Прошло некоторое время, пока до нее дошел смысл его слов. Потрясенная, она еле смогла выговорить:

— Так ты заложил «Лэмпхауз», чтобы поддержать свои падающие акции, и не сказал мне ни слова?!

— Прости, Оливия. Я честно рассчитывал, что смогу возместить убытки, а южноамериканская компания рано или поздно выплывет. Мне очень жаль…

Она отодвинула нетронутый бокал и пошла в спальню, оставив его задувать свечи.

Можно прожить с человеком тысячу лет, так и не узнав его. Ей было больно и унизительно от мысли, что он не счел ее достойной откровенности…

Чуть позже Стюарт вошел в спальню, чтобы взять свои вещи из шкафа и комода. Оливия понимала, что сейчас его больше тянет к бутылке, чем к ней. Это был уже не тот крепкий, разумный мужчина, за которого она выходила замуж.

— Я сегодня буду спать в туалетной комнате, — промямлил он, беспомощно копаясь в своих вещах.

— Стюарт…

— Да?

— Не покидай меня сейчас. — Оливия зажгла ночник и села. — Пожалуйста, мы можем поговорить?

— А о чем еще говорить?

— О многом. Понимаю, что сейчас не время. Твоя мать так серьезно больна, и тебе следовало оставаться с ней и с отцом в Торонто. Надо было только позвонить мне и сообщить, что случилось. Вместо этого ты оставил меня в неведении, вот я и начала воображать самое худшее. Если ты сейчас уйдешь от меня, я не выдержу.

Боевой дух покинул его. Потерянно стоя на пороге туалетной комнаты с нераспакованным чемоданом и свертком постельного белья в руках, он выглядел лет на десять старше, чем несколько дней назад.

— Стюарт, только больше ничего не скрывай от меня. Насколько плохи дела «Лэмпхауза»?

— Они… довольно шатки, Оливия.

— Можешь объяснить, насколько шатки?

— С целью выкупить свою долю в «Лэмпхаузе» как отдельной от «Маккензи» компании, я занял деньги под залог акций горнорудной компании. Когда они начали падать, банк потребовал немедленного возврата денег, и мне пришлось продать акции «Лэмпхауза».

— Ты… мы обанкротились, это ты хочешь сказать?

— Не совсем, шансы еще остались, потому-то я и вернулся в Лондон. Но я провалился перед тобой, Оливия, и перед отцом, который, кстати, еще ничего не знает о моем последнем фиаско. Я собирался рассказать ему в четверг вечером за обедом, но он уже тогда думал только о жене, хотя ее недомогание еще не казалось угрожающим. И даже когда мы провели с ним два дня в больнице и было достаточно времени поведать ему о моих потерях, я не смог сделать этого.

— Но для «Лэмпхауза» не все безвозвратно потеряно, правда?

— Нет, но это зависит от того, насколько я сумею реабилитировать себя в глазах отца. Он — единственный, к кому я могу обратиться за независимой поддержкой, чтобы сохранить кредитоспособность «Лэмпхауза».

Гордыня не только приводит к падению, подумала Оливия, она еще может помешать спастись. Конечно, Стюарту было мучительно трудно прийти к отцу с протянутой рукой и сказать «прости, папа, я снова оплошал». Ради нее он мог бы это сделать! Но она его не попросит. И не унизит своего мужа предложением самой поговорить с Маккензи-старшим от его имени.

— Как-нибудь выкрутимся, Стюарт! — бодро сказала она. — Может быть, мой отец выкупит твои акции, ведь «Лэмпхауз» сейчас довольно твердо стоит на ногах… Но уже поздно и ты очень устал — давай спать, утро вечера мудренее!

В ночной рубашке она подошла к нему, такому измученному, потерянному, одинокому. Крепко обняла и прошептала, уткнувшись в плечо:

— Неужели я такая людоедка, что ты боялся рассказать мне о своих финансовых затруднениях?

— Да, — ответил он. — Ты Деловая Жена. — Он погладил ее блестящие волосы и впервые — до чего же у него были заняты мысли! — заметил новую прическу. — Ты обрезала волосы!..

— Да, Стюарт, прости — это одна из моих злобных выходок за последние четыре дня. А сейчас мне необходимо лишь уснуть в твоих объятиях под пестрым балдахином старого генерала при задернутых шторах…

— Это меня нужно простить, — уныло сказал он.

Я уже простила, думала Оливия. И неважно, если мы даже все потеряем, наплевать! Ведь у нас остается главное — семья, дети!

Спать было невмоготу. Обняв мужа и прижавшись к нему, Оливия впервые начала понимать: в момент отчаянного бедствия каждый становится самим собой и ведет себя соответственно. Вот тогда-то и проверяются убеждения, обещания, чувства.

— Стюарт…

— Да, милая?

— Ты должен вернуться в Торонто. Оставайся там, пока твоя мама не поправится — и будем молиться, чтобы это произошло поскорее. Я люблю тебя и не хочу видеть, как ты разрываешься между мной и своими сыновними обязанностями.

— Я тоже люблю тебя.

