— Ну, Станислав Георгиевич, вам впору еще один орден давать. Не каждый мужчина решится на такое, — заметила Лена.
— Мне всегда странно слышать подобные слова из уст женщины, — с легкой усмешкой ответил Оболенский. — Большинство наших женщин работают. После работы с огромными сумками они летят домой. Именно летят, несмотря на тяжелую ношу, потому что там дети и муж на диване, который очень устал и жрать хочет. А если муж алкаш? Или мужа нет, а дети ждут маму? И крутится она, родимая, так всю жизнь. Дети подросли, внуков подкинут.
Вкусив всю прелесть такой жизни, когда сам и за маму, и за папу, я просто преклоняюсь перед нашими женщинами. В 23 года я много, что умел делать — починить любой прибор, построить баню, освежевать убитого зверя и прочие мужские дела. Но никогда не задумывался, что стирать, варить, делать уборку в доме, такая нудная и тяжелая работа, которая никогда не кончается. Я мужик не слезливый, но когда гречневая каша, которую так любил мой сын, в очередной раз пригорела, у меня потекли слезы. Люсьена приходит, а я натурально реву. Моим друзьям Люсьене и Шуре, я по гроб жизни обязан за помощь.
А сын у меня на все руки мастер, — с гордостью произнес Стас. — Юрась очень рано стал самостоятельным, не боялся оставаться в доме один, когда я уезжал в командировку. А приготовить еду, благодаря Люсе, научился еще раньше меня. Готовит так, что может шеф-поваром в элитном ресторане работать.
Что касается вручения мне ордена за этот "подвиг" — воспитание сына, то давай снова сделаем перерыв, — предложил он журналистке, — и я кое-что расскажу тебе не на камеру.
Лена с Оболенским сидели на лоджии, пили кофе и беседовали.
— Я хочу рассказать, кем для меня была Иринка и, что со мной было, когда она погибла, — начал Стас. — В старших классах я уже все свои жизненные планы строил только для нас, а не для себя одного. Мы мечтали, что поедем в Москву, я поступлю в институт Международных Отношений, а Ира, в институт Иностранных Языков. Я обещал ей показать весь мир и сделать ее счастливой.
Но первое, что у меня лихо получилось сделать, — усмехнулся он, — это ребенка. Значит, планы надо было менять. Тогда я решил поступить на заочное отделение Тюменского Индустриального института и учиться на нефтяника. И опять я обещал своей любимой, что быстро сделаю карьеру, заработаю много денег, и она будет у меня королевой. Я не обманывал Иринку, я хотел жить для нее и видеть ее счастливой.
Но, что ей пришлось пережить из-за меня? — с болью в голосе, продолжал мужчина свое повествование. — Сначала беременность, сплетни, истерики матери, крушение задуманных планов. Потом ждать меня два года. А когда я вернулся, то решил, что должен закончить институт, как можно быстрее. Учился экстерном и через два с половиной года уже вышел на диплом.
Что это было для жены? — с грустью спросил Стас. — Приходил с работы, ужинал, и до полночи сидел над учебниками, контрольными, курсовыми. Много она меня видела? И все уже, казалось, шло к счастливому завершению. Диплом, считай, был уже в кармане, я занимал довольно высокую должность и прилично зарабатывал. И вдруг, эта трагедия. Для меня рухнуло небо, — произнес Оболенский тихим, глухим тоном, глядя куда-то поверх Лениной головы.
Журналистка видела, что его взгляд обращен, как бы внутрь себя. Видимо трагические события более, чем тридцатилетней давности, до сих пор болью отдавались в его душе. Она хотела остановить его, но Стас немного прикрыл глаза и продолжил свою исповедь:
— Некоторое время я был в ступоре, не осознавал, что Ира погибла, и ни на что не реагировал. Только на кладбище я понял, что Иринки больше нет. Ко мне вернулись кое-какие проблески сознания, и я вдруг представил, что она лежит в этом тесном ящике, и сейчас ее засыплют землей. И со мной случилась истерика. Я этого не помню, но говорят, что я бился головой и орал, что она боится закрытого пространства. В таком состоянии силы у человека удесетеряются, и со мной никто не мог справиться, пока Шура буквально не вырубил меня боевым приемом. На поминках я не был, мне вызвали скорую, обкололи успокоительным и снотворным.
— Мне даже не верится! — промолвила, Лена, — вы ведь такой сильный человек.
— Это только в кино сильный мужчина хоронит свою любимую со скупой слезой в глазу, — с горькой усмешкой, заметил Оболенский. — А я сломался. Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я чувствовал себя виноватым. Если бы не Ирина беременность, уехали бы мы в Москву, родились бы у нас дети, и все было по-другому. Я убийца! Я убил ее, а не сделал жену счастливой, — думал я.
На следующий день положено съездить на кладбище. Утром у меня уже было готово решение, как себя наказать. Когда приехали, я встал на колени у изголовья могилки, взял Ирин портрет и заговорил с ней на иврите, чтобы меня никто не понял. Все подумали, что я молюсь. А я просил у нее прощения и обещал на девятый день прийти к ней. Говорил очень тихо, но Шура стоял рядом и кое-что понял. Он рывком поднял меня с колен и увел в машину.
