Жизнь в чужой оболочке

В полицейском участке Юрмалы народ веселился от души, и причиной этого стала странная находка участкового Янсона. Недалеко от старого маяка Лиелупе рано утром местные жители обнаружили абсолютно голого мужчину средних лет, который разгуливал по пляжу, изредка подпрыгивая и взмахивая руками, как птица крыльями. После неудавшихся попыток взлететь он отчаянно пытался что-то доказать, разговаривая с пустотой перед собой. Мужчина не обращал никакого внимания на собравшихся и вел себя так, словно они не должны были его видеть. Налюбовавшись на странного нудиста, они в конце концов вызвали наряд полиции, чтобы восстановить порядок. Когда к нему подошли стражи закона и взяли его под руки, он был крайне удивлен. В машине ему на плечи накинули брезентовый плащ, который он все время пытался сбросить, и только после затрещины от упомянутого участкового он прекратил свои попытки.

У отделения полиции их встречала целая толпа – всем было интересно посмотреть на человека, которому нипочем осенняя прохлада. На вопросы, кто он, откуда, есть ли у него жена, задержанный ответить не мог, на вопрос же, как его зовут, назвался Фарбусом. Дежурный, вскинув брови, поинтересовался:

– Это что, прозвище, кликуха?

Но ответа не получил. Всем было ясно: с этим «клиентом» не все ладно.

Федора, Зинкиного мужа, нельзя было назвать безответственным, однако выпить он все же любил и каждую пятницу устраивал день «русского стандарта», что в субботу сразу примечали соседи по брошенной поперек дороги машине и громкому голосу Зинки, читавшей супругу «наборную» проповедь из разных непечатных слов. Мужики сочувствовали Федору, а женщины – ей, и так было всегда. У них была самая обычная счастливая жизнь, стрела Амура, пущенная в них десять лет назад, постепенно рассосалась, и они жили как соседи по квартире, иногда исполняя по обязанности естественные желания, жили так же, как и бесчисленное множество других пар.

В эту пятницу день «русского стандарта» прошел просто на загляденье. Все рестораны Юрмалы были проверены на наличие спиртных напитков и на их крепость, а последний аккорд был поставлен в дюнах под кронами мохнатых сосен. Его новые «друзья», после того как он замертво повалился на бок под действием хмельного, сняли с него всю одежду, включая трусы фабрики «Аврора».

Среди ночи холод заставил его на мгновение проснуться, но уже для того, чтобы уйти из этой жизни навсегда. Ледяная рука схватила его за сердце и в одно мгновение выдернула душу из посиневшего тела.

С изумлением смотрел он на новый мир, открывшийся перед ним, на свое распростертое тело внизу под соснами, на необыкновенного цвета звезды в вышине, и хмеля у него в голове не стало – он остался там, внизу, в той буйной головушке. Вдруг он увидел, что кто-то падает сквозь ветви сосен прямо на его бывшее тело и растворяется в нем. Он закричал что было мочи: «Ты куда, это мое!» – и попытался спуститься к земле. Но неведомая сила потянула его вверх, и он растворился в ярком сиянии.

Отделение полиции продолжало бурлить – происшествий в этом городке было предостаточно: что-то украли, кого-то пырнули ножом, изнасиловали девственницу, ну, все как обычно, как везде. А этот случай был из ряда вон выходящим, почти мистическим. Ближе к полудню один из постовых заметил: «Где-то я раньше уже встречал этого бедолагу», – и стал звонить по телефону.

Через два часа мнимого Федора везли на стареньком «ситроене» к его постоянному месту жительства. За рулем сидела не в меру располневшая женщина, назвавшаяся его женой, сзади на неудобном сиденье расположился постовой, что помог его опознать. Женщина не ленилась на эпитеты в адрес своего благоверного: «Скотина ты ленивая, допился до соплей, не знаешь, кто ты и как тебя зовут, перед соседями стыдно, все живут люди как люди, а ты просто…» – и так далее.

За тридцать минут поездки он узнал, что в жизни ему не шибко повезло, работает он слесарем с убогой зарплатой, которой еле-еле хватает на содержание дома и на все остальное, что у него есть ребенок женского полу и какие-то долги, пьет он только по пятницам, играет в карты на деньги, почти импотент и что-то еще, связанное с официанткой Катькой из кафе «Аэро», но ничего со словами «поэзия», «музыка», «любовь» в его биографии замечено не было. Уже возле дверей дома полицейский дружески похлопал его по плечу и сочувствующе пожелал: «Держись».

Песочные куличи ложились один за другим на край деревянной песочницы. Откуда-то сзади раздался голос: «Девочка, можно с тобой поиграть?» – рядом стоял вихрастый голубоглазый мальчишка с синим пластмассовым ведерком и ярко-желтым совком.

Она пристально на него посмотрела и спросила: – А ты мои пирожки кушать будешь?

– Если они вкусные, буду, только понарошку.

Она пекла свои пирожки, а он рычал, изображая звук мотора, и ездил совком по песочнице.

– Тебя как зовут? – спросила девочка.

– Коля. А тебя?

