– Знаю, принцесса, но он не придет, – произнес Лесток с тайной и жестокой радостью. – Не сможет… Арестован.
– Алеша?! – охнула цесаревна, и лицо ее исказила нервная батюшкина гримаса. – Когда?
– Несколько часов тому назад, принцесса. Ваш драгоценный Шубин болтал в кабаке невесть что, а за соседним столом сидел шпион из Тайной канцелярии. Так что теперь его наверняка допрашивают. Как бы мальчишка не наговорил лишнего! А то ведь вам, принцесса, недалеко до монастыря, а мне – до Сибири, или того хуже – до плахи.
– Будь покоен, – усмехнулась Елизавета, только усмешка получилась кривая, жалкая. – Алеша ничего не скажет. Даже на дыбе.
И тут же запричитала по-бабьи:
– Я к государыне в ноги брошусь, скажу – уйду в монастырь, скажу…
Лесток брезгливо поморщился при виде женской глупой слабости и прервал Елизаветины вопли грубым замечанием:
– В монастырь вас и так упрячут, принцесса, особливо если сами попросите. Только Шубина с дыбы не снимут и в полк не вернут. Императрица Анна не прощает заговорщиков.
– Но ведь Алеша не заговорщик! – возмутилась цесаревна.
– Конечно, не заговорщик, – охотно согласился Лесток. – Он болтун. А болтунов царствующая императрица сажает в крепость – чтобы разговаривали со стенами.
Хирург был доволен своим остроумием, но Елизавета от его шутки вздрогнула, как под кнутом.
– Как быть, Иван Иванович? Как помочь ему? – робко и жалко спросила она у Лестока. – Научи…
– Как быть, принцесса? – холодно переспросил Лесток, которому неожиданная безгневность цесаревны спутала карты. – Надобно подымать гвардию! Сами на троне будете и друга вашего спасете.
– Гвардию? – отшатнулась Елизавета – Нет! Не время еще, али сам не видишь…
– Время, принцесса, самое время, – заверил Лесток. – Императрица Анна еще не укрепилась на престоле вашего отца.
– Нет! – по-бабьи завыла цесаревна, вцепившись в руку Лестока. – Нет…
Лесток не стал слушать воплей и, вырвав свое рыхлое белое запястье из ее онемевших пальцев, позвал Мавру Шепелеву, утешать Елизавету. Та немедля явилась и завыла в такт, так же пронзительно и надрывно. Иван Ивановичу захотелось заткнуть уши – так раздражал его этот несносный бабий дуэт. Но пришлось постоять пару минут для приличия и даже проронить слезу. Исполнив неприятный долг сочувствия горю Елизаветы, Лесток покинул ее покои.
«Принцесса слаба, но я знаю, как придать ей сил, – подумал хирург, затыкая уши, чтобы не слышать несшихся за ним вдогонку воплей. – Русские проявляют чудеса храбрости лишь тогда, когда им больше нечего терять. Мужество отчаяния – вот что необходимо для революции. У принцессы его будет вдоволь».
Но вышло совсем не так, как рассчитывал Лесток. С той памятной ночи Алешиного ареста, которую Елизавета провела без сна, в слезах и причитаниях, на цесаревну нашло оцепенение, тупой и отчаянный страх. Она сжалась, поникла, к государыне на поклон не ездила и просьбами ее не изводила, затаилась, ждала. А когда узнала, что Шубина бросили в каменный мешок, где нельзя было ни встать, ни лечь, а приходилось, присев на корточки, сморщившись и съежившись, ждать приговора, то исходила ночными кошмарами, как рыданиями.
Елизавете снилось, что и она оказалась в такой же узкой и тесной, как могила, тюрьме, где ей при немалом, в батюшку, росте и статной фигуре пришлось поникнуть не только телом, но и душою и замереть в неподвижности, которая была цесаревне страшнее смерти. Она просыпалась от собственного крика, шепотом кляла императрицу Анну и ждала опалы и заточения. О возлюбленном своем вспоминала часто, но боялась даже спрашивать о нем, а не то что просить милости у новой государыни, только сочиняла жалобные стихи да плакала. Плакала часто – слезы давались ей легко. Так коротала красавица-цесаревна первые дни анниного царствования. Иногда, таясь, всхлипывала не то по-детски, не то по-бабьи и звала Алешеньку, как будто Шубин и вправду мог явиться на ее причитающий зов. Но он не только не являлся, а даже не снился цесаревне.
Последнее казалось Елизавете особенно несправедливым и непонятным, и иногда в душу закрадывалось сомнение – неужели и над снами ее властна новая государыня, неужели может она вот так, по одной своей воле, удалить Алешу и из жизни цесаревны, и из ее снов? И лишь тогда поняла, что не может, когда Елизавете наконец-то приснилось, что Шубин с ротой солдат морозной ночью ведет ее к дворцу – свергать новую императрицу.
Утешилась Елизавета, ожила, распрямилась телом и духом. Анна, не властная над ее снами, уже не так страшила цесаревну…
Елизавета с детства боялась сонной малодушной одури, находившей на нее, как припадки неизвестной и прилипчивой болезни, – она знала, что и у батюшки бывали приступы страха и бездействия, которых он всю жизнь стыдился, тогда как в бешенство впадал легко и с охотой.
