Наталия Вронская - Любовный лабиринт

— О нет, зачем же говорить об отвращении? — спросила Полина Платоновна, обращаясь к купе деревьев, расположенной неподалеку. — Нет! Я всего лишь хочу сказать, что ваше признание неуместно с той точки зрения, что… что… женатый человек не смеет тревожить покоя свободной женщины, и это… Это безнравственно, в конце концов! Но не только это! Нет, не только! Я… я не люблю вас. Да, не люблю! И я никак не ожидала услышать подобного признания и… Ах, как все это неуместно! — повторила она вновь.

— Не любите? — задумчиво повторил Петр Иванович. — Что же, тогда я прошу простить меня, — ответил Черкесов, коротко кивнув головой. — Отныне и впредь я буду знать свое место и никогда более не посмею тревожить вас столь неподобающими признаниями!

С этими словами он решительно пошел прочь. Полина Платоновна хотела было остановить его, но тут же укротила собственный порыв, сообразив, что это может быть неверно истолковано.

«О женщины, ничтожество вам имя!»[3] — сказал поэт. Под этой фразой Черкесов бы сейчас охотно подписался!

— Ну что за безумие… — пробормотала она.

И вместе с тем не могла прекрасная Полина отделаться от мысли, что была слишком жестока. И жестока не только к Петру Ивановичу, но и к себе.

Все эти месяцы, что Черкесов служил в ее доме, она видела, насколько он хорош и превосходен перед прочими. Что Нулин или Лугин? Пустые, мелкие людишки, чьи дни заполнены бездельем да недостойными забавами. Другое дело Черкесов. Но даже не то главное, что на фоне всех ее соседей выглядел он человеком основательным, порядочным хозяином и вообще мужчиной, на которого, как ей казалось, она во всем, даже в самом запутанном и сложном деле могла бы положиться.

А дело было в том, что сердце Полины Платоновны, ни разу не испытавшее любви, вдруг сделалось несвободным. Ибо впервые при взгляде на мужчину ощутила она стеснение в груди, помутнение в рассудке и прочие приятные, но весьма мучительные и неудобные чувства, вызванные тем, что называют сердечной страстью. Но ведь он был женат!

Топнув ногой и в отчаянии охнув, Полина бросилась на кухню, чтобы отвлечься от тягостных мыслей указаниями повару для обеда.

После разговора с Полиной Черкесов вылетел сгоряча из дому, оседлал своего любимого Алкида и кинулся прочь, или, как пишется в романах, куда глаза глядят.

сказал поэт. Но в душе Черкесова жила не грусть, там были скорее гнев и ярость. Он летел, образно выражаясь, будто черт гнал его из дому. Но черт был специальный: в юбке.

Черкесов чувствовал, что еще немного, и он уже с собой не совладает. Или убийство, или самоубийство, но что-то он сотворит.

Однако Господь хранит безумцев, как всем известно. И Петр Иванович, к счастью, наткнулся дорогой на старосту, который, не обращая внимания на свирепый вид господина управляющего, пристал к нему с хозяйственными заботами. Петр Иванович несколько поостыл, но возвращаться в имение не захотел. Попридержав коня, он повернул к постоялому двору, куда обыкновения заезжать не имел, но нынче изменил собственным обыкновениям.

Бросив Алкида во дворе на откуп смотрителю, Петр Иванович вошел в комнату, служившую пристанищем для всякого рода проезжих через сию станцию. Усевшись у стола, потребовал от хозяйки стакан чаю. Та, подойдя к кипевшему самовару, тут же налила горячий душистый напиток и, не говоря ни слова, поставила его на стол перед гостем. Вид Черкесова был так мрачен, что женщина не решалась и слова сказать, хотя была от натуры говорлива.

Будучи в расстроенном состоянии духа, Петр Иванович не сразу заметил, что поодаль от него расположилась небольшая компания: молодой мужчина, офицер немногим младше Черкесова, и с ним девушка лет двадцати на вид. Также Черкесов не обратил внимания, что стал предметом пристального интереса с их стороны, да такого сильного, что по прошествии получаса, в течение которого Петр Иванович пребывал в мрачном раздумье над уже остывшим чаем, мужчина решился подойти к Черкесову.

— Покорно прошу, — начал он, — без церемоний… Не угодно ли вам выкушать со мной и моей сестрой стакан чаю?

— Что? — поднял голову Черкесов и окинул подошедшего внимательным взглядом.

— Честь имею рекомендоваться! — улыбнулся офицер. — Дубельт Андрей Андреевич, ротмистр N-ского гусарского полка. А это, — Дубельт повел рукой в сторону молодой девушки, мило улыбнувшейся Черкесову, — сестра моя Марина Андреевна.

Черкесов кивнул девице и перевел взгляд на ротмистра:

— Петр Иванович Черкесов, управляющий имением госпожи Михайловой, к вашим услугам.

— Вы простите, что я так по-простому, по-дорожному, без церемоний, — Дубельт присел рядом с Черкесовым, — но ваш печальный вид вызвал живое сочувствие в моей сестре, и она велела мне непременно подойти и представиться вам.

— Благодарю за заботливость, — пробормотал Черкесов, — это очень мило.

В душе, правда, Петр недоумевал: к чему это любопытство и эта участливость? Но… Ежели рассудить, то оно и к лучшему. В его нынешнем состоянии духа было необходимо, чтоб кто-нибудь или что-нибудь рассеяло его настроение. А посему он любезно ответил на приглашение случайного знакомца и присел к столу. Марина Андреевна налила ему чаю из пузатого смотрителева самовара и любезно улыбнулась. Дубельт начал какой-то разговор, а Черкесов принялся разглядывать брата и сестру со всей возможной внимательностью.

