Рассказы об этой тайной организации действовали на меня завораживающе. Я могла слушать их часами в нашей зеркальной спальне или у горящего камина, задавая Джеймсу вопросы и выуживая из него все новые и новые сведения.


Прошла весна, наступило лето. Поскольку Эмили Уилберфорт решила провести жаркие летние месяцы в поместье Вудхолл-Парк, мне пришлось остаться в своем домике в Лондоне. Впрочем, я не очень-то была этим расстроена, поскольку с утра до вечера шли дожди и земля буквально пропиталась влагой. Клумбы с цветами утопали в воде, никак не просыхали подолы платьев, а дождь все лил и лил, стекая каплями по стеклу.

Лондонский светский сезон закончился, теперь все общество, невзирая на погоду, перебралось «на отдых в деревню». Я сидела дома, читала книги и принесенные мне Джеймсом секретные доклады, совершенно забыв про лето, про бесконечные дожди. Джеймс, промокший насквозь, истомленный семейной деревенской жизнью, навещал меня каждые две недели, снова и снова утверждая свои права на широкой кровати с кружевами. Каждую неделю у меня появлялся Уильям Сэйнт-Элм с цветами или сладостями, а то и с каком-нибудь новым мудреным кулинарным рецептом и, конечно, кратким отчетом о самочувствии подаренного ему щенка. Тем не менее Джеймс, который обычно ревновал меня и довольно остро реагировал на появление новых поклонников, отмечал регулярные визиты Уильяма лишь с мягкой иронией. Это приводило меня в полное недоумение. Мне начало казаться, что Уилберфорт попросту не считает Уильяма серьезным соперником, и я никак не могла понять почему. Ведь у Уильяма была вполне привлекательная внешность, стройная мускулистая фигура, мне очень нравились его застенчивость и ненапористость.

Наступившая затем осень решила, похоже, возместить потери прошедшего лета. Короткие осенние дни были насыщены золотым солнечным светом, леса и луга по-прежнему сохраняли роскошный зеленый покров. Равнодушное к этой красоте лондонское светское общество вернулось в свои городские дома — путь в поместье Вудхолл был теперь для меня свободен. Я поспешила поехать туда, чтобы успеть насладиться солнцем и свежим деревенским воздухом, прежде чем серый туман снова окутает Лондон. Я много ездила верхом и научилась под присмотром Картера преодолевать разные препятствия, изгороди и канавы. Еще я играла с Малышкой и Крошкой на прогретой солнцем аллее перед верандой, ходила босиком по траве, а иногда принималась даже немного скучать по Корсике. Вспоминались запах цветущей мальвы, дикого ракитника, резкий аромат мяты и благоухание лаванды. Мне не хватало сейчас оливковых рощ, лесов пробкового дуба, узких пыльных улочек Корте; мне так не хватало сейчас Лючии. В своих воспоминаниях я никогда не выходила за пределы Корте — не хотелось сейчас думать об Аяччо, о Бонапартах, о счастливых днях с Наполеоном.

Одним ясным солнечным утром в Вудхолл-Коттедж неожиданно явился Уильям Сэйнт-Элм, одетый по последней моде, пожалуй, даже с преувеличенной элегантностью. Его светло-коричневый камзол прекрасно гармонировал с более светлыми бриджами, ловко сидевшими на нем без единой морщинки, на белом шелковом жабо розовато поблескивала жемчужная булавочная головка; на сверкающих сапогах не было ни единой пылинки. Мой же костюм для верховой езды весь был в зеленых пятнах от травы и в отпечатках собачьих лап. Воротник блузки расстегнут, волосы небрежно рассыпаны по плечам; к тому же на моем загорелом лице не было в тот день ни пудры, ни румян — явно вразрез с нынешней модой.

Не обращая внимания на мой небрежный внешний вид, Уильям преподнес мне коробку марципанов и букет желтых роз. Тщательно подбирая слова, он извинился за свой внезапный визит. После этого, сидя в тени на веранде и попивая холодный шерри, мы стали болтать с ним о том о сем. Наконец Уильям счел возможным перейти к основной теме.

— Мадам, я хотел бы обратиться к вам с одной просьбой, — произнес он довольно официально. — Моя матушка находится сейчас в Элмшурсте, нашем загородном поместье, и мое заветное желание состоит в том, чтобы представить вас ей без всяких лишних формальностей. Могу я прислать за вами карету и просить вас стать на несколько дней нашей гостьей?

Меня впервые приглашали посетить столь важную, благородную даму, и то, что меня готовы были принять как равную, означало мое вхождение в высшее общество. Я, не колеблясь, приняла это приглашение. Уже на следующее утро я вместе с миссис Хотч, Малышкой и Крошкой отправилась в поместье Элмшурст.

День выдался пасмурный. Порывы ветра срывали с деревьев первые желтые листья, а над полями нависла легкая дымка. Миссис Хотч предусмотрительно поставила на пол кареты маленькую печку с горящими угольями. Ощущая под ногами ее согревающее тепло, я чувствовала себя вполне готовой к предстоящей аудиенции. Сейчас мои волосы были аккуратно уложены, и я очень осмотрительно нанесла на лицо пудру и румяна. Поверх светло-серого платья накинула бархатную накидку того же цвета, а на ее капюшоне имелась отделка из меха черно-бурой лисицы.

