– Вы, наверное, сумасшедший, – прошептала Дженнифер. – Я не выйду за вас. Только безумец мог бы подумать, что я за вас выйду.

– Подумайте о своем будущем, – предложил он.

У нее не было выбора, кроме полутюремного существования где-то в глуши. Ни семьи, ни детей, ни развлечений. И так до конца жизни. Дженнифер впервые почувствовала страх перед будущим. Даже не страх – почти животный ужас. У отца не дрогнет рука похоронить ее заживо, на этот счет Дженнифер не питала никаких иллюзий. Безжалостный по натуре, отец в жизни не поддастся ни на какие уговоры и не разрешит ей вернуться домой ни через год, ни через пять лет.

И еще перед ссылкой он собирался отрезать ей волосы. Внезапно Дженнифер вспомнила об этом. Отец сообщил ей о своем намерении, после того как высек. Отчего-то сейчас это обстоятельство больше всего напугало ее.

– Он собирается остричь меня наголо.

Дженнифер не сразу поняла, что произнесла эти слова вслух. Просто взгляд его упал на ее волосы.

– У вас не будет ни друзей, ни красивых нарядов. Никаких вылазок из дома. Ни гостей, ни даже возможности навестить тех, кому повезло меньше, ибо таких людей просто не будет. И детей у вас тоже не будет.

Дженнифер сжимала кулаки, борясь с подступающей тошнотой. И еще она пыталась обратить панику в ярость. Она готова была его растерзать.

– Мы поженимся завтра утром.

Глядя на своего мучителя – высокого, широкоплечего, с тонкими аристократическими чертами лица и проницательными темными глазами, Дженнифер говорила себе, что он виновен во всех тех ужасных вещах, которые про него рассказывали, и, что самое ужасное, виновен в том несчастье, которое обрушилось на нее. Граф Торнхилл заманил ее в ловушку, навязав свою дружбу, а затем разрушил все, что было для нее дорого. Он добился своего. Она понимала, что, ответив согласием, обрекает себя на жизнь с дьяволом в человеческом обличье. И в то же время Дженнифер почти физически ощущала прикосновение холодного металла к голове и безжалостное клацанье ножниц. Она видела, как ее роскошные волосы прядь за прядью падают на пол.

Она до боли прикусила губу.

Рука ее, холодная и влажная, внезапно оказалась зажата в его горячих и крепких ладонях. Он стоял перед ней, опустившись на одно колено. Она смотрела на него в ужасе. Опять на нее напало отупение: она потеряла способность чувствовать, понимать и мыслить.

– Мисс Уинвуд, – сказал он, – не окажете ли вы мне великую честь, став моей женой?

Он смотрел на нее снизу вверх, и она, глядя в его глаза, не могла поверить, что такой красивый и романтичный мужчина мог быть виновником всех этих злодейств. Но увы! Теперь уже сомневаться не приходилось.

Однако она снова увидела ножницы и падающие на пол темно-рыжие тяжелые пряди. Потом их сметут в кучу и сожгут. К горлу подступила тошнота.

– Да.

Дженнифер закрыла глаза. Она даже не вполне была уверена в том, что произнесла эти слова вслух.

Но все-таки они были сказаны. Потому что граф опять был на ногах и, крепко пожав ее руки, дрогнувшим голосом произнес:

– Вы еще будете рады тому, что ответили «да». Я готов посвятить этому жизнь.

– Не стоит напрасно тратить силы, – ответила она. – Завтра ночью вы будете владеть моим телом, милорд. Кажется, это для вас важно. Но вы никогда не завоюете ни моего сердца, ни моего уважения. Я буду ненавидеть вас всю оставшуюся жизнь.

– Как знать. – Он по очереди поцеловал ей обе руки, после чего оживленно произнес:

– Сегодня у меня очень много дел. Вы останетесь дома. Уверен, что это отвечает и вашим желаниям. Вы… – Вдруг он замолчал и, пристально заглянув ей в глаза, спросил:

– Когда вы вернулись домой вчера, вам пришлось несладко?

Дженнифер усмехнулась.

– Мой отец – суровый человек. Вы навлекли на него большой позор.

Гейб нахмурился.

– Он вас… трогал?

– Рукой – нет, – все с той же усмешкой ответила Дженнифер. – Он использовал розги.

Торнхилл на миг закрыл глаза.

– Я оставлю распоряжения, – сказал он, – чтобы с вами обращались как подобает до завтрашнего утра. А завтра вы будете уже под моим покровительством.

– Вы тоже держите дома розги? Или трость? Очень эффективное орудие для поддержания дисциплины, милорд. У меня до сих пор все тело болит.

– Даю слово чести, то, что с вами случилось, было в последний раз.

– Вы меня успокоили, – с горьким смехом ответила она. – Как вы сказали, милорд, – слово чести?

Гейб несколько секунд кряду пристально смотрел на нее, после чего поклонился с подчеркнутой вежливостью.

– До завтрашнего утра, – сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.

«Вот так, – повторяла Дженнифер, – вот так». Ни одной мысли в голове. Она продолжала стоять посреди комнаты, тупо уставившись на дверь, когда в комнату вошли тетя Агата, а следом отец.

– Итак, мисс, – сказал отец, – кажется, всеобщего позора удалось избежать. Хотя как мне сегодня смотреть людям в глаза, я не знаю.