Ротмистр, как человек любезный и воспитанный, весьма деликатно вел беседу, ни о чем серьезном не расспрашивая. Разговор шел все больше о погоде, о местных краях да о службе.

Марина Андреевна помалкивала, однако когда считала нужным что-нибудь сказать, это было чрезвычайно метко и дельно. Девушка была мила, манеры имела решительные, но без развязности. Однако в ней чувствовались сила и умение настоять на своем.

Из разговора стало ясно, что молодые люди задержатся в их краях по неким делам, для которых Дубельт специально испросил отпуск. Но поселиться они пока вынуждены в доме смотрителя.

Через час сестра ротмистра сказалась уставшей и удалилась, решив лечь спать, а Дубельт достал бутылку вина, припасенную (как он сам заметил) для особых случаев и пригласил Черкесова, так и не пришедшего в доброе и покойное расположение духа, выпить с ним брудершафт. Мысль оказалась верной, и в полчаса молодые люди так сдружились, что ротмистр достал вторую бутылку, а Петр Иванович решил непременно открыть свое горе новому знакомому.

— Так вы влюблены, а она вас не любит? — резюмировал Андрей. — Что ж, дело ясное… Но для чего вам понадобилось говорить ей, что вы женаты? Дело еще более запуталось…

— Андрей, я и сам не знаю, что нашло на меня! — Черкесов готов был уже пустить слезу, ибо вино подействовало на него самым пагубным образом.

— Так… Но, с другой стороны, что, как не умело разожженная ревность, способно пробудить страстную любовь?

— Это как? — Петр, не понимая, уставился на собеседника.

— Ну… Ежели б ваша супруга вдруг объявилась и оказалась особой злой и преотвратительной…

— Но у меня нет жены! — воскликнул Петр.

— Знаю, — с достоинством ответил ротмистр. — Но это дело поправимое.

— То есть?

— Жену приобресть не хитро, вот после от нее избавиться…

При этих словах новые знакомцы безудержно расхохотались, хлопая себя руками по бедрам и ударяясь боками о края деревянного стола.

— Понимаешь, что я тебе советую? — сквозь смех пробормотал Дубельт.

— Нет, — Черкесов не мог остановиться и взять в толк слова Дубельта.

— Я предлагаю мою Марину! — изрек вдруг ротмистр.

— Что? Это в каком же это смысле? — изумился Петр.

— В таком… Вы скажете вашей Полине, что жена ваша приехала.

— То есть как? А Марина Андреевна разве… Это же как-то…

— Мы поступим так, — перестав смеяться, вдруг твердо и решительно объявил ротмистр. — Вы мне теперь первый друг. К тому же дела задержат нас в этих краях надолго. Марина разыграет вашу супругу, я так и останусь ее братцем, жить мы будем в вашем доме, а после, когда все уладится с вашими и нашими делами, мы разойдемся, и все станет как прежде.

— Но, помилуйте, а ваша сестра? Разве согласится она на такое? А ее репутация? К тому же каким образом Полина Платоновна обратит на меня внимание, если увидит мою жену вживе? Да она и вовсе в мою сторону смотреть не захочет!

— Это вы зря, мой друг. Дело повернется так, как вам надобно. Увидев живую соперницу, она взревнует вас и… Отсюда к любви шаг один!

— Я все же не понимаю… И для такого поступка нужна ловкость, а у меня ловкости нету! — попробовал возразить Черкесов.

— У меня ловкости на двоих станет.

— Но ваша сестра…

— Марина почтет за радость подобное развлечение.

— Но как порядочная девица может счесть это забавным развлечением? — насторожился Черкесов.

— Все просто, — усмехнулся Дубельт. — Должен вам сказать, что моя милая Марина не так уж и проста.

— То есть?

— Ах, жизнь много испытывала нас с сестрой… — задумчиво пробормотал Андрей. — Думаю, я должен поведать нашу историю, прежде чем вы решитесь сказать «да» или «нет».

Черкесов насторожился. Поворот был очень неожиданный.

— Фамилия наша известная, — начал ротмистр, — но папенька женился неудачно. Маменька была полька, роду незнатного и небогатого. Родственники лишили батюшку наследства, и он сам вынужден был службой зарабатывать на жизнь. После родились мы с сестрой, затем матушка наша скончалась. Едва сравнялось мне шестнадцать лет, как я вступил в военную службу, а там и батюшка приказал долго жить. — Дубельт вздохнул тяжко, но продолжил: — Сестрица моя, желая приносить пользу, решилась найти и себе службу. Замуж ее никто не брал, потому что приданого у нее не было, а женихи в нашем краю расчетливы, и весьма. Пришлось Марине сделаться гувернанткой. Но служба эта весьма неблагодарна и малоденежна. Сестра же моя и собой хороша, и талантлива. А главный ее талант — талант певческий. Как она поет! — Ротмистр закатил глаза к потолку. — Чистый соловей… Поэтому, когда в том доме, в котором она служила, ее пение услышал один из профессоров пения, которых теперь так много развелось, он счел своим долгом ей указать на ее талант и спросить, отчего она не своим голосом зарабатывает себе на жизнь. Сестра сказала, что воспитание не позволяет ей подобного поступка. Но il professore заверил ее в том, что она ошибается и, надо отметить, не солгал. Долго ли коротко ли, но он использовал свои связи и достал сестре ангажемент в театре и, представьте, оказался порядочным человеком! — Тут Андрей удивленно округлил глаза. — Настоящим отцом-покровителем. Так сестрица моя сделалась певицей в опере.