Эдна Миллей - Любовный хлеб

Затишье в битве меж землей и небом

Колеблет верность разума беде и страху,

Тем воздуху, воде, огню и праху

Даруя пятую стихию.

По изволенью разума на краткий миг

Заденет обод Времени за склон горы.

Замрет Пространство, умещаясь до поры

В люльке ладони.

Тогда в вечерних сумерках по осени

Одна на западе дерзнет блеснуть

Венера, освещая судну путь

В спокойной бухте.

Над этой суетой мой дух в спокойном бденье

Плывет на утренней заре; лишь небо блеклое над ним.

Только волна порой колыхнется в скольженье

Над пловцом невесомым: он видит широкое утро,

он слышит,

Как чайка кричит на рыже-красной косе

криком резким и злым.

Пловец жаждет моря лениво, как бы желая сказать:

«Миг — и рот мой досуха выпьет этой зыби

зеленый дым».

Как больно дышать, приближаясь к морскому дну!

Вода на легкие давит и разум крушит,

а поглубже взгляну —

Потесниться пора, вижу добрый десяток видений,

Десяток видений, тонущих в суете

Более вязкой, чем воздух: виденья зловещие те

Душу хотят потопить во смраде своих испарений.

Так и блуждаю, пожирая плоды, какие найду.

Все карабкаюсь — только бы выплыть и никогда не узнать,

Как душу пленит зловещая рать,

Как душа затрепещет отчаянно в путах водорослей, в аду.

Девчонкой несмышленой сказала я наперекор любви:

Нет, никому на свете думы тайные мои

Я не доверю и не раздарю

Секретов никому

Ни в шторм, ни в штиль, ни в смутную зарю.

Вовеки не пущу по ветру тайну!

…Ограбили случайно

Меня, девчонку, солнце с ветром — как вышло, не пойму.

Мерзкий род, стирай себя с лица земли, вымирай,

Поскорей плодись, образуй толпу, завоевывай, пой гимны,

строй стервятники;

Ораторствуй, открывай памятники, чекань монету; проходи

парадом;

Превращай опять во взрывчатку аммоний и целлюлозу,

не знающие, куда себя деть;

Превращай опять в зловонное месиво молодые тела;

убеждай,

Корчи серьезную мину, молись, притворяйся, что тронут,

позируй фотографу;

Ублажай, совершенствуй клише, продавай

Бактерии, губительные для плоти;

Смерть пусти с молотка!

Плодись, коронуй, вторгайся все шире, стирай себя с лица

земли, вымирай,

А еще Хомо Сапиенс — Человек Разумный…

По крайней мере, милый, «…»

Тебе не дожилось увидеть смерть мою.

Раздумывая, сколько раз тебя я, пусть невольно, обижала,

Я от себя гоню воспоминанья, от которых бросает в жар,

вгоняет в краску.

Я сзываю разбредшиеся мысли, которые пасутся

на запретных взгорьях, пощипывая ядовитый разум,

И, наконец, выдергиваю из ограды посох — благодать,

которой одарила:

Ты так и не увидишь смерть мою.

Я нахожу среди незавершенных поэм и снимков пикников

на скалах

Твой крупный почерк — письма от тебя.

В кармане куртки, которую нет сил отдать кому-то,

Остались семена, увязанные в носовой платок.

Еще немного таких минут — и мы с тобой в расчете.

Не то чтоб ты когда-нибудь…

Любви оплот, воинственный в прощенье.

Не то, чтобы ты зло ко мне таил!

Сама я подвела итоги, сама вписала в счет

Свою бессовестность, свою нечуткость.

Но только иногда, чтобы хоть как-то успокоить свой

бурлящий мозг,

Я вспоминаю мой тебе подарок —

Единственный, достойный принца:

Я всего лишь пережила тебя.

Но это много.

Я умру — вот и все, что оставлю Смерти.

Слышу, как всадник-Смерть выводит коня из конюшни,

слышу топот копыт.

Некогда ему — надо сегодня утром на Кубу, на Балканы —

мало ли куда…

Но я не стану ждать, пока он стянет подпруги, и не помогу

ему вскочить в седло.

Пусть хлещет меня по спине — я не скажу ему, куда убежала

лисица.

Пусть конь-блед наступит копытом мне на грудь — я все равно

не скажу, где, в каком болоте прячется негритенок.

Я умру — вот и все, что оставлю Смерти; зловещий всадник

меня не подкупит.

Я не скажу ему, где мои друзья, и даже — где враги.

Пусть сулит мне невесть что — я не покажу ему дорогу

к людям. Я не доносчик у Смерти в наемницах.

Братья, пароль и карта города при мне. Да, вы умрете,

но я вас не выдам!

Шторм утих, и земля позабыла о нем. Деревья недвижны.

Под этим солнцем капли дождя высыхают быстро.

И снова усеяли берег сосновые шишки, которыми я

разжигала костер.

Но поникла листва.

В воздухе витает запах голубых вьюнков, одичавших

в этих краях.

Это утро — младенец.

Я больше море, чем земля. Мой угнетенный разум,

воспаривший

в штормовой ночи, так скоро не угомонишь.

Что бы я ни делала, мой разум смутно рокочет,

То приливая,

То отступая.

В штиль рядом со мной Средиземное море неумолчно

льнет к берегу, щебечущему птичьей стаей.

Детство — не то время от рождения до известного возраста,

когда человек, повзрослев, отметает все детское.

Детство — это царство, где не умирает никто

Из тех, кто для тебя что-то значит. Дальние родственники,

конечно,

Умирают. Видишься с ними редко или не видишься

вовсе;

Они дарят тебе конфеты или перочинный ножик,

И уходят. Хоть бы их вообще не было!

Умирают и кошки — лежат на полу, бьют хвостом;

И вдруг их шерсть становится дыбом —

Там, под шерстью, оказывается, блохи.

Бурые, блестящие, бывалые,

Перепрыгивают из мертвого мира в живой.

Берешь пустую коробку из-под обуви, но она для кошки

мала — больше ей не свернуться в клубок.

Нашлась другая коробка; хоронишь кошку во дворе

и плачешь.

Но спустя месяц, два, спустя год, два года не просыпаешься

среди ночи, зажав рот кулаком, не рыдаешь: «Боже,

о Боже!»

Детство — это царство, где не умирает никто

Из тех, кто для тебя что-то значит — матери и отцы

не умирают.

И если когда-то ты говорил: «Вечно ты лезешь с поцелуями!»

или

«Перестань, не стучи мне в окно наперстком!»,

У тебя в пылу игры еще оставалось время сказать:

«Мама, я больше не буду!»

Стать взрослым — значит сидеть за одним столом

с мертвецами, глухими, немыми, которые чая не пьют,

хотя и уверяют,

Что чай — такое утешение.

Спустись в подпол, принеси последнюю банку малинового

варенья — им хоть бы что!

Польсти им, вспомни, как они в тот раз хорошо говорили

с епископом, с попечителем бедных, с миссис Мейсон —

Их и этим не проймешь.

Завопи на них, побагровев, встань,

Рвани их из кресел за окоченевшие плечи,

Встряхни их что есть силы —

Они даже не вздрогнут, не засмущаются и повалятся назад

в кресла.

Чай у тебя остыл.

Стоя ты допиваешь чай

И уходишь.

Думаю выучить какой-нибудь красивый язык, для дела

непригодный; с головой уйду в работу.

Думаю выучить латинское название каждой певчей птицы

не только в Америке, но и где бы они ни пели.

(Нет, долой философию; бери то, что спорно — плосок

ли мир? едят ли летучие мыши кошек?) Роя все глубже и