Малышке наше путешествие также не пошло на пользу. Ее шелковистая шерстка стала грязной и спутанной; она тоже похудела, глазки лишились своего блеска. На себя я уже не обращала внимания — слишком была занята заботой об этих подопечных.

Морис начал кашлять. Он обнимал меня своими тонкими руками и прижимался ко мне всем своим слабым телом, ища в женщине поддержку и утешение; он любил меня до изнеможения и ночь за ночью растрачивал на это силы, столь необходимые ему в дневное время. Я не могла решиться отказать ему, кроме того, в его объятиях я, хоть и ненадолго, забывала о своем полном одиночестве.

Хотя уже не раз говорила себе, что пора забыть о прошлом, и четко наметила себе цель: во что бы то ни стало достичь гавани Вадо-Лигуре. У меня тоже появился кашель, а потом даже начало лихорадить; ночные кошмары нарушали мой сон, лишая его живительной силы. С невероятными усилиями дотягивала я до конца дня и со страхом ждала приближения изматывающей ночи.

Мы были уже совсем близки к цели нашего путешествия, когда возле города Финале-Лигуре оно, похоже, подошло к концу. Последнюю ночь мы провели в сарае на сене, а наутро я не смогла подняться. Губы мои пересохли и потрескались, мне было больно глотать. Я испытывала слабость от голода, однако мысль о пище вызывала отвращение. Меня бил озноб, но в следующую же минуту бросало в жар, и я вся покрывалась испариной.

Морис развил бурную активность, изо всех сил стараясь помочь мне.

— Схожу в деревню, — объявил он, — и принесу тебе горячего супа и хлеба. Мы останемся здесь, пока тебе не станет лучше. Не волнуйся. — Он осторожно убрал с моего лба намокшие от пота пряди волос. — Я скоро вернусь. — Через открытую дверь сарая на мое лицо упал яркий солнечный свет, и я закрыла глаза. — Пока.

Я не смогла ничего ему ответить и скоро опять погрузилась в забытье. Когда я очнулась, солнечные лучики пробивались сквозь щели уже с другой стороны сарая. Сейчас я чувствовала себя лучше, чем в последние несколько дней. Я встала, слегка пошатываясь, и открыла дверь. Солнце повисло совсем низко над горизонтом на западе, выходит, мне здорово полегчало за время своего долгого сна. Но где же Морис?

Наступила ночь, Мориса все еще не было. Я не находила себе места и даже забыла, что мне хотелось пить. Что могло с ним случиться? Может, он чем-нибудь выдал себя и его схватили? Ночь медленно переходила в утро, Морис так и не появился. Я сидела у полуоткрытой двери сарая и смотрела на восход солнца. Зеленые луга блестели от росы. Малышка выбежала наружу и принялась слизывать влагу с травы — бедняжка, она тоже мучилась от жажды и уже целых два дня не ела. Я не могла больше ждать, невыносимо было сидеть здесь и смотреть на покой и гармонию окружавшей меня природы. Подхватив Малышку на руки, я отправилась в деревню. Держалась на ногах довольно нетвердо, однако беспокойство за Мориса гнало меня вперед.

В одном деревенском доме я уговорила какую-то местную жительницу продать мне немного молока и хлеба. Женщина с любопытством и сочувствием смотрела на меня.

— Ты похож на моего сынка, — сказала она со вздохом. — Такой же худенький и стройный, как ты. А теперь он в солдатах. — Она высморкалась в край фартука; ее губы, прикрывавшие испорченные зубы, дрогнули. — Не знаю, жив ли он теперь.

Я решила воспользоваться потребностью этой женщины выговориться и рассказала ей придуманную на ходу историю о том, что я сирота и пытаюсь разыскать своего дядю в Вадо-Лигуре, что вообще-то собираюсь стать юнгой на корабле.

— А до Вадо-Лигуре далеко? — спросила я женщину.

— Где-то дня два пути, — ответила она.

— А из деревни никто туда не собирается?

Женщина покачала головой.

— Вот уж чего не знаю, того не знаю.

— А может, кому-то надо в Геную? — не отставала я.

— Вообще-то был тут вчера один незнакомец, — вспомнила женщина. — Такой симпатичный молодой блондин. И тоже расспрашивал, как добраться до Вадо-Лигуре. Только вряд ли он был бы для тебя подходящим попутчиком. Уж больно какой-то подозрительный. Поэтому его и схватили, потом увезли неведомо куда.

Я быстро наклонилась и стала возиться со шнурками, стараясь скрыть испытанное мной потрясение. Морис схвачен! Кровь бросилась мне в лицо, застучала в висках. Я выпрямилась и с усилием произнесла:

— Ну что ж, тогда мне придется отправляться одному.

Женщина неправильно истолковала мой дрожащий голос и принялась успокаивать меня:

— Ну-ну, не надо бояться. Никто тебя не обидит. Ведь ты совсем еще ребенок. — Она протянула мне ломоть хлеба. — На-ка вот. Это на дорогу тебе и твоему песику.

— Спасибо, — пробормотала я. — Пожалуй, я пойду.

Я побрела по пыльной дороге, опустив пониже голову, чтобы никто не видел моих слез. А ведь я обещала Ладу, что в целости и сохранности доставлю Мориса в Англию, выходит, не сдержала своего обещания. Где теперь Морис? Что они с ним сделают? Он такой слабый и не вынесет допроса.

Сама того не осознавая, я прибавила шагу, затем вдруг резко остановилась. Бегство мое сейчас выглядит слишком трусливо. Повернуть назад? Но как я смогу помочь Морису? Я принялась ломать над этим голову, прикидывая любые возможные варианты, и все равно приходила всякий раз к одному и тому же выводу: сделать для Мориса я ничего не смогу. Что бы я сейчас ни предприняла, это его не спасет, а меня может погубить.

