Наконец-то Наполеон вернулся ко мне. Днем он был занят новым для себя делом — «инспектированием береговых укреплений», — а ночью лежал в моих объятиях. И я была бы вполне удовлетворена и счастлива, если бы Наполеон хоть однажды вспомнил о заключении нашего брачного союза. Однако он не касался этой столь желанной для меня темы. Проходили дни и недели, я по-прежнему работала у Ладу и жила вместе с семьей Бонапарт, наслаждаясь объятиями Наполеона и ожидая момента, чтобы серьезно поговорить с ним о нашей свадьбе.


Джозеф невольно помог мне в этом. Какое-то время он встречался с Жюли, старшей дочерью богатого торговца шелком по имени Клири. Это была невысокая худая девушка, богатое приданое сделало ее в глазах Джозефа необыкновенно привлекательной. Он начал за ней ухаживать, и она безумно влюбилась в него. Семейство Клири весьма благосклонно отнеслось к Джозефу. Не так давно глава этой семьи умер, а продолжавший его дело сын находился на подозрении у властей и в любой момент мог быть арестован. Родство с Бонапартами, которые не относились к кровожадным якобинцам, но все равно были у властей на хорошем счету, означало бы политическое спасение всей семьи. Вот почему однажды вечером сияющий Джозеф ворвался в наш подвал, прося у тети Летиции благословения на брак.

Тетя Летиция встретила это событие с радостью и удовлетворением. Наконец-то один из ее сыновей обретет богатство и уверенность в будущем. Заранее предполагалось, что пользу от этого богатства и надежной буржуазной обеспеченности получат все члены семьи Бонапарт. Джозеф указал размеры приданого — сумма в сто пятьдесят тысяч ливров вызвала у всех почтительность. Было решено, что внешность невесты не имеет особого значения. Достаточно того, что Жюли любит и обожает Джозефа. А любящая жена всегда должна понимать потребности мужа. К тому же, как говорится, в темноте все кошки серы.

Мне не понравилось выражение лица Наполеона — прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Когда он коротко и сдержанно поздравил Джозефа, я поняла, что он испытывает зависть. Весь вечер Наполеон оставался молчаливым, в то время как Джозеф подробно и красочно описывал обстановку дома Клири: солидную мебель, массивную серебряную посуду, обивку и драпировку из дорогих тканей. Он рассказал о матери невесты, о ее брате и сестре — красивой пятнадцатилетней блондинке Эжени-Дезирей, прекрасно воспитанной и с таким же, как у Жюли, приданым.

Голос Джозефа то и дело заглушали восторженные возгласы Паолины и Марианны-Элизы, которых интересовало лишь, смогут ли они получать в лавках своего будущего родственника шелковые и парчовые платья, ленты и бархат и когда именно. Наполеон упорно молчал; он сидел, сгорбившись, в кресле и думал о чем-то своем. И мне это очень не понравилось.

Поздно ночью Наполеон пришел ко мне и вместо того, чтобы лечь рядом, сел на край постели. Он был так задумчив, что даже не обратил внимания на Малышку, которая устроилась у меня в ногах и теперь рычала, охраняя свое законное место. Я взяла его холодную и вялую руку в свою.

— Если Джозеф собирается вскоре жениться, — сказала я решительно, — мы тоже могли бы обвенчаться. Все-таки двойная свадьба…

С глубоким вздохом Наполеон убрал свою руку, и я почувствовала охватившее меня одиночество.

— Мы должны подождать, Феличина, — сказал он холодно. — Ведь никто не даст нам с тобой приданого. Мне нужно добывать все своими руками. — В его словах звучала горечь. — Сейчас наступает решительный момент. У меня появились новые покровители. Это Баррас — один из наиболее влиятельных депутатов Национального Конвента, а также Огюстен Робеспьер — брат знаменитого Максимильена Робеспьера. Эти связи имеют чрезвычайно важное значение, они открывают для меня путь наверх. Но… сейчас мы должны набраться терпения.

— У меня больше нет терпения, — сердито сказала я. — Могу продолжать работать, когда стану твоей женой, и зарабатывать деньги. Мы вместе станем зарабатывать. Я не хочу больше ждать. — Я вспомнила, что именно эти слова я говорила когда-то Карло, но как давно это было!

Наполеон небрежно и несколько отчужденно поцеловал меня в лоб.

— Моя жена никогда не будет работать, — заявил он мягким, проникновенным тоном, против которого я была бессильна. — Мы еще вернемся к этому разговору весной. До этого времени многое может перемениться.

Весна была еще далеко, однако перемены уже начались. С напыщенным видом, разодетые в пух и прах, Бонапарты отправились к семейству Клири на церемонию обручения молодых. Они не пригласили меня присоединиться к ним, и я осталась дома одна, терзаемая горькими мыслями. Домой они вернулись полные энтузиазма и принялись расхваливать угощение, расписывать доброжелательность новых родственников, кротость невесты, очарование ее сестры, щедрость брата и благородные манеры матери. На одного лишь Наполеона все это, казалось, не произвело никакого впечатления.

— Салфеточки на столах, стулья с вышитыми подушечками, холеная светскость и убийственная скука, — насмешливо сказал он. — Девицы умеют только петь, играть на фортепьяно, вышивать и сидеть с прямой спиной. Богатые куклы — вот и все.

