– Провести хотя бы несколько минут рядом с тобой…

– А что об этом подумает мадам Пикассо?

– Она не моя жена, maldita sea![23] – заявил он с нотками гнева в голосе.

– Однако она принадлежит тебе в истинном смысле этого слова, – Ева знала, что говорит как обиженная девочка, но у нее не оставалось другого оружия.

– Si. Es verdad[24], – признал Пикассо, потирая шею и озираясь вокруг. Казалось, он вдруг тоже вспомнил, что находится среди толпы, где большинство гостей знали о его отношениях с Фернандой. – Но ее счастье больше не зависит от моей опеки.

– Тем не менее, что она подумает обо мне? О нас обоих?

– Я лишь предлагаю услугу своей знакомой, не более того, – с растущим раздражением ответил Пабло, как будто ему бросили вызов. Ева подумала о том, что, наверное, нечасто кто-то осмеливается бросать вызов такому могущественному человеку. – Так ты хочешь позвонить в Венсенн или нет?

– У моих родителей нет телефона, мсье Пикассо. Они простые люди.

– Но рядом с вашим домом есть почтовое отделение?

– Да, довольно близко.

– Тогда мсье Пабло из Парижа попросит оказать ему услугу.

Ева не знала, имеют ли жители Венсенна хоть малейшее представление о знаменитом художнике из Парижа. Тем не менее она не могла игнорировать такую редкую возможность, а Пикассо казался абсолютно искренним.

– Встретимся перед отелем «Морис» на улице Риволи в понедельник после полудня. Ты знаешь, где это находится?

– Конечно, я знаю этот район, но никогда не была…

– Значит, в два часа дня, – сказал художник, пресекая ее возражения.

В этот момент Фернанда положила руку на плечо Пикассо и погладила его легким, но властным жестом. Ева даже не заметила ее приближения. При виде высокой красавицы с темно-рыжими волосами в дорогом шелковом платье персикового оттенка, она внезапно испытала мучительную неловкость.

– Ах, Пабло, вот ты где! Пойдем, cherie; я снова защищаю твою работу перед Лео и Гертрудой, но без тебя это очень утомительно. Добрый день, Ева. Как хорошо, что вы пришли, – она немного помедлила, глядя на Еву. – Знаете, не могу поверить, что я до сих пор не обращала внимания, какое у вас удивительно приятное лицо. Глаза большие и ярко-голубые, словно кукольные. Пикассо любит такие характерные черты, и они часто вдохновляют его к работе. Если подумать, Пабло, стоит предложить Еве позировать для тебя. Тебе всегда были нужны новые натурщицы, и я уверена, что ей не помешают карманные деньги.

Голос Фернанды был теплым и тягучим, как мед.

Единственным, что помешало Еве чувствовать себя перед ней вполне комфортно, были разногласия, которые она наблюдала между Фернандой и Пикассо в цирке Медрано. К тому же сегодня вечером Пикассо тоже не выглядел довольным. Вероятно, Мистангет была права в том, что Фернанду больше заботил титул мадам Пикассо, чем мужчина, который предоставлял его ей.


Ева выдумывала всевозможные причины, которые позволили бы ей отказаться от посещения отеля «Морис» в понедельник, но в конце концов любопытство одержало верх. Независимо от истинных намерений Пикассо, она чувствовала его доброе отношение и не забывала об этом. Она лишь надеялась, что Пикассо не снимает номер в гостинице, где может соблазнять благодарных девушек и развращать их. Разумеется, она не исключала такой возможности и для себя и была не вполне уверена, что ответит отказом на его просьбу.

Ева позаимствовала у Сильветты красивое желтое платье с зауженной талией и аппликацией из розовых цветов и понадеялась, что оно придаст ей уверенности. Она нервно ждала у входа в отель, расхаживая между двумя швейцарами с каменными лицами, одетыми в красные сюртуки и черные цилиндры.

Минуту спустя на улицу вышел Пикассо, облаченный в хорошо подогнанный черный костюм, начищенные до блеска туфли и дорогую темную шляпу. Он был как никогда похож на знаменитого человека, которому подобает находиться в таком месте. Он взял руку Евы и поднес ее к губам.

– Ma jolie, вы прекрасно выглядите, – сказал он, одарив ее чарующей лукавой улыбкой. – Очень рад, что вы пришли.

– Я сомневалась, стоило ли мне приходить.

– Но я рад, что вы все-таки сделали это.

– Нас не увидят? Я не хочу давать повод для сплетен.

Ева, как только увидела Пикассо, сразу же поняла, что хотела этого. Она хотела его. Пора становиться взрослой и не бояться трудностей. В конце концов, разве не для этого она приехала в Париж?

– В отеле «Морис» очень тактично относятся к клиентам, – сказал Пикассо, и Ева задалась вопросом, откуда он это знает, но решила промолчать.

Он крепко взял ее за руку и провел внутрь. Они прошли по толстому турецкому ковру с рубиново-изумрудным узором, расстеленному во всю ширину под блистающей хрустальной люстрой. Ева старалась не глазеть на роскошные золоченые кресла в стиле Людовика XIV и гобеленовые портьеры, перехваченные золотыми кистями. Они миновали статуи из позолоченной бронзы на мраморных пьедесталах по пути к лестнице, поднимавшейся к высокому сводчатому коридору. Девушка подумала, уж не ведет ли он к номеру Пикассо, и ощутила дрожь предвкушения, когда они свернули за угол к алькову с бархатным диваном и столом, накрытым парчовой тканью с причудливой вышивкой. На столе стоял аппарат, в котором она узнала телефон: массивная металлическая коробка, выкрашенная в зеленый цвет и расписанная золотистыми цветами. Большая трубка лежала не на рычаге, а на столе рядом с телефоном, соединенная с ним черным шнуром.

