Эдна Миллей - Любовный хлеб

Умолкни, изнуренная могила!

Мне так отрадно здесь — я не спешу.

Глодай свои бока! Я довершу

Бесстрашно все, что встарь не довершила.

Презрев твое суровое горнило,

Произведу героя, согрешу,

Но умереть себе не разрешу —

Моя пора еще не наступила.

Свой смертный час покамест пережду.

На время отстраню я встречу эту.

Когда я в землю нехотя сойду,

Сгорев при жизни, брошу самоцветы

Да горсть костей могиле на еду:

Пускай зияет, голодом отпета!

Сочти за скверну эти слёзы; тщетно

Из сердца льет соленых слез поток.

Сочти за скверну их — дай незаметно

Все выплакать, дай мне еще денек!

А после лямку потяну, как прежде,

Не пряча красных от рыданий глаз,

Чтобы другие верили надежде,

Другие плакали, как я сейчас.

Да, мы — вдвоем, и я тебя прикрою,

Сама сожгу за нами все мосты;

Походы, голод разделю с тобою,

Но не напев, что знаешь только ты.

Ты думаешь, мы строим мирозданье?

Нет, создаем орудия страданья!

Неужто, Боль, с тобой мне вековать,

Делить с тобою пищу, кров, тепло?

И в голове терпеть твое сверло?

С тобою первый голод утолять?

Ну, значит, впрямь тебя не миновать

И время жить еще не истекло…

Ешь вдосталь, если уж на то пошло.

Отдельно нам ни жить, ни умирать!

Хотя ты дерзкой гостьей входишь в дом

И взглядом леденишь мой пылкий труд

Украдкой, и моим владеешь сном

Из ночи в ночь, как только все уснут,

Не стану, Боль — ведь вместе мы умрем, —

Я над тобой вершить мой правый суд!

Пока не выкурена сигарета,

Пока в короткий миг перед концом

С окурка пепел падает клубком,

Пока, вытягиваясь в круге света,

Перед камином пляшет тень-комета,

На стенах в странном ритме шутовском,

Встает твой образ, кажущийся сном,

И я снимаю с памяти запреты.

Миг — и мечта развеялась, прощай!

Забудутся твои лицо и взгляд,

Улыбка, вспоминай — не вспоминай.

И лишь слова твои во мне звучат.

Но этот миг осветит неба край,

Когда угаснет дней твоих закат.

Знай, живущий всем на горе,

Тонущий в житейском море,

Ты, с судьбой в извечном споре,

Для которого мечты

Денег, страсти, красоты

Безнадежны и пусты,

Если грозы застят очи,

Если жить тебе нет мочи,

Жизнь погибели жесточе —

Знай: судьбы не одолеть,

Если хочешь ты и впредь,

Мне завидуя, скорбеть,

Скинь и дай мне плащ изгоя,

Облекись над сей плитою

В саван вечного покоя!

Не знала, что он сродни земле, не видела, как он взлетел.

Откуда мне было знать, что его гнездо — борозда,

Что его крыло, не знающее касанья,

Как сердце земли, — родственно теплому плугу труда

Весенней ранью?

Услышав трель, я, вздрогнув, дыхание перевела —

С неба неумолимо песня, словно стрела,

Вонзилась в меня. Так смотрела я в небосвод,

Что голова закружилась… Стрелы трелей разят

Мою грудь без щита и не знают преград.

А певец между мною и солнцем все пел:

Песня не иссякала, прерывать ее он не хотел.

Я крикнула: «Нет в тебе жалости, строгий напев!»

Эти стрелы — как быстры они!

Или то ангелы одолели меня в бою?

Застали врасплох — и ни деревца в этом раю!

Крикнула — и вот он, жаворонок,

Канул в солнечное изобилье,

Звенящий атом в тихой голубизне,

Птаха, что утром пробует голос и крылья!

Я жаворонка заново нарекла,

Будто открылась вещая истина мне:

«Ликующий Дух!» Под стрелами, пущенными

божеством,

Я рухнула наземь в цветы, розовые, чужие,

Окропляя их детские лица слез моих спорым дождем.

Нет, я пойду одна.

Тотчас после концерта вернусь.

Да, да, я люблю тебя.

Окончится в десять — не позже.

Почему я иду без тебя?

Слишком любишь меня и, боюсь,

Мне мелодию застить можешь.

Если пойду одна,

В скромной, неброской одежде,

Мое тело в кресле умрет,

А над головой вспыхнет пламя,

Превысит мой разум сполна,

И увидит, зловеще смеясь,

Расчетливые маневры

Армий, не помнящих родины,

У городских ворот;

Шлют воины копья со стен городских

Туда, где песенный гул не затих,

Где ни одна из женщин не ждет!

Армии, беспристрастья оплот,

Вашей мерной поступи внемлю —

Тех, кто к солнцу стремится и мечет

Златоверхие копья на землю!

Впереди — знаменосец серебряный:

На знамени сталь спеклась с молоком —

След обескровленной раны,

Едва исцеленной мечом!

Ты и я — мы с тобой непричастны музыке,

Мы в ней не замкнемся влюбленно;

В музыке, как в филигранной оправе,

Не дам нам пребыть упоенно,

Взявшись за руки, и улыбаться.

Полно, ступай же, слышишь!

Я вернусь к тебе, милый, поверь,

И буду такой же, как теперь,

Только ростом повыше.

Я — только гадалка. Как мне не лгать?

Священником был мой отец, а прокаженной — мать.

Качелями было распятье, а зыбкой — морская волна.

Крестила меня бесовская сила — кто, как не она?

Духовные песни я звонко пою:

Так близко крестили меня к алтарю!

Играла я в детстве с ужом и лягушкой —

Ей камушек донный служил погремушкой.

Венок травяной я видела, кстати,

Что русалка сплела своему дитяти,

А также сполохи речного огня,

Что феи зажгли — жаль, что не для меня…

Когда все пройдет и все разъяснится,

Я стану монашкой, я стану блудницей.

Сквозь речные кусты туманным днем

Отец мой к нам шлепал почти босиком,

Чтоб я не умерла в одночасье, молясь,

Стеная, что я рождена в поздний час!

А мама святого отца привечала

На корточках, лик его сердцем вбирала,

А мы с ней на мшистом прибрежье резвились —

Не тем богам, что священник, молились.

Учил он меня латыни постылой

И грекам древним… Ох, тяжко мне было!

Священник уйдет — мы славили ересь

И тешили дьявола — он ждал, ощерясь.

Ни зелени, ни цветов не видала,

Кроме канав, пока взрослой не стала.

От мамы — шлепок, от отца — наставленье.

Какое же это было мученье!

Чадо священника и прокаженной,

Такой я выросла — тварью бессонной!

Умолкла ты; слезинки прозрачные застыли,

Как радуга, на темных ресницах — ну и что ж?

Ужель девичью грусть излить нельзя иначе,

Чем плача в темноте, покуда не уснешь?

Когда в душе твоей опять проглянет солнце,

Боюсь я, что ты плакать разучишься совсем

И засветло уснешь, и навсегда утратишь

Сиянье на ресницах, что слезы дарят всем.

Я не хочу, чтоб веки набрякли от рыданий

У вас, глаза прекрасные; обрызгайте чуть-чуть

Ладонь, к лицу прижатую; на тонкой платья ткани

Оставьте капли слез — ведь их легко смахнуть.

Я наблюдала, как ты смаргиваешь слезы,

И вспоминала лица, что ветер мне пригнал —

Смеющиеся лица, красивые и гордые…

Но самые чудесные — не те, кто слез не знал!

Оплетенное злом и добром, как только способно сердце