Сегодня все были удивлены великолепной на вкус олениной, поданной к столу с запеченной картошкой и спаржей. И вместо вина по рюмкам была разлита сорокоградусная настойка на рябине. От хвалебных речей по поводу тушеной оленины беседа понемногу переключилась на оперу, где я был уже неплохо подкован самим Пушкиным. И мне казалось, что очень даже к месту вставлял свое видение этого произведения на сцене. С каждой рюмкой появлялось все больше и больше специалистов сцены. Потом вдруг один из гостей попросил Ирену что-нибудь спеть, его поддержал сам хозяин, и ей ничего не оставалось, как исполнить отрывок из арии Ольги, стоя посреди маленькой кухни. Пока она пела, гости сидели, развалившись на стульях, и с лицами знатоков внимали ее голосу.

Овации нашей маленькой компании перепугали всех соседей, я бил в ладони так, словно сидел в Большом театре, а на сцене была сама Мария Каллас. Выпив за будущую звезду сцены, все начали понемногу расходиться по домам, стал собираться и я. Но Гарик попросил меня задержаться, посидеть с ним и выпить еще по рюмочке.

Ирена попрощалась и ушла в спальню. Оставшись вдвоем, мы долго болтали о всякой всячине, и вдруг, уже под самый конец нашего разговора, он спросил:

– Твоя жена намного моложе тебя?

Я слегка удивился:

– Да нет, она младше всего на год!

Его лицо выразило удивление:

– Надо же! Очень хорошо выглядит!

– Она не может выглядеть плохо! Ты видел, сколько по городу симпатичных девчонок ходит в поисках своего единственного? – пошутил я.

Но он думал о своем и грустно сказал:

– А я старше Ирены на девятнадцать лет! Как ты думаешь, я еще долго буду в более-менее нормальной форме?

Будучи уже в серьезном подпитии, я оглядел его с головы до ног, отметив проявившуюся лысину ближе к макушке, аккуратно прикрытую длинными волосами, слегка одутловатое лицо, массивный нос и удивительно добрые карие глаза, смотревшие на меня так, словно я судья и выношу приговор.

– Да будешь ты выглядеть как малосольный огурчик до самой смерти! Ты же мужик, а не баба, так что не переживай, все будет о’кей.

Он встал со стула:

– Дай я тебя обниму! Хороший ты парень!

Мы выпили еще несколько рюмок его рябиновой настойки, и я отправился домой. На улице была мерзкая погода, мокрый снег с ветром и скользкий тротуар. Я шел по улице, широко расставляя ноги, как заправский моряк во время шторма, но ботинки все равно скользили, отчего мне приходилось выделывать замысловатые пируэты. Вскоре появился долгожданный огонек такси.

Я ехал домой и размышлял о странных собаках, о женщинах, о любви и о том, какие сюрпризы нам подбрасывает жизнь.

* * *

В воскресенье, прогуливаясь по Старому городу со своим жирным котом, Фарбус случайно увидел Виктора. Тот нежно обнимал Яну и с улыбкой что-то ей говорил. Фарбус порадовался за них и даже позавидовал…

В это время в квартирах сыро и холодно. До отопительного сезона оставалось еще полмесяца, и самым лучшим убежищем для всех была кухня, где целый день что-то готовили, и вместе с ароматами разных приправ в воздухе еще висело тепло. А ранним утром кажется, что никакая сила не сможет тебя выгнать из-под одеяла. Накрывшись с головой, оставив лишь маленькое отверстие для свежего воздуха, лежишь и наслаждаешься своей уютной теплой берлогой. Но утренние позывы заставляют соскочить с кровати и в темноте, босыми ногами по холодному полу, на ощупь добраться до ванной комнаты. Потом почти бегом обратно и просто ныряешь в постель, еще хранящую твое тепло. О, эти приятные утренние мгновения неги и безделья, особенно в выходные, когда их можно растянуть почти до бесконечности! А так как у художников любой рабочий день может запросто стать выходным, и наоборот, Фарбус решил сделать сегодняшний выходным.

Накануне он долго сидел в кафе под открытым небом на Домской площади, укрывшись пледом. Хозяева пытались продлить теплую пору, установив уличные обогреватели. Но поздняя осень своим промозглым ветром разгоняла это фальшивое тепло, а с ним и их клиентов. Только редкие посетители-романтики за бокалом согревающего напитка, укутавшись, смотрели, как ветер гонит по брусчатке последние коричнево-желтые листья, и чувствовали, что скоро наступит зима. По небу быстро скользили темно-серые облака, без надежды на маленький просвет голубого неба.

И вдруг Фарбус заметил, что рядом с Домским собором, где ступеньки, вопреки логике, ведут к дверям не вверх, а вниз, расположилась женская фигура с этюдником на треноге. Он не удержался и, оставив на столике бокал с горячим вином, решил пройтись и взглянуть поближе на этот силуэт.

Его всегда удивляла особая способность местных живописцев переносить на холст окружающую действительность, делая ее еще более унылой и серой, как будто не замечая яркой стороны жизни, которая течет вокруг них.