Я с удовольствием выслушала эти критические высказывания Наполеона и на некоторое время забыла про завистливое выражение на его лице.

Дальше все происходило как в дурном сне, внешне почти незаметно. Наполеона не было дома по вечерам раз, другой, потом сразу несколько дней подряд. Он говорил, что у него много работы, ссылался на разные служебные обязанности и новые важные связи; он всегда находил нужное объяснение, отвечая на мое недовольство и мои подозрения ласковой улыбкой или нежным поцелуем. У меня не было никаких доказательств, одни лишь ощущения. И эти ощущения говорили мне, что Наполеон отдаляется от меня. Но как удержать его? Ведь я уже отдала ему все, что у меня было, включая саму себя.

Дни постепенно прибавлялись, становилось теплее. Мистраль, дующий с Альп холодный ветер, крутил пыль на улицах, раздувал одежду, трепал волосы, делая людей беспокойными и раздражительными. Я тоже стала злой и неуравновешенной, спорила с Наполеоном по каждому пустяку. Мы то и дело обменивались грубостями, разными обидными словами, и столь же бурными были наши ночные примирения. Впрочем, примирения эти были недолгими, мы постоянно совершенствовались в искусстве оскорбления друг друга. От этих ссор на моем сердце появлялись все новые и новые отметины, которые останутся, пожалуй, на всю жизнь.

Заметив происшедшую во мне перемену, Ладу спросил, не может ли он чем-то помочь, но его участие было отвергнуто. Ведь я терпеть не могла, когда меня жалели. Когда Морис с трогательной застенчивостью пытался успокоить меня своим обожанием, я ворчала на него. В ответ Морис обижался, его лицо становилось грустным, а я ненадолго испытывала облегчение оттого, что передала другому часть своей муки. Потом я, конечно, жалела Мориса и изо всех сил старалась быть с ним поласковее.

В том странном положении, в котором я оказалась, я не видела тепла или сочувствия ни от кого из Бонапартов. Все они настолько были заняты собой, что попросту не замечали моих горестей, а если даже замечали, то не показывали вида. Наполеон все чаще и чаще пропадал где-то вечерами, а я все чаще сидела на своей кровати с соломенным матрацем, гладила Малышку и ждала. Так проходили долгие часы. А когда Наполеон бесшумно — держа в руке снятые ботинки и, как правило, в сопровождении Джозефа — пробирался в свою комнату, я натягивала на голову одеяло и притворялась спящей. Гордость не позволяла мне показывать ему, как отчаянно я дожидалась его прихода.

Паолина, это кокетливое и легкомысленное создание, была единственной, кто проявил ко мне хоть какое-то сострадание. Однажды она подошла и села рядом со мной, делая вид, что просто играет с Малышкой. Она принялась щебетать о том о сем, получая от меня лишь короткие односложные ответы. Когда наша беседа уже грозила иссякнуть, Паолина сделала над собой усилие и сказала:

— Те, кого это в первую очередь касается, всегда узнают обо всем последними. Я считаю это несправедливым. Все всё знают, и ни у кого не хватает смелости или порядочности сообщить тебе. Они все делают за твоей спиной. Ты заслуживаешь лучшего отношения от нас… — Паолина поправилась: — …от Наполеона. — Она ждала моей реакции.

Я сжала пальцами шерсть Малышки, чувствуя, как у меня сдавило сердце. Но я ничего не сказала, и Паолина продолжала:

— У мужчин все очень просто. Как только они попадают в новую ситуацию, они начинают по-новому думать и по-новому чувствовать. А страдать приходится нам, женщинам. Потому что с самого начала мы находимся в неравном положении.

Какой же опыт должна была приобрести эта девушка, внешне столь веселая и беззаботная, в результате своих отношений с Фрероном и другими мужчинами, если она говорит обо всем этом с такой горечью?

— Говорить правду — дело неблагодарное, но ты все равно должна знать эту правду. — Паолина ближе придвинулась ко мне и зашептала: — Наполеон ухаживает за этой девчонкой Клири — Эжени-Дезирей. Из-за ее приданого. Не может допустить, чтобы Джозеф оказался удачливее и богаче. А сам Джозеф изо всех сил помогает этому, потому что рассуждает по-корсикански: семейные связи, укрепление клана. А эта курносая блондинка Эжени-Дезирей уже без ума от Наполеона. Ну, ты же знаешь, каким он может быть и как умеет обворожить, когда захочет. Тебе нужно что-то делать, Феличина. Нельзя допустить, чтобы тебя так просто отодвинули в сторону.

Я встала.

— Где сейчас Наполеон? — спросила я коротко.

Паолина, видимо, уже уставшая говорить серьезно, хихикнула:

— Да там же, где и всегда, у Клири.

Нетерпеливо оттолкнув Малышку, которая начала было ластиться ко мне, я взяла свою шаль.

На улице было много празднично одетых людей, вышедших в этот воскресный вечер на прогулку. Неяркое солнце робко освещало город, где по-прежнему хозяйничал мистраль, принося с собой соленый морской запах и аромат влажной оттаявшей земли. В воздухе пахло весной — весной и надеждой. Но на что могла теперь надеяться я, если мой жених лжет и обманывает меня еще до замужества?