– Оливия, дорогая, так что же все-таки случилось? – спросила она.

– Мама, произошло настоящее чудо. Меня приглашают посетить миссис Ханну Мор – она сейчас живет в Плимуте. И мистер Уильям Уилберфорс тоже там будет. Мама, на две недели!

Мать и брат Колин встретили это сообщение без особой радости. И мать пробормотала:

– Ханна Мор?.. Ах да-да, Ханна Мор. Ты как-то упоминала о ней раз или два.

– Или пятьдесят, – буркнул Колин.

Но Оливия, казалось, не слышала брата. Ханна Мор! Поэтесса и драматург! Пламенный борец за права неимущих и искоренение рабства! В общем – выдающаяся женщина!

– Она собирается погостить в доме одной замечательной семьи в Плимуте вместе с Уильямом Уилберфорсом и мистером Тейлором. О господи… Они слышали о моей работе и поддержке неимущих. Здесь так и написано. – Оливия ткнула пальцем в письмо. – Я как-то побеседовала с ней недолго после лекции, и она, должно быть, меня не забыла.

– На две недели, Оливия? – с беспокойством спросила мать. – Сейчас? У тебя же свадьба в мае! Уже через несколько недель.

– Ох, уже в мае?.. Лучше мне это записать.

Колин рассмеялся, и мать легонько шлепнула его по руке.

– Не смей ее поощрять!

– Но ведь мое приданое готово, – проговорила Оливия. – Ах как же мне повезло с родными и с друзьями! Невозможно выразить, как я счастлива. И если ты, мама, не нуждаешься в моей помощи при подготовке дома к приему гостей…

– Для этого у нас достаточно слуг. Но тебе нужно подумать об устройстве своего собственного дома.

– На это у меня будет вся оставшаяся жизнь. И, пожалуйста, мама, пойми, такой шанс выпадает лишь раз в жизни. Эта дама уже в годах, и я, возможно, больше никогда не смогу встретиться с ней, если не поеду сейчас. Поверь мне, мама, это очень важно для меня. К тому же я уже не маленькая девочка.

– Надо думать, – кивнула мать. После короткой паузы добавила: – Вероятно, вскоре у тебя будет масса хлопот с детьми.

– Э-э… Вполне возможно, – пробормотала Оливия, нахмурившись. Сделав глубокий вдох, продолжала: – Знаешь, мама… Просто, куда ни повернись, везде вижу или слышу… что-нибудь обо мне. Эти песни, книги регистрации пари… – Она густо покраснела.

Глаза матери округлились, и она, схватив дочь за руки, воскликнула:

– Ох, дорогая моя! Бедняжка! Но ты никогда ничего об этом не говорила. Никогда не показывала, как сильно все это тебя беспокоит. Знаешь, нет ничего страшного в том, чтобы не держать все в себе.

«Но и ничего хорошего», – подумала Оливия. Однако нежная забота матери все же немного утешила ее. Помолчав несколько секунд, она решительно заявила:

– Все эти песни – они просто нелепы, вот и все. Так что не беспокойтесь за меня. Меня это совершенно не волнует. И все же я бы предпочла уехать в какое-нибудь тихое и спокойное место. Думаю, это было бы разумно.

– Ей действительно нужно уехать, – твердо заявил Колин. Он видел лицо сестры в салоне Акермана и прекрасно ее понимал.

– Оливия, но кто же будет тебя сопровождать? – спросила мать.

– Я знаю, кого хотела бы пригласить поехать со мной в качестве компаньонки. Эта молодая женщина тоже интересуется деятельностью миссис Мор. Ты встречалась с ней, мама. Я имею в виду мадемуазель Лилетт.

– О, да-да, та рассудительная швея-француженка, – закивала мать. – Она мне очень понравилась. И наверняка в разлуке чувства Ланздауна еще больше окрепнут.

– Совершенно верно, мама. К тому же у Ланздауна сейчас множество хлопот в связи с приездом его матери и сестер. А потом, когда я вернусь, он будет счастлив увидеть меня.


– Вы собираетесь… уехать? Сейчас? – изумился виконт.

Они с Ланздауном сидели на обтянутом бархатом диване в гостиной лондонского особняка Эверси, не приближаясь друг к другу больше чем на фут.

Оливия заставила себя улыбнуться:

– Но ведь это всего на две недели, Джон, да и то в Плимут, то есть совсем недалеко. Благословенное место. Подлинное украшение карты страны. И в Плимуте, по крайней мере, я не услышу ни о каких книгах регистрации пари.

Она протянула жениху письмо, и тот пробормотал:

– О, Ханна Мор… Поистине удивительная женщина. Думаю, у вас с ней много общего. Достаточно знать вас, дорогая, чтобы оценить ее по достоинству.

Оливия поняла, каких усилий стоил виконту столь дипломатичный ответ. Улыбнувшись жениху, она воскликнула:

– Вы льстец, Джон!

Он тоже улыбнулся и добавил:

– Что ж, не думаю, что обстановка в Плимуте располагает к шалостям.

– Я вообще не склонна к шалостям, – заявила Оливия. – Но, увы, злопыхатели упорно преследуют меня.

– Полагаю, там собираются весьма благородные и уважаемые особы. – Виконт похлопал по письму. – Впрочем, не стану притворяться, что горю желанием познакомиться с ними, моя дорогая. Но мне все равно очень хотелось бы сопровождать вас туда. Однако приехали мои мать и сестра вместе с…

– С леди Эмили и ее семьей?

Ланздаун кивнул.

