Джулия Лонг - Любви подвластно все

Лайон по-прежнему стоял точно окаменевший, лишь волосы его шевелились на ветру. А море теперь совсем потемнело, и только дорожка лунного света пересекала его синевато-черную гладь. Мирное и спокойное, оно тихо вздыхало, ритмично набегая на берег и оставляя за собой кружева пены. Именно туда, к полосе прибоя, и был прикован взгляд Лайона – словно ему было больно смотреть на нее, Оливию.

– Знаешь, я все пытаюсь понять… – проговорил он наконец. – Ты что, действительно думаешь, что я ничего об этом не знал? Но я знал все. Во всяком случае – самое главное. А может, ты хотела намекнуть, что меня это не волнует? – Последние слова он произнес очень медленно. И теперь в голосе его явственно звучала ярость.

Но Оливия уже не могла остановиться – ей ужасно хотелось расшевелить его, выбить из равновесия.

– А для тебя все это не имеет значения, разве не так? Потому что ты… Ты сбежал и…

Тут он наконец посмотрел на нее, и Оливия невольно отступила на несколько шагов – на нее как будто полыхнуло обжигающей волной ярости. А Лайон, глядя на нее так, словно никогда прежде не видел, переспросил:

– Значит, сбежал?

Оливия, не собираясь сдаваться, утвердительно кивнула (у нее почему-то вдруг пропал голос).

– Значит, сбежал… – повторил он, язвительно усмехнувшись. – Забавно слышать такое от женщины, испугавшейся обычных жизненных трудностей.

Презрение, прозвучавшее в его голосе, опалило ее словно огнем.

– Но я… – Оливия умолкла.

– Ты просто-напросто струсила, – отчетливо произнес Лайон.

Оливия замерла на мгновение, потом в ярости прокричала:

– Как ты смеешь?! Ведь это ты тогда сбежал!

Он рассмеялся:

– Ах, Оливия, тебе следовало бы помнить, что меня не пугают твои вспышки. Я ведь прекрасно знаю, что говорю правду. Более того, ты тоже знаешь, что я прав.

– Я знаю только одно: ты слишком самоуверен и дерзок. – Сказав это, Оливия вдруг поняла: Лайон действительно сказал правду. Ведь он всегда опережал ее на шаг.

И теперь она стремительно приближалась к окончательному осознанию той правды, которую скрывала от себя все эти годы. Это была ужасно неприятная правда, но Оливия не могла ее не принять, даже если бы очень захотела.

– Да, я уверен в себе, – продолжил Лайон уже спокойнее. – И я хорошо знаю тебя, Оливия. Я всегда считал тебя очень смелой. Ты так горячо выступала в защиту прав неимущих и угнетенных, не имеющих права голоса. И я считал, что ты всегда говоришь то, что думаешь. Я бесконечно восхищался тобой. Хотел быть достойным тебя. Но, увы, ты оказалась… всего лишь робкой, неуверенной в себе девочкой.

Это были очень жестокие слова. И Оливия, чтобы хоть как-то возразить, пробормотала:

– Но ты ведь не знаешь… – Она умолкла и потупилась.

– И ты все еще боишься, – продолжал Лайон. – Боишься желать того, чего, по-твоему, не следует желать. Боишься собственных чувств. Боишься признать… – он подступил к ней поближе, – что тебя все еще влечет ко мне. Ох, Оливия, тебе хватало отваги бороться за всех, кроме меня. И если я – творение моего отца, то ты – творение твоей семьи.

– Лайон, ты не понима… – Она снова умолкла.

– Я достал бы для тебя луну с неба, я бы сумел, Оливия. Я просил тебя довериться мне той ночью. Но ты отвергла меня. Потому что испугалась. Только поэтому.

– Лайон, пожалуйста… Ты должен понять…

– Я думал, что ты не веришь в меня, видишь во мне что-то роковое, безнадежное, и эта мысль сводила меня с ума. Но теперь я понимаю, что ты просто струсила.

После этих его слов воцарилось тягостное молчание. Лайон наконец-то сказал то, что хотел сказать, а Оливия…

Закрыв ладонями лицо, она тихонько всхлипнула. В глубине души она давно уже знала, что Лайон был прав. Все были правы насчет ее. Все эти слухи и сплетни – чистейшая правда: она и в самом деле разбила ему сердце. И себе – тоже. А все потому, что ей не хватило смелости бороться за свою любовь.

– Лайон, ты должен понять… Мне в голову не приходило, что ты можешь уехать, – проговорила она, тяжело дыша. – Я не хотела, чтобы ты уезжал. Тебе тогда не следовало покидать город, а ты… внезапно исчез… – Опустившись на колени, Оливия снова всхлипнула, а потом разрыдалась. Так долго сдерживаемые слезы – в последний раз она плакала в тот день, когда узнала, что Лайон исчез, – потоками хлынули из глаз.

Спустя несколько секунд она почувствовала, что он опустился рядом с ней, и услышала:

– О, девочка моя, милая моя девочка… Ради всего святого, не плачь. Пожалуйста, успокойся. Я не хотел доводить тебя до слез.

Лайон говорил это необычайно ласково и в то же время с явным беспокойством в голосе и при этом размахивал руками, так что выглядело все это забавно. Но еще забавнее было то, что он называл ее милой. Никто никогда не считал ее милой. И никто, кроме него, не знал, как она на самом деле уязвима. Более того, никто другой не был способен по-настоящему причинить ей боль… И никто, кроме него, не сумел бы спасти ее от себя самой.