Остановившись в нескольких метрах от художницы, Фарбус радостно улыбнулся. Цвета на картине были вызывающе яркие, веселые, наперекор хмурой природе. На полотне краски просто радовались дню, всему вокруг, включая саму площадь и небо. Даже люди были изображены в ярко-салатовых, розовых плащах, с разноцветными шляпками и беретками. Облака на небе были под цвет плащам, и листья, летящие по почти белым булыжникам мостовой, казались не просто желтыми, они светились как солнце.

Фарбус еще долго стоял за ее спиной, следя за кистью, потом вернулся к своему уже остывшему бокалу вина. Подозвав к себе официанта, попросил его разогреть, поудобней устроился и уже издалека наблюдал за тем, как работает художница.

Он подошел к ней, когда она сложила мольберт, взяла подмышку треногу и стала подниматься по ступенькам.

– Добрый вечер, Мария, – сказал Фарбус.

Она удивленно посмотрела на него, смутилась и слегка покраснела и, поставив треногу, протянула руку.

Маленькое уютное кафе «Ласите» приезжий вряд ли сможет найти, а вот для влюбленных и тайных встреч это, наверное, самое лучшее место в городе. Низкие арочные своды, мягкий свет и укромные ниши, откуда настольные свечи выхватывают лица своими огоньками.

Они пили чай с рижским черным бальзамом – самый лучший напиток в это время года.

– Много лет я писала свои серые, скучные картины, как это принято в нашей стране, – говорила Мария. – На них были серые озабоченные лица, серые дома, небо, и моя жизнь протекала так же серо, как эти картины. Но потом, вернувшись с Крита, однажды в поисках вдохновения я забрела в Старый город и случайно увидела вас, недалеко от церкви Святого Петра. Вы там писали плещущихся в луже голубей. Я долго наблюдала за вами и поражалась, они у вас просто перелетели из лужи на холст. У меня внутри все перевернулось, и я решила изменить не только палитру, но вместе с ней и свою жизнь.

И Мария с улыбкой мягким жестом показала на свой ярко-розовый джемпер.

– Так что, хотите вы этого или нет, вы послужили толчком к совершенно новому этапу моего творчества.

Фарбус любовался ее тонкими чертами лица, удивительными зелеными глазами, и чувствовал, что испытывает к ней какое-то влечение. Это было скорее похоже на влечение друг к другу родственных душ, но совсем не то, что мы называем любовью. Но сегодня ему было особенно одиноко, и он пригласил Марию к себе в студию.

Деревянная лестница предательски скрипела под ногами, оповещая всех соседей, что Фарбус возвращается домой не один. За несколько шагов до дверей послышалось радостное мяуканье Матвея, он снова хотел жрать, а отнюдь не радовался появлению хозяина, как обычно думают наивные люди.

Милое домашнее животное – лучшая приманка для любой женщины, будь это собачка или обычный, но только чистый дворовый кот. А тут такой красавец! Мария взяла его на руки (чему он ничуть не сопротивлялся) и принялась чесать за ухом, над толстой шеей. Он нагло развалился, вытянув задние лапы и поглядывая одним глазом на хозяина, как бы говоря: «Завидуй, тюфяк!»

Фарбус заварил две большие чашки чаю, бросив в кипяток две щепотки заварки, добавил туда бальзаму. Поставил чашки на стол и сел напротив Марии на низкий табурет.

– Вы живете один?

– Нет.

Мария напряглась и оглянулась, посмотрев в дальний неосвещенный угол большого мастерской, пытаясь там кого-то разглядеть.

– Вы пытаетесь там увидеть мою жену и детей? Могу вас успокоить, их у меня нет, ни жены, ни детей! О чем я даже немного сожалею.

– Почему немного?

Он на секунду задумался.

– Даже не знаю почему.

По всей мастерской стояли незаконченные работы, на которых был изображен силуэт женщины – на улицах города, или в парке у канала рядом с оперным театром, или на скамейке возле Бастионной горки. Но на всех уже почти завершенных картинах не было написано лицо.

Взгляд Марии вопросительно скользил по этим работам, а хозяин, видя ее недоумение, ничего не пояснял. Может, он ищет ту, которая появится на этих картинах?

Допив чай, она заторопилась домой. Фарбус проводил ее до остановки трамвая. Они не были многословны, но она почувствовала, от его присутствия у нее разрастается желание написать что-то необыкновенное. На прощание Фарбус посоветовал ей писать мир через свое сердце.

Уже с подножки трамвая Мария повернулась и сказала:

– Да, кстати, а от мужа я ушла.

Трамвай зазвенел по рельсам на повороте, унося ее прочь.

За дверью опять орал Матвей, требуя к себе внимания. Фарбус вошел, закрыл на задвижку дверь и снова поставил чайник. Но чай его не согрел, потому что это был не холод от промозглой погоды, это был холод одиночества.

Утро началось почти как у всех счастливых людей, которые не зависят от расписания. Только этот день вдобавок он еще и объявил выходным.

В поисках искорки

Фарбус его знал совсем другим. На его мускулистом торсе всегда была блестящая кольчуга, которая сверкала на солнце, словно сотканная из бриллиантов, в руках беспощадный меч правосудия и пронзительный взгляд, от которого ничего нельзя было утаить. А за ним стояло все его воинство против несправедливости и зла. И вряд ли кто на земле догадывался, что его соратники с ним во главе уже давно среди людей.