Глядя, как Эммет, сидя на краю постели, принялся снимать сапоги, она думала, как подействует на нее вид его увечной ноги.

Когда же увидела развороченную кожу и странно скрюченные пальцы, ощутила жгучий прилив нежности. Осторожно коснувшись, спросила:

– Болит?

– Только если я вздумаю пойти туда, куда не следует, – подколол он ее и улыбнулся.

– Как сейчас?

Он пожал плечами:

– Пожалуй. Я ведь тоже немного боюсь. Не против, если мы будем со светом?

Он провел шершавым пальцем по ее животу, и на нежной коже остался еле заметный красный след. Она вздрогнула. И тогда, нагнувшись к ней лицом, он дотронулся до ее тела кончиком языка, теплым и легким, затем двинулся ниже… Господи, он не должен делать этого… и никто не должен… но разве можно отказаться? Мягкие завитки его волос так нежны, гораздо нежнее, чем можно вообразить; они касались ее бедер, продвигаясь все ниже… И вдруг его язык, легко, словно перышком, коснулся…

Огонь пронзил ее тело. Ей казалось, она умрет от этого огня. Пожалуйста, о, пожалуйста… Я же не вынесу…

Я сойду с ума!

Эммет поднялся, снял рубашку и трусы. Она удивилась, что волосы на его груди и ниже не рыжие, а темные. Мускулы крепки и толсты, как канаты. И веснушки по всему животу. Сразу видно, что большую часть жизни он провел на открытом воздухе: руки ниже локтей намного темнее, чем все тело. Но больше всего ее поразило, насколько невозмутимо он разделся перед ней. Будто это была самая обыденная вещь – быть вдвоем голыми.

Но когда он лег рядом, она ощутила его силу и желание. Он был напряжен почти до дрожи. И снова принялся ласкать и дразнить ее, обнаруживая даже такие места на ее теле, о которых она и не подозревала, как они сладостно чувствительны. Нижние полукружия грудей, впадинки под коленями, кожа между пальцев…

И все же, несмотря на всю сладость этих ощущений, ей хотелось свернуться в клубок, защититься от этой агонии желания. Эммет гладил ее осторожно, успокаивающими движениями, и она вдруг раскрылась ему навстречу, изогнувшись и пропуская его внутрь. Да… теперь да…

Она ощутила только тяжелый пресс, налегший на нее, внедрившийся в нее. Она взглянула из-за его плеча на лунное пятно, застывшее на стене, и увидела, как оно вспыхнуло ярче, разлилось по всей стене и по всему пространству, и она сама стала лунным светом, внутри этого света, его белым огнем, сжигающим ее.

Боже! Едва сознавая, что делает, Энни укусила его за плечо. Острый, солоноватый привкус. Она слышала его короткий вскрик, и вслед за тем глубоко пронзили ее несколько мощных, яростных ударов.

Она держала его до тех пор, пока не высох смешанный пот их горячих тел. Уткнувшись лицом в ее шею, он прошептал: «Энни».

Энни. Он никогда не называл ее иначе чем Кобб. А теперь произнес ее имя. Что это значит? Чего еще он ждет от нее?

Она задрожала, снова теряя контроль. Словно «американские горки», которые она проехала как будто до конца, вдруг превратились в бесконечный спуск, грозящий унести ее за край земли. А Джо? Почему, хотя она ничего ему не должна, у нее такое чувство, что это предательство?

– Господи, Эм, что же это такое! Мне пора уходить, – растерянно пробормотала она.

Гладя ее волосы и шею, которая все еще горела от щетины его небритого подбородка, он ласково ответил:

– Тебе не нужно никуда уходить, Энни. Ты уже пришла.

15

Долли почувствовала, что самолет стал снижаться. Глядя вниз, она бросила первый взгляд на остров. Сколько зелени! Ни дорог, ни строений не разглядеть. Словно здесь никогда не ступала нога человека. Совсем не то что Бермуды, где они с Дейлом провели свой медовый месяц. Бермуды – это нечто вроде тропического варианта английской деревни. Ровные каменные стены, вылизанные площадки для гольфа, подстриженные газоны и аккуратные живые изгороди многоцветного гибискуса. Ничего похожего на этот пышный девственный лес.

Наверно, райский сад такой же, как Гренада. Откинувшись на сиденье она задумалась о предстоящем. Целых четыре дня в раю! Ее охватила блаженная дремота. Но внезапная мысль, что это, скорее всего, их последнее свидание с Анри, так встряхнула ее, как если бы самолет внезапно провалился в воздушную яму.

«И все-таки я должна поговорить с ним. Хватит! Я больше не в состоянии шнырять за спиной его жены, видеться три раза в год. Я для этого слишком люблю».

Но думать сейчас о том, как она будет ставить Анри свой ультиматум, было чересчур тяжело. Отбросив неприятные мысли, она стала представлять себе, как он удивится, увидев ее на плантациях. Ох, как же он обрадуется! Но, конечно, и немного рассердится. Ведь он просил ее не приезжать. На прошлой неделе они разговаривали по телефону. Анри сообщил, что собирается в Гренаду, там какие-то проблемы на плантациях. Долли страшно обрадовалась возможности побыть вдвоем в тропиках. Но Анри, несмотря на ее упреки в холодности, был тверд как кремень в своем отказе. Гренадское правительство ненадежно, и по дорогам бродят левацкие банды, настроенные очень агрессивно. Находиться там сейчас опасно.

