Тишина в зале насторожила ребенка: он знал, что все внимание сейчас было приковано к нему. Он увидел скорбных мужчин и женщин и своего дедушку, приподнявшегося на огромной кровати. В паре метров от ложи молился священник. Больше всего ребенка поразил тошнотворный запах, вызывающий отвращение.

Мадам де Вантадур подвела его к постели, упала на колени, не переставая крепко держать мальчика за руку. Маленький Людовик смотрел, как дрожащая рука его прадедушки вытянулась и дотронулась до плеча гувернантки.

– Благодарю вас, мадам, – сказал король. – Усадите дофина в кресло, чтобы я мог рассмотреть его.

Она исполнила приказание. Маленький Людовик оторвал взгляд от кровати и посмотрел на глубокое кресло, которое, казалось, могло поглотить его. Он сидел в кресле, полностью вытянув ноги, и не знал, куда их деть. Тут он сильнее чувствовал отвратительный запах, и понял, что этот его визит отличается от всех предыдущих.

Прадедушка заговорил, обращаясь к нему, и все в зале слушали, с важным видом посматривая на мальчика.

– Мой милый мальчик, – начал прадедушка, и Людовик одарил его своей обезоруживающей улыбкой, той, которую мадам де Вантадур считала самой прелестной на свете. – Скоро ты станешь королем.

Дофин продолжал улыбаться. «Я буду носить корону, а смогу ли в ней кувыркаться? Надо будет попробовать».

– Величайшим королем в мире, – продолжал дедушка. – И ты не должен забывать о своих обязанностях перед Господом. Надеюсь, что ты не будешь поступать так, как поступал я. Избегай войн, мой мальчик. Будь в мире со своими соседями. В мире и согласии. Служи народу. Делай все возможное, чтобы облегчить его страдания. Прислушивайся к хорошим советникам…

Маленький Людовик смотрел своему дедушке в рот, продолжая улыбаться. Внезапно его внимание привлекли картины, изображавшие играющего на арфе Давида и Иоанна Крестителя. Он знал, кто они такие, потому что ему рассказывала мадам де Вантадур. Умел ли он играть на арфе? Он должен стать королем… величайшим государем мира, поэтому он мог бы играть на арфе, если захотел бы. Интересно, а Иоанн Креститель умел стоять на руках?

– Хочу поблагодарить вас, мадам, – говорил король, – за вашу заботу о ребенке. Умоляю, продолжайте и дальше заботиться о нем.

Мадам де Вантадур ответила срывающимся от волнения голосом, что для нее будет высочайшей радостью следовать приказанию короля.

– Мой мальчик, – обратился король к Людовику. – Ты должен любить мадам де Вантадур. Никогда не забывай, что она сделала для тебя.

Эти слова привлекли внимание мальчика. Это он мог понять. Он начал слезать со стула, собираясь взять мадам де Вантадур за руку и увести ее отсюда. Он устал от запаха этой комнаты, и ни Давид, ни Иоанн не могли удержать его.

– Мадам, – сказал король, – подведите ребенка. Глаза мои слабеют, и я плохо вижу его.

Когда мадам де Вантадур взяла его на руки, Людовик прошептал «нет», но мадам де Вантадур посадила его на кровать, не обратив на это никакого внимания. Он был так близко к старику, что мог видеть глубокие морщины и пот на его лице. Людовик представил, как он бежит прочь, прочь из Версаля, прочь от постели умирающего деда.

Старик обнял ребенка, и мальчику показалась, что он попал в объятия самой смерти. Ему стало душно от заполонившего все запаха, испугало это старое лицо, он хотел было закричать, чтобы его выпустили, но испугался. Он затаил дыхание. Мадам де Вантадур говорила, что все плохое быстро проходит. Все равно что принимать лекарства: выпей, и тебе дадут что-нибудь сладкое, чтобы перебить вкус.

– Господи, – сказал король. – Я предаю Тебе это дитя. Я молю Тебя быть к нему благосклонным. Пусть он прославит Тебя, став настоящим христианским королем и защитой Франции.

– Я не могу дышать, – прошептал дофин. – Ты мне не нравишься, прадедушка, ты слишком горяч, и твои руки обжигают меня.

Но тут началось самое худшее. Губы старика прижались к губам ребенка. Это и было самое плохое…

Дофин зарыдал:

– Матушка… Матушка…

Мадам де Вантадур стояла у ложа умирающего монарха, в чьей власти находилась ее жизнь, и была готова на все, лишь бы не причинили горе ее любимому ребенку.

Она схватила его на руки, и мальчик, обхватив ее за шею, зарылся лицом в волосы… Любимая, хорошо пахнущая матушка, единственный островок безопасности в этом страшном мире.

Герцогиня бросила на короля умоляющий взгляд.

– Мадам, – проговорил с трудом умирающий король. – Отведите дофина в его комнату.


Король медленно сел в постели. Весь двор восхищался тем, как он готовился к смерти.