«Где же ты, Алешенька, друг мой милый?» – шептала она по ночам, хотя прекрасно знала, что сейчас Шубин в каменном мешке или, того хуже, – висит на дыбе, и не сегодня завтра сошлют его в Сибирь или на Камчатку, и только захватив трон, сможет она изменить его и собственную участь. Но действий решительных и жестоких, как требовал от нее Лесток, цесаревна страшилась больше, чем разлуки с возлюбленным. Оправдывала себя тем, что не пришло еще ее время, что любой заговор сейчас будет обречен на неудачу, что недостаточно любит ее гвардия и мало страшится Анна, а без крепкой, такой, чтоб душу переворачивало, смеси любви и страха дворцовый переворот будет подобен несмазанной телеге, на которой впору только на лобное место ехать.
Втайне Елизавета надеялась, что Анна не выстоит и загрызет ее шумная придворная свора, но толстая и рябая девка, которой, как казалось Елизавете, было самое место в ее нищем курляндском герцогстве, на ногах стояла крепко, опираясь на немца Бирона. А ей, Елизавете, не на кого было опереться, кроме развязного лекаря-француза, который обращался с ней как с пугливой деревенской бабой.
Пока шло следствие над Шубиным, Елизавета истово молилась и без меры плакала. Сначала цесаревна изливала тоску в стихах, а потом стала подумывать о постриге. И пока Анна Иоанновна готовилась вытрясти из своих обидчиков душу, единственная ее соперница собиралась в монастырь, предпочитая свою печаль славе царствования.
Глава третья
Визит Барятинского
Александр Барятинский стоял на коленях перед цесаревной Елисаветой Петровной. В комнате было темно, холодно, горела одна-единственная свеча, то и дело потрескивая от усталости – так ей не хотелось освещать эту тягостную сцену. Свечи, дрова и соль Елизавета вынуждена была экономить, столь скудным оказалось отпущенное ей содержание.
Цесаревна сидела в кресле, ее неподвижный, рассеянный взгляд был устремлен куда-то в сторону и никак не мог встретиться с отчаянными, вопрошающими глазами Барятинского. Пухленькое личико цесаревны покраснело от слез, руки были бессильно скрещены на коленях, и Барятинский не узнавал в сидящей перед ним до смерти испуганной женщине ту восхитительную, победоносную красавицу, которая еще недавно, во Всесвятском, белой лебедью проплывала перед их полком.
– Ваше императорское высочество, – снова и снова твердил князь, – надобно Шубина из крепости спасать. А уж мы за вами идти готовы. Скажете – государыню с трона скинем. Вас на престол возведем. Допрашивают его сейчас, на дыбе висит. А потом, если жив останется, сгниет в Сибири. После заплечных дел мастеров никто не жилец. И ему не выжить.
– Знаю… – тихо, бессильно прошептала Елизавета. – Муки его во сне вижу. Но сделать ничего не могу.
– Да почему же, матушка? – в отчаянии закричал Барятинский.
Сейчас ему хотелось не валяться у цесаревны в ногах, а взять ее за плечи да встряхнуть хорошенько, чтобы реветь перестала и взялась за ум.
– Битый час перед вами на коленях стою. Пол вон весь в ваших покоях вытер. Товарищи меня в казарме дожидаются. Алешка на дыбе висит. А вы…
– А я, Александр Иванович, сделать ничего не могу. – Елизавета поднялась, подошла к Барятинскому и опустила на его дрожащие от волнения богатырские плечи свои слабые руки. – Знаю наверняка, ежели сейчас выступим, удачи нам не будет. И Алешу не спасем. Подождать надобно.
– Да откуда вы это знать можете? – изумился прапорщик.
– Батюшка ко мне приходил, – тихо, буднично сказала Елизавета. – Пришел и сказал: «Не время, Лиза. Поберечься надо».
Барятинский испуганно перекрестился. «Правы старики, – подумал прапорщик, вспомнив недавний, случайно услышанный им разговор солдат, ходивших в петровские походы. – Не ушел Петр Алексеевич из этого мира. Тень его за дочкой следом ходит. Да предостерегает, видно».
И, словно в ответ на его слова, лицо Елизаветы исказилось, а голубые глаза наполнились угрожающей чернотой.
– Рано еще выступать, – закричала она, быстро, нервно расхаживая по комнате широкими отцовскими шагами. – Меня в монастырь дальний сошлют, Алешу казнят, а тебя, дурака, с товарищами твоими – в Сибирь, да подале. От цинги гнить да лес валить. Сидите себе по казармам тихо да меня не тревожьте.
Елизавета снова села в кресло и добавила тихим, нежным, дрожащим голосом:
– А я за Алешеньку молиться буду. Даст Бог, отмолю его у государыни нашей.
– Благослови меня, матушка, – сказал Барятинский, поднимаясь с колен. – На страдание благослови. Потому как молчать я не буду и вслед за Алешкой на каторгу пойду.
Елизавета подняла было руку, но потом резко, решительно опустила ее.
– Не будет тебе моего благословения, Александр Иванович, – тихо, но твердо сказала она. – Не тебе эту чашу испить. Алешина она и моя. Иди себе с Богом да часа жди. Когда пора наступит, я сама вас на дело позову. Или ждать не умеешь?
– Умею, ваше императорское высочество, – вздохнул Барятинский и направился к дверям. Потом пулей вылетел в ночную темень и холод, а вслед ему понесся отчаянный елизаветин вой: «Где же ты, Але-е-шенька ми-и-лый?»
"Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица" отзывы
Отзывы читателей о книге "Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица" друзьям в соцсетях.