Я опустилась на землю у обочины дороги и, уже не сдерживая себя, разрыдалась. Малышка начала скулить, она просовывала мордочку между моими руками и слизывала текущие у меня по щекам слезы. Я стала гладить ее, вспоминая Мориса, его непохожесть на других, его нежность и рыцарское поведение; представляла себе его глаза и бледные губы, пылающие от моих поцелуев, его протянутые ко мне в отчаянии руки, его хрупкость и беспомощность, которые так сильно трогали и одновременно раздражали меня. Я оплакивала сейчас Мориса, а заодно и свои не осуществившиеся мечты и надежды, оплакивала Наполеона и Корсику, оплакивала потерянную любовь и себя саму. Пролитые слезы очистили мою душу; они унесли с собой все волнения, все горькие мысли, отринули все несбыточные желания, вернули внутреннее спокойствие и рассудительность. Я с трудом поднялась на ноги, позвала Малышку, и мы отправились вперед по дороге. Нам предстоял долгий путь до Вадо-Лигуре — путь, который необходимо было преодолеть во что бы то ни стало.

На второй день перед заходом солнца я добралась наконец до Вадо-Лигуре, который оказался грязным маленьким городишком. На его узких улочках не было никого, кроме назойливых развязных мужчин — у местных женщин имелись, должно быть, все основания, чтобы оставаться дома в такую пору. Я спросила у встречных людей, как найти в гавани таверну Пера Гюстава; он был последним в цепочке доверенных людей Ладу, именно он должен был помочь нам с Морисом попасть на судно, отплывающее в Англию.

Воздух в таверне был таким тяжелым и спертым, что хоть топор вешай. На всякий случай я сунула Малышку под куртку. Моряк с черной повязкой на глазу, к которому я обратилась, угрюмо кивнул в сторону Пера Гюстава, суетившегося поодаль. Лысый череп хозяина таверны сиял, как огромный полированный шар, пока он наполнял вином стаканы, его проницательные глаза не переставали следить за всеми. Когда я протиснулась к нему поближе и назвала пароль, Пер Гюстав продолжал как ни в чем не бывало разливать вино. Может, он не расслышал меня? Или, может, у Ладу неточная информация? Пока я размышляла над этим, Пер Гюстав поставил на стол кувшин с вином и громко хлопнул меня по плечу.

— Наконец-то ты явился, бездельник, — проворчал он. — А ну-ка пойдем со мной, вот я тебе задам перцу.

Он повел меня, подталкивая сзади, в какую-то комнату, затем захлопнул за нами дверь. Замерев за дверью, он внимательно прислушался к тому, что происходило в зале, и только после этого подошел ко мне.

— Прошу прощения за такое невежливое обращение — торопливо, негромким голосом сказал хозяин таверны. — Приходится быть осторожным.

Я передала сообщение Ладу, рассказала о том, что произошло с Морисом, и спросила, нет ли какой-нибудь возможности помочь ему.

Пер Гюстав глубоко задумался и покачал головой.

— Я не смогу ничего сделать, да это и не мое дело. В моем положении нельзя так рисковать. А вам я тоже не советую встревать. Здесь стоят суда, которые время от времени совершают дальнее плавание, но учтите, путешествие будет нелегким и опасным. — Он потер большой и указательный пальцы друг о друга. — У вас есть деньги?

Я кивнула.

— Это несколько облегчает задачу, — заметил он. — За деньги здешние бестии сделают что угодно. — Кряхтя, он направился к двери. — Пока вам лучше оставаться здесь. Я принесу еду и питье. Похоже, вам не мешает как следует подкрепиться. А потом постараюсь договориться на судне. Может, подвернется что-нибудь — не завтра, так через неделю… — Пер Гюстав пожал плечами.

— Мне нужно отправиться как можно скорее, — настойчиво сказала я.

Он сокрушенно покачал головой.

— Вечно вы спешите, всегда вам некогда. — Его глаза встретились с моими, и он отвесил неловкий поклон. — Ну, хорошо, я постараюсь.

Пер Гюстав действительно постарался, уже на следующий день нашлась подходящая посудина. В сумерках я отправилась в гавань искать грузовое судно «Балерина». Пер Гюстав заранее предупредил меня:

— Посудина грязная и неухоженная, а команда — сборище мерзавцев, зато капитан Франсуа и его матросы не боятся ни Бога, ни черта; в здешних водах нет более удачливых разбойников, они уже много раз ходили в Англию. Их голыми руками не возьмешь, а старое корыто может посоревноваться в скорости со знаменитым «Агамемноном» адмирала Нельсона. Если вы готовы рискнуть, сэр…

И я решила рискнуть. «Балерина» была пришвартована в самом конце пирса. На палубе горел факел, и черный дым поднимался от него в ясное вечереющее небо. От запаха горящей смолы у меня защипало в горле, появился кашель. Пер Гюстав явно смягчил краски в своем недавнем описании. Судно было грубо сколочено из вонючих досок. Его раскачивающийся на волнах корпус сплошь покрывали слизистая зелень и водоросли. Вяло повисшие паруса непонятного цвета во многих местах были порваны и кое-как залатаны. Глядя на почерневшие и потрескавшиеся бимсы, скрипевшие от колебания корпуса, трудно было поверить, что «Балерина» вообще способна дойти до Англии. И все же в ближайшие две или три недели мне явно не представится никакой иной возможности. Я снова сунула Малышку под куртку, взяла в руки брезентовый мешок и ступила на трап, перекинутый с берега на судно.