Опасность? Нет, это не та причина, от которой дрожало теперь сердце Долли, а руки стали холодны как лед. Она даже думать забыла о коммунистах и бандах. Страшнее всего надвигающаяся опасность потерять Анри. Неужели такое может случиться? Разве она вынесет жизнь без него?

Но откладывать разговор больше нельзя. Продолжать эту нервотрепку – все равно что всю жизнь трястись в телеге без одного колеса.

Легкий треск вывел ее из задумчивости. Взглянув на пустой пластмассовый стаканчик, который держала в руке, поняла, что от волнения раздавила его. Холодные капли растаявшего льда пролились на колени, оставив пятна на лимонного цвета юбке.

«Мне, конечно, не обязательно сразу начинать с этого», – успокоила она себя, цепляясь за возможность заслонить неприятный разговор предстоящей радостью четырех счастливых дней в зеленом раю.

Гренада… Остров… Другой мир… Они будут здесь вдвоем, без Жирода, без ее племянниц, без Франсины и детей Анри. В безопасном, даже в какой-то степени волшебном месте и на несколько дней забудут все на свете. И можно отложить на самый конец ужасный разговор, который терзает ей сердце.

Она взглянула на часы. Четыре минуты третьего. Сейчас будет посадка. О, как давно они не виделись! Наверно, сто лет. Со времени монреальской выставки кондитерских изделий – то есть уже три с половиной месяца тому назад. И то им выпала тогда всего одна ночь – несколько часов, втиснувшихся между визитами, встречами с покупателями, налаживаниями новых связей, семинарами и конференциями.

Разговоры по телефону, когда он звонил ей в магазин, всегда касались только условий торговли, текущих дел, новых контрактов с отелями, выгод и потерь тех или иных поставок. И никогда о том, как они тоскуют друг о друге. И даже когда он звонил ей домой, обычно ночью, ей казалось, что она повторяет один и тот же заученный ритуал: говорит, что скучает, что любит, танцуя вокруг да около того, что на самом деле гнетет ее, – за восемь лет Анри остался столь же далек от мысли о разводе, как и в самом начале.

А ведь она вовсе не становится моложе с годами.

Самолет закружился над посадочной полосой, и сразу появились здания, дороги, подъездные пути, рифленые крыши домиков, большая куча мусора на склоне холма.

«Добро пожаловать в рай», – с печалью подумалось ей.

Через минуту после тряской посадки она побежала под проливным дождем по мокрому гудрону аэродрома в душный ангар, служащий вокзалом. Промокшая насквозь, подала паспорт костлявому чернокожему чиновнику, который так долго и подозрительно изучал его, что, казалось, прошел час, прежде чем он поставил штамп. Среди сонных обитателей вокзала она разыскала носильщика, который отнес вещи к стоянке такси на обочину.

– Ланс-о-Эпин, – сказала водителю, надеясь, что он поймет правильно ее произношение.

Машина потащилась сквозь навесной дождь к отелю, пробираясь такими узкими и такими ухабистыми дорогами, что Долли не сомневалась – они обязательно завалятся в какую-нибудь канаву. Она протерла пятнышко на запотевшем стекле и смотрела на густую листву, на пальмы, похожие на телеграфные столбы, увенчанные зелеными оборками, на розовые и желтые отштукатуренные домики и крохотные, размером с уборные, хижины. Там и сям виднелись тростниковые крыши придорожных навесов, наполненные нелущеными кокосами и гроздьями зеленых бананов, возле которых сидели темнокожие работники, пережидая дождь. Скоро она будет с Анри.

Через час надсмотрщик Анри Бартоломью разместил ее в отеле. Она позвонила ему заранее, предупредив, что хочет сделать Анри сюрприз, но не хочет рисковать, блуждая по джунглям в поисках плантаций. Бартоломью согласился приютить ее в отеле и сохранить это в секрете. «Еще час», – думала она. У нее достаточно времени, чтобы сменить мокрую одежду, принять прохладный душ и привести себя в порядок для Анри.

Сердце тревожно билось. Что же это за наваждение такое – после стольких лет их связи и таких далеких расстояний, лежащих между ними, она все еще трепещет от одной только мысли о нем!

И если она так волнуется, даже еще не увидев его, то каким образом, Боже правый, она сможет набраться сил и, глядя ему прямо в глаза, сказать, что все кончено?


Долли почувствовала, что «джип» наконец-то остановился. Убрав от лица ладони, которыми закрывала глаза, чтобы не видеть приводящих в ужас поворотов горной дороги, увидела, что машина стоит на гребне отвесного склона. Внизу виднелось несколько гектаров очищенной от джунглей земли, на которой разместились, будто единственные хозяева, ряды банановых пальм.

– Приехали, мисс, – веселым, совершенно спокойным тоном произнес гренадец-надсмотрщик, по-отечески глядя на нее. Казалось, вести машину вверх по узкой, извилистой дороге, бугристой, словно стиральная доска, с несущимися навстречу грузовиками, для него было не более трудно, чем ехать по нормальному шоссе.