— Дом и все прочее — всего лишь материальные блага, самое главное — это мы, мы как семья, ты и я, и Каро, и Дэнни, и мои родители, и твои, и, конечно, милая старая Бэрди, которая тоже фактически член семьи. Да провались все «феррари» и «даймлеры», плавательные бассейны и акры земли… Они нам нужны лишь постольку, поскольку мы вместе.

— Я всегда опасался, что мне когда-то не повезет, — пробормотал он ей в волосы. — Зачем ты их обрезала?

— У меня своя личность, Стюарт. Я была Оливией Котсволд до того, как стала Оливией Маккензи. Не надо меня недооценивать, я тебя уже предупреждала.

— Наверное, я никогда не уделял тебе достаточно внимания.

— А я, наверное, не уделяла достаточно внимания твоим миллионерским занятиям, — прошептала она сквозь слезы.

Она плакала не по привычному образу жизни. Она плакала потому, что он никогда не был до конца честен с ней, так же как и она — с ним.

— Я знаю, как ты вкалывал, Стюарт. И часто удивлялась — зачем миллионеру так много работать. Забавный бизнес, да? Послушай, а если продать крест отца Лампиона, это избавит нас от банкротства?

Он кашлянул.

— Вряд ли. Лучше пусть лежит себе в банковском сейфе, но все равно спасибо.

Оливия зевнула.

— От богатства к бедности — история в стиле Вайолет! Ну и ладно, я никогда слишком серьезно не воспринимала этот привилегированный образ жизни. Правильно ты сказал на обеде у Аннабел: это всего лишь бумажные деньги!

Она устроилась поудобнее и уткнулась лицом в его обнаженную гладкую грудь. Без него — а не без его миллионов — ее жизнь была бы гораздо беднее.

ГЛАВА 21

— Жила-была маленькая девочка из Норвича, она не хотела кушать овсянку. Кушай, детка, сказал ей папка, а то мамка рассердится!

Стюарт в роли няни — это было нечто, выходящее за рамки ее обычных представлений. Оливия восхищалась его терпением, приспособляемостью и изобретательностью. А сейчас не могла удержаться от счастливого смеха, глядя, как он кормит сопротивляющуюся Каро, измазав ей личико кашей.

— Мне пора идти. Не забудь, Аннабел должна захватить Дэнни в прогулочную группу. Счастливо! Позвони мне, если случится что-нибудь важное.

— Уходи, женщина, прочь с глаз моих! Неужели ты считаешь, что человек моего калибра не сможет управиться с фермой в двадцать восемь акров после того, как возглавлял многомиллионное предприятие! — Он послал ей воздушный поцелуй и вновь направил внимание на любимую дочку.

Миссис Маккензи резво припустила, боясь опоздать к поезду, прибывающему на Черинг-Кросс в восемь тридцать. Усевшись в вагоне — Оливия всегда успевала захватить место, прежде чем ввалится толпа пассажиров, — она понадеялась, что Макса ван дер Кроота не окажется рядом. Тот тоже стал жертвой депрессии. Он упорно боролся за сохранение своего бизнеса, пока годы экономического спада брали с каждого свою дань. Не устоял и теперь тоже ездил в третьем классе!

Оливия подытожила финансовую ситуацию семейства Маккензи.

От услуг Эрнста пришлось отказаться. Впрочем, тот не особенно возражал. Они с Дженни и детьми покинули коттедж и обосновались в таверне тестя, она — снова официанткой, а он — в качестве нового управляющего. Отец Дженни, Артур Стэпли, имел больше возможностей платить им зарплату и давать крышу над головой, чем она и Стюарт. Кроме того, старик хотел постоянно видеть внуков.

Коттедж был сдан симпатичной молодой паре, изучавшей английское виноградарство. Они вносили арендную плату очень аккуратно. Квартиру над гаражом занял рассеянный художник, которому приходилось об этом напоминать. Квартира в Докланде была продана, вырученные деньги ушли на оплату долгов.

Поместье милосердно выкупили ее родители — старый магнат настоял на этом, если не ради них самих, то ради внуков. Он также продал яхту, чтобы выкупить акции «Лэмпхауза», принадлежавшие Стюарту. Это самое малое, что он мог сделать для дочери, мужественно боровшейся за выживание издательства, объяснил он Стюарту. Котсволды снова стали основными держателями акций компании.

«Даймлер» отца и «феррари» Стюарта также были проданы. Они теперь владели подержанным «вольво».

Верити Йорк пришлось уволить. Но она даже обрадовалась: Стив окончательно решил, что жизнь врозь его не устраивает. Верити собиралась устроить свадьбу на ферме отца в Линкольншире (она предпочитала называть это семейное владение «имением») и обещала Оливии и Стюарту включить их в список приглашенных.

Энди Графтера, садовника-умельца, им пришлось оставить, так как нужно было присматривать за виноградником; они вознаградили его, сделав партнером по виноделию. Пол-акра ландшафтного садика Энди поддерживал в прежнем виде — слишком много усилий было затрачено, чтобы теперь дать ему прийти в запустение.

Миссис Даннимотт продолжала работать на них, но брала меньше — за меньшие часы.

— А зачем же тогда друзья? — повторила она свою любимую сентенцию. — Кроме того, у окрестных помещиков вряд ли найдется пара пенни, чтоб потереть их друг о друга, так что вы со Стюартом теперь в хорошей компании, дорогая!