Пикассо посмотрел на нее. Ева понимала, что он сделал звонок еще до того, как вышел на улицу, чтобы встретить ее. Связь уже была установлена, поэтому ей не придется долго ждать, а тем более попрощаться с надеждой, едва успевшей возникнуть. Теперь отступать уже было поздно.

– Почему ты это делаешь? – тихо спросила она. У нее пересохло в рту. Ощущение зрелости, которое она пыталась призвать на помощь, куда-то исчезло.

– Не знаю. Наверное, я пытаюсь быть лучше, чем есть на самом деле. Твоя мать на линии, cherie. Возьми трубку и поговори с ней.

У нее больше не осталось вопросов, да это и не имело значения.

– Было нетрудно найти родителей Евы Гуэль в таком городке, как Венсенн. Давай же, – мягко настаивал он. – Можешь не торопиться. Я буду ждать в коридоре.

К ее глазам подступили слезы, сердце гулко забилось в груди.

– Теперь, когда я здесь, то не знаю, смогу ли…

– Разумеется, сможешь. Судя по голосу, она чудесная женщина. Но у нее такой же сильный акцент, как у меня, поэтому нам понадобилось время, чтобы понять друг друга, – он улыбнулся.

Слезы текли по лицу Евы, когда она взяла тяжелую черную трубку и оглянулась на Пикассо, словно неуверенный ребенок. Она испытывала страх и раскаяние. Бегство от родителей в этот момент казалось чем-то совершенно непростительным.

– Ты не узнаешь, пока не попробуешь, ma jolie, – сказал Пабло и исчез за углом, оставив ее одну с трубкой в руке.

– Алло?

– Ох, Ева! – произнес голос на другом конце линии. – Czy to naprawde ty? Неужели это ты?


Пикассо ждал Еву в коридоре, как и сказал ей. Судя по сочувственному выражению его лица, она понимала, что выглядит зареванной.

– Спасибо, мсье Пикассо, – официальным тоном произнесла Ева в тщетной попытке сохранить между ними дистанцию, хотя уже в следующий момент он заключил ее в объятия. Ее голос все еще дрожал от слез, когда она обняла его за шею и с благодарностью привлекла к себе.

– Мсье Пикассо – это отец моей матери. Надеюсь, теперь ты можешь называть меня Пабло? – с хитрой улыбкой поинтересовался он. – Ты же знаешь, мне еще не исполнилось тридцати лет, и глядя на тебя сейчас, я вовсе не чувствую себя древним старцем.

– Сейчас я чувствую себя глупой девчонкой, – призналась Ева, вытирая глаза и нос носовым платком, который достала из кармана платья. – Но это было очень великодушно с твоей стороны.

– Чтобы подкрепить твою благодарность, мне даже хочется сказать, что это было очень непросто сделать. Но самом деле это было легче легкого, – сказал он и нежно поцеловал ее в щеку. – Кроме того, ты мне нравишься.

– Я честно не знаю, что и думать, – созналась Ева, ощущая огонек страсти, снова промелькнувший между ними.

Пикассо поцеловал ее в другую щеку. Его губы были теплыми и чувственными и задержались на ее коже немного дольше, чем следовало.

– Не думай. Чувствуй. Только так нужно жить, рисовать… и любить.

– Ты не свободен, чтобы говорить со мной о любви.

– Любовь – это понятие, а эмоция – это вдохновение. Разумеется, я говорю лишь в абстрактном смысле, – ответил он голосом, ласковым и соблазнительным одновременно, ему трудно было скрыть свои истинные желания.

Они стояли так близко друг к другу, а в коридоре было так тихо, что Ева могла слышать стук его сердца. Она чувствовала, как поднимается и опадает его грудь, и понимала, что теперь может произойти все, что угодно.

– Я благодарю тебя от всего сердца и всегда буду благодарна тебе, – тихо сказала она и отстранилась от него за мгновение до того, как он успел снова поцеловать ее. – Но теперь мне нужно идти.

Девушка отвернулась, но художник взял ее за руку.

– Пожалуйста, Ева, не уходи.

Огонек между ними снова ярко вспыхнул, и взгляд его темных глаз приковал ее к месту.

– Мне очень жаль, мсье Пикассо, но я в самом деле должна уйти. Ради нас обоих.

Она понимала, что это правда. Ей пора идти. Но, отдаляясь от него, Ева ощущала мучительную тоску по чему-то настолько глубокому и постоянному, что ей хотелось плакать. Пабло Пикассо был такой же могучей силой, как ураган, и сегодня она приблизилась к величественному центру идеального шторма, после которого наступает полный штиль и ярко светит солнце.


В своей квартире на бульваре Клиши Пикассо посмотрел в окно на кроны деревьев, снял шляпу и темный плащ, повесил их на крючок и тяжело вздохнул. Фрика приветствовала его на паркетном полу, мотая головой и махая хвостом. Когда Пикассо увидел лужицу, то понял, что Фернанда забыла выгулять собаку.