пикассо», – слова вертелись у Евы на языке, но она удержалась от искушения.

– Он действительно красивый, – согласилась она, стараясь не выдать свой гнев, который мог все испортить.

Автомобиль остановился у главного входа в отель «Морис», и привратник тут же устремился к ним. Ковровая дорожка вишневого цвета расстилалась от самого тротуара до стеклянной двери с витражами. Почему Пикассо выбрал именно этот отель из всех роскошных парижских заведений, чтобы она могла поговорить со своей матерью? Еве оставалось только гадать. Может быть, Фернанда о чем-то узнала и теперь собиралась бросить ей вызов?