Раскаиваясь в ошибках прошлого, великий монарх хотел, уходя в мир иной, оставить государство в полном порядке. Он понимал, что, хотя и прославил страну, приведя Францию к золотому веку, теперь страна погрязла в долгах, а население сократилось и обнищало. Это результат войн. Он слишком поздно понял, что даже победные войны приносят больше зла, чем славы. Старые налоги росли, были введены новые, например подушная подать. Когда он ездил по стране и восхищался выстроенными по его приказу чудесными зданиями, то видел в них не только великолепие своего архитектурного вкуса, но и расточительство, которое не должен был позволять, делая невыносимой долю страдающего долгие годы народа.

Он слишком поздно осознал свои ошибки и теперь изо всех сил старался исправить их. Франции нужен был правитель столь же сильный, как он во время расцвета правления. А что было у Франции? Мальчишка пяти лет.

Какая беда выпала на долю страны! Его сын умер от оспы. Сын великого дофина, герцог Бургундский, умер, как говорили, от разрыва сердца шестью днями позднее своей жены, скончавшейся от кори, – о сильной привязанности герцога к ней было известно каждому во Франции. Их старший сын, пятилетний герцог Бретани, умер в тот же год, оставив своего младшего брата дофином Франции. Словно какое-то страшное проклятие уничтожало правителей Франции!

Мальчишка пяти лет станет королем Франции! Но времени на сожаления нет, нужно действовать, и действовать быстро. Что же он мог? Дать совет своим министрам. Когда он был здоров, его слово было законом, но где гарантия, что таким оно останется и после его смерти?

Король отложил шкатулку с документами и призвал к себе самых важных людей Франции.

Он молча смерил их взглядом, думая о тех двух, кому собирался доверить самые важные дела в государстве: о герцоге Орлеанском и герцоге Майенском. Герцог Орлеанский рассудителен. До совершеннолетия Людовика он станет его регентом. Герцога Майенского, сына короля и мадам де Монтеспан, необходимо объявить законнорожденным. Он человек достойный уважения, религиозный и хороший семьянин – ему предстоит отвечать за воспитание молодого короля.

Глаза старого короля тускнели, но он, приподнявшись, обратился к собравшимся:

– Друзья мои, помню все услуги, оказанные вами, и сожалею, что не отблагодарил вас по заслугам. Прошу вас, служите дофину так, как вы служили мне. Помните, ему всего пять лет. Я хорошо помню все те трудности, которые возникли передо мной, когда я унаследовал трон в столь же раннем возрасте. Пусть между вами будет согласие, и тогда я могу быть спокоен за страну. Я молюсь, чтобы он стал хорошим правителем, а вы служили ему и иногда вспоминали обо мне.

Многие из тех, кто стоял вокруг постели, плакали.

– Мне осталось жить лишь несколько часов, – продолжал Людовик. – Я чувствую, что смерть близка. Племянник, назначаю тебя регентом. А тебя, сын мой, прошу обеспечить ребенку хорошее образование. Напоминаю вам, что он еще такой маленький. Настаиваю, чтобы до достижения семи лет он продолжал жить со своей гувернанткой, к которой, как мы все видели, он столь сильно привязан. Потом ребенка надлежит отобрать у мадам де Вантадур и обучать его, как короля. Господа, я прощаюсь с вами. Ваш король на пороге могилы, а наследник трона только что покинул колыбель. Исполните свой долг перед страной. Да здравствует Франция!

Большего король сделать не мог. Наступала ночь, и никто не был уверен, что он увидит следующий день. Послали за священниками, и те всю ночь простояли у королевского ложа.

Король молился и готовился умереть.

– О Господи, – шептал он, – помоги же мне скорее.

Когда лучи утреннего солнца первого дня сентября осветили богатые, украшенные золотом покои, придворные, собравшиеся вокруг постели умирающего короля, услышали слабый хрип, вырвавшийся из его горла. Они многозначительно переглянулись, и в их взглядах читалось: «Час… может, два…»

В четверть девятого утра Людовик XIV покинул роскошный Версаль, который он воздвиг и оставил для своих наследников.

Главного казначея призвали в королевскую опочивальню. Он знал зачем.

Вскоре казначей быстрым шагом вышел на балкон, и собравшиеся внизу охнули, заметив черное перо в его шляпе.

– Король умер! – воскликнул он.

Затем он скрылся и после этого уже не спеша вновь вышел на балкон, на этот раз уже с белым пером в шляпе.

– Да здравствует король!


Мадам де Вантадур привела маленького Людовика в Зал зеркал. Отражения полностью захватили его. Пространство казалось ему огромным миром. Он рассматривал украшавшие потолок аллегорические фигуры, представляя среди них себя. Ребенка завораживало собственное отражение на фоне серебряных ваз и огромных канделябров. Прямо как в сказке.

Мальчик был рад оказаться здесь, так как из окон своей комнаты видел слишком много людей. Они толпились у дворца и выглядели ужасно уродливыми. Здесь, в Зале зеркал, был лишь он и мадам де Вантадур. Людовику захотелось пробежаться из одного конца зала в другой, и он уже собирался сделать это, как почувствовал руку матушки на своем плече и заметил, что к ним приближаются.

Первым шел дядя Людовика, герцог Орлеанский, мальчик любил его. Тот часто шутил. Кроме того, скандальная слава «плохого» завораживала, делая дядю таинственным. Вместе с герцогом Орлеанским пришли граф Тулузский, герцог Майенский, Бурбон и Виллеруа. Значит, случилось что-то серьезное.