– Совершенно верно. И теперь я стараюсь достойно принять и удобно устроить их в моем доме, перед тем как мы все вместе отправимся в Суссекс.

Оливия однажды уже встречалась с матерью своего жениха, весьма солидной и представительной женщиной, пусть не блиставшей особым умом, но зато доброжелательной и сердечной. Эта дама отличалась безобидным нравом и, похоже, готова была с радостью принять Оливию в свою семью.

– Знаете, мне бы очень хотелось начать нашу совместную жизнь без… песни, звенящей у меня в ушах. И я подумала, что общество мудрых пожилых людей поможет мне успокоиться. Я чувствую себя ужасно неуютно в многолюдном Лондоне. Ну… из-за всех этих сплетен и домыслов. Но уверяю вас, ничто, кроме подобного приглашения, не заставило бы меня уехать. Эта приятная неожиданность – поистине дар небес. А потом я вернусь, и вы обвенчаетесь с женщиной, которая будет спокойна и счастлива. И никогда не вызовет никаких замечаний или слухов…

Виконт молчал, в задумчивости глядя на Оливию.

– Джон, вы меня понимаете?! – почти в отчаянии воскликнула она.

– Думаю – да. Хотя мне будет очень недоставать вас, пусть даже всего лишь две недели. Ведь вы единственная живая душа, которая может посочувствовать мне во время всего этого предсвадебного безумия.

На губах Оливии промелькнула улыбка. Затем она вдруг протянула руку и коснулась ладонью щеки виконта. Она-то не была уверена, что ей будет недоставать его, хотя ей бы очень хотелось, чтобы недоставало.

Он накрыл ладонь Оливии своей и, повернув голову, впился в ее руку жарким поцелуем, чем даже немного напугал – этот поцелуй был слишком уж страстным… При этом Ланздаун не решался взглянуть ей в глаза. И она внезапно осознала, с каким нетерпением он ждал от нее знаков внимания.

Другой мужчина просто обнял бы ее покрепче, презрев все правила благопристойности. В конце концов, им ведь предстояло делить постель до конца жизни…

Вероятно, Джон слишком заботился о ней и поэтому осторожничал. Он страстно поцеловал ее, когда сделал предложение. И с тех пор не целовал ни разу. С тех пор они только прогуливались вместе – как пара лошадей в одной упряжке. Двигались в одном направлении, к одной цели, но даже прикасались друг к другу крайне редко. «Да, конечно, я вряд ли давала повод к таким прикосновениям, и все же ему следовало бы предпринимать больше попыток к обольщению», – промелькнуло вдруг у Оливии. Тихонько вздохнув, она пробормотала:

– Не беспокойтесь, Джон, это безумие продлится недолго.


Пять лет назад, когда Лайон был в Лондоне…

– Может, тебе принять касторки, Оливия? – ласково спросила мать, подняв взгляд от своей вышивки. Все семейство в этот вечер собралось в гостиной.

– Не лучше ли стаканчик виски? – вмешался Колин, оторвавшись от шахматной доски.

Отец же лишь насмешливо хмыкнул.

– А может, травяного отвара? – со злорадной улыбкой предложила Женевьева. – Думаю, он поможет.

Травяные отвары, которые готовила их кухарка, были ужасно горькими и тошнотворными, но мать безоговорочно в них верила.

– С чего это всем вдруг вздумалось напичкать меня лекарствами? – проворчала Оливия, опуская на колени книгу и прикрывая заглавие ладонями (это была книга об Испании, и ей почему-то не хотелось, чтобы домашние об этом узнали).

– У тебя такой вид, будто тебе срочно требуется прочистить желудок, – пояснил Чейз; он сидел перед камином, пристроив больную ногу на скамеечку.

– Просто я задумалась о Даффи. Малышка стала очень беспокойной последнее время, и я думаю, что она заболела. Меня это очень огорчает, – добавила Оливия.

Почти все члены семьи пристально уставились на нее, гадая: правду она говорит или нет. Колин же небрежно пожал плечами: мол, а чем еще можно объяснить ее настроение?

Оливия прекрасно знала: мистер Даффи пропивал почти все, что зарабатывал, а зарабатывал он крайне мало. А у миссис Даффи был затравленный вид женщины, готовой скорее броситься с моста, чем провести еще хоть день в этом доме. И всего за час в неделю Оливия пыталась внести хоть какое-то подобие гармонии и здравого смысла в этот хаос, мечтая в то же время поскорее сбежать из дома Даффи. И все же она не могла устоять: снова и снова, неделю за неделей Оливия приходила в этот ужасный дом каждый вторник – так бывалый моряк приходит на берег моря не в силах противиться зову. Причем она даже не сознавала, как ей помогали беседы с Лайоном об этих несчастных.

До встречи с Лайоном Оливия думала, что вполне счастлива. Да, безусловно, ей не на что было жаловаться, однако же… Лишь когда этот человек стал частью ее жизни, она поняла, что такое настоящее счастье, но потом он уехал в Лондон… и это было ужасно.

Примерно с неделю после его отъезда она пылала праведным гневом, но постепенно стала привыкать к его отсутствию. Однако дни шли, неделя проходила за неделей, и теперь жизнь казалась ей совершенно бессмысленной и пустой. Свет и радость ушли из ее жизни, и теперь Оливия училась как-то существовать в этом внезапно потускневшем и скучном мире. Но, очевидно, справлялась с этим не слишком успешно – ведь все полагали, что ей необходимо лечение. Может, так оно и было. Но если причина ее недомогания – любовь и разбитое сердце, то это совершенно особый вид болезни. И она пока что не знала, как от нее излечиться.