Поместье Элмшурст напоминало Вудхолл — такой же ухоженный парк, широкие, посыпанные гравием аллеи, изогнутая дугой лестница, ведущая вверх на террасу.

В отделанном темными панелями зале меня встретила величественная, неприступная, словно скала, леди Гвендолин Сэйнт-Элм. Довольно высокого роста и широкая в плечах. На ее огромном бюсте поблескивала аметистовая брошь. Над плотно сжатыми губами виднелся темный пушок. Фарфоровые глаза — которые сын явно унаследовал от нее — внимательно и оценивающе смотрели на меня, словно проникая сквозь одежду. Затем ее мужеподобные губы дрогнули, и она довольно надменно произнесла традиционные слова приветствия. Голос леди Гвендолин был резким, глубоким; само ее присутствие подавляюще действовало на Уильяма, который сразу же поник, потерялся, отступив куда-то назад.

Впрочем, эта суровая матрона понравилась мне — всем своим видом она напоминала корсиканскую хозяйку дома, управляющую не только своим хозяйством, но и всем кланом родственников. Похоже, наше расположение было взаимным.

Пока мы с леди Гвендолин продолжали обмениваться любезностями, миссис Хотч начала распаковывать мои вещи. Обстановка комнаты для гостей отличалась суровой скромностью — темного цвета неудобная мебель, узкая жесткая кровать, на которой уже устроились Малышка и Крошка, неяркий огонь в камине, плохо пригнанные оконные рамы, пропускавшие холодный воздух. И никаких украшений или зеркал — ничего, кроме самого необходимого.

Я тщательно продумала свой туалет. Для этого случая выбрала платье исключительно простого покроя, сшитое из добротной красивой ткани. Это был муслин мягкого зеленовато-голубого цвета, украшенный снизу синей бархатной полосой, которая волнистым узором проходила по всему широкому подолу; изысканная вышивка в виде цветочного орнамента обозначала линию талии, переходившую сверху в лиф со множеством складок. Чуть-чуть пудры на лицо, несколько душистых капель на шею, цветок в тщательно скрепленной шпильками прическе — и никаких драгоценных украшений, за исключением сапфирового кольца, подаренного мне Джеймсом к последнему дню рождения.

Когда я появилась в зале, леди Гвендолин окинула меня придирчивым взглядом. За обеденным столом я сидела прямо напротив нее, по правую руку от Уильяма. Блюда, которые подавались, не представляли собой ничего особенного. В отличие от своего сына, сумевшего в Лондоне поднять составление кулинарных рецептов до уровня искусства, леди Гвендолин не требовала многого от своего повара. Запеченные грибы были совершенно безвкусными, баранья нога — жесткой, мясной пирог — сухим, а миндальный пудинг имел пресный вкус.

Хозяйка дома ела быстро и небрежно, словно выполняя какую-то неприятную для себя обязанность. Вина же, наоборот, были великолепными; сразу после белого сухого подали крепленое красное, но, поскольку леди Гвендолин не прикоснулась к своему бокалу, я смогла лишь пригубить то и другое.

После обеда мы расположились возле камина в большой зале, где нам были предложены кексы и пирожные, а также сладкие наливки и херес. Слуга поставил возле леди Гвендолин графинчик с бренди, после чего она заметно оживилась. Спокойно и без всякого смущения эта почтенная дама налила и выпила одну за другой множество рюмок столь крепкого напитка. Можно было подумать, что она пьет обычную воду.

Наша беседа вращалась вокруг одной-единственной и неистощимой темы — погоды. Прошедшее дождливое лето подверглось критике, а теплая осень получила одобрение. От погоды мы незаметно перешли к лошадям и собакам, садоводству, выращиванию роз, затем снова коснулись лошадей, на этот раз в связи с темой охоты. В камине потрескивали дрова, оконные рамы сотрясались от порывов ветра, вечер грозил стать бесконечным. Уильям, который за столом очень мало ел и почти ничего не пил, все больше и больше уходил в себя. Наполняя очередную свою рюмку, леди Гвендолин вдруг повернулась к нему и сказала:

— Ты выглядишь усталым. Тебе надо лечь спать.

Уильям безропотно поднялся, пожелал нам спокойной ночи и направился вверх по лестнице. Оставшись наедине с леди Гвендолин, я продолжала молча сидеть, нервно вращая кольцо на пальце, и ждала, что она скажет мне. Но она лишь с удовольствием прихлебывала свой бренди, смотрела на искры в камине и хранила молчание. У Карло я научилась когда-то молчаливому ожиданию, ничем не выдавая своего нетерпения и заставляя собеседника заговорить первым. Наконец леди Гвендолин допила рюмку, взглянула на меня и произнесла:

— Мой сын проявляет к вам интерес, мадам.

Она ждала, что я что-то скажу на это, но я продолжала молчать, и это стало раздражать ее. Леди Гвендолин поставила свою рюмку.

— Я уже пожилая женщина, — сказала она, глядя куда-то мимо меня. — У меня осталось в жизни только одно желание. Хочу, чтобы у меня были внуки. Я не могу умереть, не будучи уверенной, что род Сэйнт-Элм не прервется.