– Ну, Дженнифер, – довольно натянуто улыбаясь, сказала тетя, – у нас впереди довольно напряженный день. Надо готовиться к свадьбе.

К свадьбе. Она выходит замуж. Не через месяц, как планировалось, не в соборе Святого Георгия, в присутствии чуть ли hp всего лондонского света. Завтра их обвенчают в какой-нибудь маленькой церквушке. И выходит она не за Лайонела, которому была обещана вот уже пять лет, кого любила пять лет, а за графа Торнхилла.

Ей предстояло стать графиней Торнхилл.

Его женой.

– Да, тетя, – сказала Дженнифер и вслед за леди Брилл вышла из гостиной.

* * *

Явившись к Рашфордам, граф Торнхилл встретил примерно такой же «дружественный» прием, что и у Нордала, с той лишь разницей, что, получив отказ, тут же последовал за дворецким наверх и вместе со слугой вошел к хозяину.

– Нет, – решительно заявил Торнхилл, – вам не удастся меня выставить.

Керзи, которому случилось в это время находиться в доме отца, и граф Рашфорд, онемевшие от такой наглости, взирали на гостя.

– Я пришел, – как ни в чем не бывало продолжал Торнхилл, – за тем, что принадлежит мисс Уинвуд.

– За чем вы пришли? – не веря своим ушам, переспросил лорд Рашфорд.

– По-моему, – протянул Керзи, – он спрашивает о письме. Но с какой стати вы, Торнхилл, предъявляете права на собственность этой, с позволения сказать, шлюхи?

– Я имею честь являться женихом дамы, – с каменным лицом заявил Торнхилл, – и, как вам, несомненно, известно, Керзи, мне не хотелось бы вызывать вас на дуэль – в противном случае я бы давно это сделал. Но если вы будете продолжать оскорблять мою даму, и так перенесшую из-за вас немало страданий, вы не оставите мне выбора: придется вас убить. А теперь дайте мне письмо.

– Письмо, – вступил в разговор граф, шипя от ярости, – уже давно превращено в пепел. Даже зола, оставшаяся после эдакой мерзости, способна осквернить мое жилище.

– Так значит, вы решили на ней жениться, – с усмешкой констатировал Керзи и прищелкнул языком, но, почувствовав на себе суровый взгляд отца, поспешил принять скорбное выражение.

– Да-а, – разочарованно протянул Торнхилл, опустив протянутую руку, – именно этого я и боялся. Если бы письмо не было уничтожено, нашлось бы немало людей, которые могли бы под присягой подтвердить, что оно было написано не мной.

– Вы не так глупы, чтобы не догадаться продиктовать его кому-нибудь из слуг, – сказал лорд Керзи. – Как бы там ни было, отрицать вашу причастность бесполезно. Кому еще понадобилось бы писать это письмо и ставить под ним вашу подпись? Вы разрушили мое счастье, Торнхилл, и чуть было не обесчестили мое имя. Только благородный поступок моего отца вызвал сочувствие к моей персоне, и вместо презрения я получил симпатию общества. Но вы могли бы покрыть позором не только меня, но и моего отца. А этого я уже не могу вам простить.

– Благородный поступок вашего отца обесчестил имя невинной девушки. Он подставил ее, чтобы выгородить вас. Теперь это у нас называется благородством. Вы не просто испортили ей репутацию – вы сделали это так грубо и жестоко, как, наверное, никто до вас не посмел бы поступить. Трудно поверить, что такой способ защиты собственной чести приемлем для того, кто влюблен. Будь я на вашем месте, я бы подольше выдержал скорбную мину. Слишком уж вы быстро оправились после столь тяжелого потрясения. Должен сказать, что для меня – и, наверное, не для одного меня – очевидно, что вы рады вновь обретенной свободе, и это наводит меня на мысль, что вы сами все и подстроили.

Глаза Керзи засверкали от праведного гнева.

– Не стоит применять к другим то, что вы считаете приемлемым для себя, Торнхилл. Видимо, вы именно так и поступили бы. Впрочем, к чему эмоции? Я просто предлагаю вам подумать, чье слово имеет для света больший вес: мое или ваше? Ответ, наверное, очевиден.

– Я должен попросить вас удалиться, Торнхилл, – сказал лорд Рашфорд. – Мой сын перенес из-за вас глубокое потрясение, так как был тяжко оскорблен женщиной, чье имя я не хочу произносить вслух. Моя жена и я оскорблены и разочарованы. Если вы посмеете вернуться сюда, мне придется выставить вас за дверь в буквальном смысле слова. Надеюсь, я понятно изъяснился?

– Полагаю, вопрос риторический, – с поклоном ответил Торнхилл, – и посему я оставляю его без ответа. Доброго вам дня.

Надежда с самого начала была весьма хрупкой, Торнхилл полагал, что, раздобыв письмо, он сможет посеять сомнения в правоте Керзи и, таким образом, облегчит для Дженнифер возвращение в свет. Хотя он все равно не смог бы отрицать, что мужчиной, поцеловавшим мисс Уинвуд на глазах у всего бала, был именно он, Торнхилл, а той женщиной, которую он поцеловал, была мисс Уинвуд.

Да уж, будь он на месте Рашфорда, он тоже сжег бы письмо. А будь он на месте Керзи, то заодно с письмом и весь дом – так, для пущей предосторожности.