– Меня зовут Елена, – ответила маленькая стряпуха и командным голосом, каким обычно разговаривают дома мамы, протяжно позвала: – Ко-о-оля, быстро кушать!

И вот он безропотно берет в маленькую ручку песочные пирожки и, изображая удовольствие, делает вид, что ест.

Тридцать пять лет пролетели как один день, и вот уже тот вихрастый с голубыми глазами сидит за столом на кухне и давится пирожками с капустой, изображая на лице все то же удовольствие. А та милая Елена, но уже прибавим – Михайловна, носится по квартире, протирая пыль, хлопочет на кухне и ежедневно отправляет детей в школу, сунув каждому из двойняшек по кульку с пирожками или бутербродами. Вечерами Николай приходит с работы, садится возле телевизора, и жизнь в квартире замирает, можно только дышать, остальной шум возбраняется. Но если кто-нибудь попытается нарушить равновесие в доме, раздается рык главы семейства: «Полудурки, я в вашем возрасте уже на тракторе пахал, а вы тут балаган развели!..» Детям, правда, всего по двенадцать, но это не имеет значения, как и то, что на тракторе глава семейства проехал всего один раз, сидя на коленях у своего деда.

Эта жизнь для Николая была устоявшейся и, казалось, распланированной до самой пенсии уже лет с двадцати. Работа – дом, в пятницу несколько рюмок с соседом Федором, суббота – «день тяжелый» после пятницы, воскресенье – семейный день, и опять все сначала.

Его совершенно выбило из колеи известие о душевной болезни Федора. В последнюю пятницу Николай слегка приболел, и день «русского стандарта» прошел без него. И вот надо же, такая напасть – приятель никого не помнит, от жены открещивается, дочку не признает, не говоря уже о соседях. В голову закралась мысль: «А может, он косит, с семьи соскочить хочет?» Да на него вроде не похоже, ясно – психическое заболевание на почве перепития, поставил свой диагноз сварщик пятого разряда и с расстройства налил себе рюмку, решив: с этим надо заканчивать.

Фарбус с интересом рассматривал в зеркале свое лицо, вернее, лицо того, кому оно раньше принадлежало. Морщин на нем было не так уж и много, две складки протянулись от носа к уголкам губ, ямка на подбородке, мешки под глазами, зато на голове ни единого седого волоска – не так все страшно, как показалось в первое мгновение, когда он увидел свое отражение в окне полицейской машины.

Он не мог вспомнить эту женщину, где и когда он помогал им объясниться в любви, но по выражению ее глаз знал точно: все давно уже умерло, осталась только привычка к этому телу мужчины, которое много лет сопит рядом на двуспальной кровати, что-то ест за одним столом и изредка гладит по голове их общую дочь.

Фарбус отлично знал, в каком мире живут смертные, знал про еду, деньги, секс – все это для него было как факт: да, живут, рожают, стареют, умирают, но это его не касалось. А сейчас эти волосатые ноги, небольшой животик, который собирался в складки, когда приходилось садиться, вонь из-под мышек, от которой начинало подташнивать, все это сводило с ума – уж лучше бы стать кем-нибудь другим.

В дверь комнаты кто-то постучал. Фарбус осторожно взялся за ручку и открыл. Перед ним стояла маленькая девочка с испуганными глазами.

– Папа, а почему все говорят, что у тебя не все дома и у тебя крыша поехала? Я боюсь!..

Фарбус посмотрел на нее своими небесными глазами и сказал:

– Не бойся, со мной все в порядке.

Девочка зашла в комнату и села на тот же стул возле трюмо, где он только что рассматривал свое отражение.

– А почему ты не спишь в одной кровати с мамой?

Он не знал, что ответить. Правду сказать не мог – боялся напугать ребенка, поэтому коротко произнес: – Не хочу.

Девочка внимательно на него посмотрела и вдруг прошептала:

– Па… у тебя другие глаза, – и закричала: – Мама, это не наш папа, у него не папины глаза!

И бросилась вон из комнаты.

Окулист через разные специальные приспособления долго рассматривал его глаза и записал в его медицинской карте: «Изменений в радужной оболочке глаз, как и в слизистой, не обнаружено, пациент полностью здоров». Единственное, чего не могло учесть медицинское светило, – глаза человека отражают его душу, недаром говорят: глаза – зеркало души.

После постыдного разоблачения маленькой девочкой Фарбус решил признаться жене Федора Зине, что он не Федор, а Фарбус, и вскоре «неотложка» с двумя крепкими санитарами увезла его в психбольницу, где в течение двух недель его тщательно проверяли на все известные медицине болезни. Вердикт коллегии врачей после всех анализов был единогласен: «Физически здоров, но… присматривать за ним надо», и его отдали на поруки верной жене.

Амур наблюдал за всей этой историей и жалел своего доброго друга: у того пока было только два пути – или в дурдом, или в «семью».

Ближе к вечеру Зина зашла к нему в комнату и тоном, не терпящим возражений, приказала:

– Сегодня спать будем вместе, я постелила в спальне на двоих, может, что и вспомнишь.

Фарбусу приходилось наблюдать спаривание со стороны, и там, наверху, это казалось комичным. А сейчас он понял, что предстоит испытать это на себе. Было любопытно и смешно.