От всех этих мыслей Оливии стало еще хуже, и она, повалившись на песок, снова разрыдалась – безудержно и безысходно…

И тут Лайон умолк. Возможно, эта ее вспышка отчаяния так напугала его, что у него отнялся язык.

А Оливия все рыдала и рыдала, никак не могла остановиться.

И тут вдруг нежные и ласковые руки осторожно приподняли ей голову, и Оливия почувствовала, что под головой у нее оказался свернутый сюртук Лайона, сюртук, хранивший его запах…

Она замерла на мгновение, потом всхлипнула последний раз и начала успокаиваться. Ведь все связанное с этим мужчиной успокаивало ее… и возбуждало. Сделав глубокий вдох, она покрепче прижалась щекой к сюртуку – и окончательно успокоилась. Потом приподняла голову и заморгала, с удивлением осматриваясь.

А вокруг было уже совсем темно – ночь вступила в свои права, – и в небе ярко сверкали звезды.

«Но что же теперь делать?» – спрашивала себя Оливия, по-прежнему лежа неподвижно на песке. Повернув голову, она увидела Лайона – он сидел, обхватив руками колени, и пристально смотрел на море. Профиль его четко вырисовывался в темноте.

«Ах как хорошо, что есть человек, который тебя по-настоящему знает и понимает», – внезапно подумала Оливия.

– Ты был прав, – тихо прошептала она. – Прав во всем. Я и в самом деле струсила.

Он мгновенно повернулся к ней. И невесело рассмеялся.

– Оливия, прежде чем продолжишь самобичевание, которое отчасти оправдано, пойми вот что… Дело в том, что мне было крайне необходимо покинуть Пеннироял-Грин. С тобой или без тебя. И я только недавно осознал это. И наверное, в конечном счете… думаю, все к лучшему.

Оливия молчала. Молчала, думая о том, что вот он наконец-то высказал то, что давно хотел ей сказать. И, наверное, он так же, как и она, чувствовал себя сейчас опустошенным…

Но что же теперь будет? Неужели между ними действительно все кончено? И что он имел в виду, когда сказал, что все к лучшему?

Как бы то ни было, она знала, что Лайон перед их последней встречей говорил о ней со своим отцом. И Айзея Редмонд заявил, что лишит его денежного содержания, если он не женится на девушке, которую он считал самой подходящей для сына партией. Лайон не мог бы этого вынести, так что у него действительно не было выхода…

– Я понимаю тебя, – проговорила Оливия. – Думаю, что в этом ты тоже прав. У тебя не было выбора.

К ее удивлению, Лайон рассмеялся. Рассмеялся искренне, от всей души. Затем с удовлетворением кивнул.

– Ох, Лив, мне казалось, я слышал, как шевелились твои мозги, пока ты приходила к этому заключению. Но ты в конце концов все поняла, и это… это замечательно!.. Лив, ты не представляешь, как приятно с тобой общаться. Когда говоришь с тобой… Кажется, что сбросил наконец нещадно жавшие ботинки, только облегчение, конечно, неизмеримо более впечатляющее.

Оливия улыбнулась. Боже, она прекрасно понимала, что Лайон сейчас имел в виду. До встречи с ним и после того, как он пропал, она или замыкалась в себе, или вынуждена была как-то приспосабливаться, стараясь соответствовать требованиям и ожиданиям окружающих. И лишь с Лайоном она всегда оставалась самой собой.

Тут он пристально взглянул на нее и добавил:

– И ты не совсем ошиблась, назвав меня творением моего отца.

– Я редко совсем уж ошибаюсь, – проворчала в ответ Оливия. – Между прочим, твоему отцу все-таки удалось создать кое-что стоящее… Тебя, например.

Лайон широко улыбнулся, и от этой его улыбки на душе у Оливии стало легче – словно ее настроение зависело от его настроения.

А он, с удовлетворением вздохнув, растянулся на песке рядом с ней, закинув руки за голову.

Оливия тоже вздохнула. Они лежали совсем рядом – их разделяли всего несколько дюймов, – и тем не менее они оставались так далеки друг от друга, словно между ними был Атлантический океан.

– Лайон… – тихо позвала она.

– Ммм?..

– Лайон, прости меня, пожалуйста, за то, что причинила тебе боль. – Ей давно уже хотелось сказать ему эти слова – и вот наконец-то сказала.

Он ничего не ответил, и Оливия затаила дыхание. Та умиротворенность, что снизошла на них совсем недавно, вновь начала сменяться напряженностью, и это доводило Оливию до исступления, до звона в ушах…

«Лайон, прости меня! – мысленно взмолилась она. – Мне необходимо твое прощение!»

– Я думал, ты презираешь меня, – отозвался он наконец, очевидно все же собравшись с мыслями.

– Презираю?.. Да я никогда…

– И знаешь, я всегда считал, что скорее умру, чем заставлю тебя страдать. Поверь, я убил бы того, кто посмел бы тебя обидеть. И тем не менее… Когда я покидал Англию, мне хотелось причинить тебе боль. Хотелось, чтобы ты мучилась из-за того, что я исчез, и… – Он внезапно умолк, словно горло перехватило.

– О господи, Лайон, я ужасно переживала, – в отчаянии прошептала Оливия, и в этих нескольких словах, полных горечи, выразилась вся тоска тех пяти лет, которые она провела без него, выразилась вся боль ее сердца.