Затем я опустилась на сено рядом с Иль Моро, и он принялся целовать меня. Его губы напоминали красное вино — такие же пьянящие, возбуждающие. Не знаю, целовала ли я его в этот миг или пила вино, — все переплелось в воображении. Его руки ласкали мою грудь, все мое тело горело, и я сама прижималась к этим рукам. Темное, смуглое лицо Иль Моро оказалось совсем рядом, и все вокруг тоже вплотную приблизилось ко мне. Стены, бочки, тени — все это внезапно сильно увеличилось в размерах и сделалось каким-то расплывчатым. Я откинула назад голову, ощущая на языке вкус вина. Все вокруг меня кружилось. Все было красным, теплым, терпким и, не переставая, кружилось и кружилось… Сколько я уже здесь нахожусь? Который теперь час? Я думала о том, что мне пора возвращаться домой, и не могла шевельнуться. Вытянулась на сене, закрыла глаза, ощущая в теле невесомость и одновременно странную усталость. И тут Иль Моро обнял меня, легко преодолевая всякое мое сопротивление, затем вдруг грубо схватил и задрал подол, порвав при этом нижнюю юбку. Я почувствовала прикосновение его обнаженного тела и едва не лишилась чувств от ужаса и желания. Его тело тяжело навалилось на меня; я боялась, что он сделает мне больно, и все же никак не находила в себе воли к сопротивлению. Я закричала:

— Не-ет! — Мой крик был таким же громким и пронзительным, как моя боль и как мое наслаждение. Я впилась зубами ему в руку и почувствовала во рту вкус его крови.


Прошло несколько недель, прежде чем я убедилась в том, что не забеременела. Парализующий страх, который подавил во мне все остальные чувства, уступил место бессильной ярости, отчаянной ненависти и всепоглощающему желанию отомстить. Ведь Иль Моро воспользовался моей неопытностью, неосторожностью. Он овладел мною, а затем попросту выпроводил меня, как обыкновенную шлюху. Конечно, я могла бы пожаловаться отцу, и тот мигом отправил бы Иль Моро на тот свет. Я с удовольствием полюбовалась бы на то, как он будет умирать, однако ради своей же пользы мне приходилось хранить все происшедшее в секрете. В самом деле, как бы я стала жить — обесчещенная и окруженная всеобщим презрением? В этом случае никто и никогда не захотел бы попросить моей руки. Ведь я уже не девушка и теперь могла навсегда остаться незамужней.

Поэтому я избегала отца, иначе пришлось бы рассказывать ему о том, какой камень лежит у меня на душе. Я не хотела лгать отцу, а сказать ему правду не могла.

Невыразимое желание отомстить преследовало меня днем, постоянно терзало по ночам. Я стала худой и злой, как бродячая кошка. Иль Моро нигде больше не попадался мне на глаза — он попросту исчез. Но что, если он снова объявится и начнет похваляться тем, что овладел мной? Как я смогу заставить его замолчать? Я ломала над этим вопросом голову и едва не сошла с ума от сознания своей полной беспомощности.

Состояние сумятицы в моей душе усугублялось погодой. Над городом постоянно висел густой зимний туман, и все дни с утра до вечера были на редкость сумрачными. В доме постоянно горели масляные лампы, за окнами затаилась серая тоска. Ощущение приближающегося несчастья не давало мне покоя. Я не знала, чего именно боюсь, но какая-то неизвестная угроза неотвратимо надвигалась на наш дом, вселяя в меня страх и превращая твердую почву под ногами в гибельное топкое болото.

А когда наступило время карнавала, на душе сделалось еще хуже. Дело в том, что я никогда особенно не любила подобное, приуроченное к календарной дате веселье — в эти несколько разгульных дней можно было делать почти все, что обычно запрещалось. За эту непродолжительную свободу полагалось потом каяться и исповедоваться в церкви, искупая совершенные грехи постами и молитвами. Не нравился мне также и старинный корсиканский обычай, когда «король карнавала» оценивал состоятельность той или иной семьи и тем самым определял размер ее пожертвований в виде вина, мяса и пирогов. Поскольку семья Казанова относилась к числу наиболее зажиточных, каждый год к карнавалу нам приходилось жертвовать две корзины цыплят и колбасы, а также целый бочонок вина. Таким образом, я должна была наблюдать, как все эти вкусности поглощаются другими, довольствуясь лишь сухим козьим сыром и пирогами из подпорченной муки, которые приносили семьи бедняков. И вот опять начался карнавал, и снова горожане пели и плясали на улице Корсо, устраивали всевозможные розыгрыши и смеялись. Их смех неприятно отдавался у меня в ушах — мне казалось, что сама я уже никогда не буду смеяться.

Мой вид начал раздражать отца.

— От такого выражения лица, как у тебя, мое вино превращается в уксус. Хватит мечтать и вздыхать. Мне не нужна плакучая ива вместо дочери. Ты пойдешь вместе со мной на бал «короля карнавала».

— Я не хочу никуда идти, — возразила я. Мой отец выразительно взглянул на меня.

— Ты сделаешь так, как я хочу.