С этого дня я начал пить, — продолжил Станислав все тем же глухим, несколько монотонным голосом, — причем, пить по-черному. Каждый день и при этом ничего не ел. До этого я никогда не напивался так, чтобы на ногах не стоять. В юности серьезно занимался спортом, потом служба, семья, учеба. Я не слушал и не слышал никого. Как они могут есть, спать, вообще, жить, если Иринки больше нет, — думал я. Сына решил отправить к матери. Сын не пропадет, а мне нужно идти к своей Иринке.
Оболенский взял в руки чашку с кофе и сделал несколько глотков. Елена вдруг ясно поняла, что этому немолодому, сильному мужчине надо выговориться. Его не нужно было останавливать. И она продолжала слушать.
— На девятый день я встал, побрился, надел свой самый лучший костюм и вышел в комнату, где женщины готовили стол для поминок. Подошел ко всем — матери, сыну, сестре, Люсе. Со всеми поговорил, поцеловал, они решили, что Стас, наконец-то, приходит в себя. Никто не догадывался, что я прощаюсь со всеми. Только Шура, который услышал некоторые мои слова на кладбище, ходил за мной, как тень. С ним я тоже попрощался, попросил принести мне сто грамм, твердо пообещав не напиваться. Мы выпили, обнялись, похлопали друг друга по плечу, и я попросил его оставить меня наедине с сыном.
Попрощавшись с Юрочкой, я остался в комнате один. Выйти из квартиры незаметно было невозможно. Я достал из шкафа заранее приготовленные — полярку, унты, шапку, оделся и вскрыл, заклеенный на зиму, балкон. Прыгнуть в сугроб с балкона деревянного дома для меня было пустяком.
Я приехал на кладбище, снял шубу, накрыл ей могилку, чтобы Иришке не было холодно, и лег сверху в одном костюме. Было около сорока градусов мороза с сильным ветром.
На мое счастье меня хватились сразу же. Шура ногой выбил дверь моей комнаты, которую я запер изнутри. Увидел вскрытый балкон и сразу рванул на кладбище. Приехал бы он чуть позже, мы бы с тобой сейчас не беседовали, — с грустной усмешкой произнес Станислав.
— Ну, я просто потрясена вашим рассказом. Какой же трагедией стала для вас гибель жены. Может, мы не будем ворошить старые раны? Я думаю вам все это очень тяжело вспоминать, — сказала журналистка.
— Конечно, Лена, — ответил тот, наконец-то взглянув прямо на нее, — но время все-таки лечит. Да я уже заканчиваю. В тот день Шура спас меня от смерти, но, к сожалению, не от пьянки.
Сейчас я расскажу тебе, кто вернул меня к нормальной жизни. Я продолжал беспробудно пить еще дней двадцать после девятидневных поминок. Сестра уже уехала, а мама пока оставалась, в надежде привести меня в чувство. Но и ей надо было уезжать домой. Там больной отец и за ним нужен был уход. Шура купил маме с Юрой билеты, через пару дней они должны были уехать.
Накануне исторического дня моего выхода из, так называемого, "коматозного" состояния, Люся вечером зашла к маме узнать, как дела? Мама с Юрой ужинали на кухне. Люся открыла холодильник и увидела там почти полную бутылку спирта. Она расстроилась, и они с мамой долго сетовали, что все зло идет отсюда. Забирать бутылку Люся не стала, так как, когда однажды она попробовала спрятать от меня спиртное, я, в пьяном угаре, чуть ли не бросился на нее с кулаками.
Юра не мог говорить, но он все понимал. Собственно, в день смерти матери он потерял и своего отца. Любимый папочка был в постоянном тумане и лил слезы возле портрета мамы. И это его папа, который говорил, что мужчины никогда не плачут. Маленький мальчик понял, что во всем виновато то, что находится в бутылке из холодильника.
Ночью я проснулся и решил принять очередную дозу. Я обратил внимание, что на кухне горит свет, но подумал, что просто забыли выключить. Зашел, и от увиденного просто застыл на месте. Мой шестилетний сын стоял на детском стульчике и выливал в раковину спирт. Увидев меня, он продолжал выливать.
И знаешь, Лена, в его детских глазах я вдруг увидел суровый и жесткий взгляд моего деда Моисея. В моем затуманенном мозгу, как вспышка молнии пронеслась картина умирания деда и его последние слова ко мне: "Воспитай из моего правнука настоящего мужчину, пусть он не посрамит фамилию Оболенских".
Мне кажется, я протрезвел в один момент. Господи, подумал я, что делается? Я, здоровый взрослый мужик размазываю сопли, лью пьяные слезы, а мой малолетний сын пытается меня спасти, выливая спирт. Так вот же человечек, которому я нужен, вот дальнейший смысл моей жизни.
Юра закончил свое дело, слез со стульчика и продолжал неотрывно на меня смотреть. Наверное, он все-таки испугался и ждал моего гнева. Я подошел к сыну, взял его на руки и прижал к себе, сказал, что он все правильно сделал и унес в свою комнату.
Когда я спросил у сына, хочет ли он уехать с бабушкой, он отрицательно замотал головой. А когда я спросил, согласен ли он жить с папой, он вцепился в меня своими ручками и заплакал. Заплакал беззвучно и отчаянно. В ту ночь я твердо пообещал сыну, что никогда больше не буду пить эту гадость, и мы будем жить с ним вместе.
"Любви все возрасты покорны (СИ)" отзывы
Отзывы читателей о книге "Любви все возрасты покорны (СИ)". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Любви все возрасты покорны (СИ)" друзьям в соцсетях.