Бал на базарной площади был в полном разгаре. Кузнец Валентино гордо восседал во главе изысканного праздничного стола с короной «короля карнавала» на своей бестолковой башке. Рядом с ним сидел мой отец, празднично разодетый: красный берет, черный, отделанный бархатом плащ; за поясом пурпурного цвета виднелась рукоятка кинжала с инкрустацией из слоновой кости и перламутра. Встретившись со мной взглядом, он поднял кубок в знак того, что пьет за мое здоровье. Я улыбнулась и помахала в ответ рукой. Не хотелось омрачать ему праздник — пусть думает, что мне тоже очень весело.

Вся площадь была ярко освещена факелами, и запах горящей смолы смешивался с соблазнительными ароматами пищи. Но как только я увидела Иль Моро, у меня пропал всякий аппетит. От ненависти к этому человеку внутри все сжалось, во рту появился неприятный привкус.

Иль Моро стоял рядом со своей блондинкой. На ее светлых волосах играли отблески огня, она раскачивалась всем телом из стороны в сторону, отчего сильно колыхались и юбка, и ее полная грудь, и не переставала хихикать после каждого его слова. Она притягивала к себе взгляды всех мужчин на площади, включая моего отца. Отец вдруг встал из-за стола и направился в ее сторону. Он подошел и перекинулся с ней словом, не обращая ни малейшего внимания на ее кавалера. Ведь для него Иль Моро попросту не существовал.

Я не слышала, что отец говорил блондинке, лишь видела ее весело блестевшие глаза. Затем она пошла вслед за отцом и, следуя его приглашающему жесту, села рядом с ним за стол.

Иль Моро резко повернулся и схватил кувшин с вином. Вокруг горели и коптили факелы, а лица веселящихся на площади мужчин и женщин вовсю уже раскраснелись от вина. Играла музыка — скрипки, цитры и мандолины выводили какую-то танцевальную мелодию. Отодвинувшись в тень, я продолжала наблюдать за Иль Моро. Когда он пил вино, его лицо сохраняло равнодушное выражение, но стоило ему посмотреть туда, где был стол «короля карнавала», его глаза тут же сердито вспыхивали.

Отец обнял блондинку за плечи, нежно поглаживая ладонью по ее руке, а его губы вдруг приблизились неосторожно к ее губам. Впрочем, блондинка сама уже тесно прижималась к нему.

В центре базарной площади разожгли большой костер; мальчики и девочки стали танцевать и кружиться вокруг него, держась за руки. Иль Моро сидел, продолжая пить вино прямо из кувшина.

Стефано, сын наших соседей, подошел, пританцовывая, ко мне, схватил за руку и потащил в круг танцующих. Я хотела освободиться, но у меня никак это не получалось. В это время какая-то девочка схватила меня за другую руку, и мне пришлось вместе со всеми — все быстрее и быстрее — закружиться вокруг костра. Затем я увидела, как отец снова поцеловал блондинку и как в то же мгновение Иль Моро вскочил на ноги.

— Оте-ец! — закричала я. — Берегись!!!

Но никто не услышал меня. Все вокруг пели и смеялись. Я старалась повернуться и посмотреть назад. Голова у меня кружилась. Лица, огни, дома, деревья — все это слилось в одно целое. Танцующие тащили меня за собой, а по моим щекам катились слезы. Я словно попала в какой-то заколдованный круг, не в силах из него выбраться…

Танцующие внезапно остановились, и я с размаху налетела на Стефано. По площади прокатился, а потом замер крик. На мгновение наступила такая мертвая тишина, что слышалось лишь потрескивание костра. Затем толпа разом всколыхнулась и с громкими возгласами устремилась вперед — туда, где был стол «короля карнавала». Вместе со всеми, толкаясь, бросилась туда и я. Люди предо мной расступились.

«Король карнавала» снял свою корону — теперь это снова был кузнец Валентино. На земле перед ним лежал мой отец; губы еще хранили улыбку, глаза полуприкрыты, словно он только что пошутил и теперь с нетерпением ожидал, какова будет реакция. Слева в груди у него торчал нож, пронзивший белую рубашку. Красное пятно вокруг рукоятки ножа становилось все больше и больше… Пятно расползалось так быстро, что красный цвет, казалось, должен неминуемо поглотить белый.

Я смотрела на кровь — и не могла пошевелиться. Валентино взял меня за руку.

— Это сделал Иль Моро, — произнес он. — Из ревности. Они обругали друг друга. А потом он ударил ножом и убежал. В лес, скорее всего.

Мой отец был мертв. Факелы на площади были потушены, друзья подняли тело убитого и понесли к нашему дому. Я пошла следом. А отец все еще продолжал улыбаться.


Той же ночью в доме собрались все мужчины нашего рода. На стене рядом с ружьем и кинжалом отца теперь висела его окровавленная рубашка. Тут же при свете зажженного «вечного огня» мужчины торжественно поклялись отомстить за смерть родственника. В ночь умчались верхом гонцы, неся печальную весть семействам Маласпина и Колонна д’Истрия в город Моничелло и семейству Поццо ди Борго в город Аяччо. Иными словами, вендетта началась, и теперь любой защитник Иль Моро мог поплатиться за это.

Для поимки Иль Моро был отправлен вооруженный отряд всадников. Мне пришлось остаться дома с женщинами, но их плач, причитания и молитвы нисколько не трогали меня. Я чувствовала, что словно окаменела от горя и не смогу найти утешения и облегчения в слезах или чтении молитв. Во мне сейчас не было ничего, кроме ненависти — убийца моего отца все еще был жив и находился на свободе.