Эдна Миллей - Любовный хлеб

Разъятье рук твоих подобно смерти.

Ужели без тебя умру опять?!

Нам не дано на этой хрупкой тверди

Двукратно жить, двукратно умирать.

Томясь у Времени в узде суровой,

К нам в дверь стучит его гонец — рассвет.

Но Время не подвергнет муке новой

Меня на гребне самых горьких бед.

Когда ты розами и рожью станешь,

Видением печальным появлюсь

Там, где любила, там, где в вечность канешь.

Над прахом незабвенным я склонюсь,

Воздену руки и уйду украдкой,

Как ныне, на исходе ночи краткой.

О сладостное острие, любовь,

Когда, твоим вторжением убита,

Я принималась плакать вновь и вновь,

То ливнями, то мраком ночи скрыта,

Когда, казалось, свет прогонит прочь

Дожди и слезы долгой этой ночи,

Когда под пенье птиц, сменяя ночь,

Взошло светило, ясный день пророча, —

Откуда, сладостное острие,

Любовь, мне было знать, что боль такая

Наполнит сердце кроткое мое,

Взаимность и признанья отвергая?..

Я бы тогда на зов не прибежала

Того, кто так любил меня — так мало…

Когда под старость по морозным жилам,

Ликующая прежде, наша кровь

Безмолвно потечет, не с прежним пылом,

И мы поймем, что ей не вспыхнуть вновь,

Утешимся одним: ведь мы молчали

Об этом в юности, в расцвете сил,

Когда мы времени не замечали

И спали крепко, как во тьме могил.

Любимый мой, когда копьем Аврора

Ударит, клича утро над землей,

И мы встаем, бывало, слишком скоро

И отстраняем дерзкий свет дневной,

Не хмурься, если скажут знатоки,

Что так недавно были мы близки…

Когда, как мирт, прах увенчает нас,

Глаза навеки нам закроет мрак,

А в жизни, полной смеха и проказ,

Мудрец рассудит, что было не так;

И молодежь в морской волноворот

Вплывет, еще не скроена судьбой…

Кто за монетками на дно нырнет?

Они, любимый, но не мы с тобой.

Пусть те счастливцы — им дышать дано —

Не дразнят наших теней в тишине

Тем, что любовь изолгалась давно,

Что верить не во что тебе и мне.

Пусть нас молчанием почтят особым —

Мы верили в любовь и перед гробом.

Ты говоришь: «Жизнь к нам обоим зла».

Ты говоришь: «Свет нашу страсть клянет;

Она себе пристанище нашла

Не лучше, чем гнездо, что чайка вьет;

Нежнее чайка пестует птенца

Между волной и жестким тростником;

И море так не школит огольца,

Как нас двоих клеймят людским судом.

Ты так добра, хоть и дерзка на вид,

Тебе любовь мала с недавних пор…

А я так слаб и так неделовит —

Мне не найти жилья наперекор

Дождю…» О голос раненый, уймись!

Ступай; без лишних слов со мной простись.

Болящая Любовь, не бей крылом!

Ты смертна — поневоле смерть зови.

Все лучше, чем быть жалким существом,

Влачащим перья гордые свои.

Взрыхляя клювом глинистую грязь,

Истерзанная, слабо стонешь ты —

Не так, как чайка, что с волной взвилась,

Не так, как ястреб, павший с высоты.

Хоть ты караешь дерзкий жест и взгляд

Своею красотой, что не в чести,

Никто не знает нрав твой и наряд.

Оставь бескрылой землю мне, лети!

Но там, в отливе дымчато-узорном,

Пусть тает белый лебедь о бок с черным…

Не оставайся, Лето, в этой чаще.

Тебе здесь, Осень, не бродить, не рдеть.

Пусть не встревают запах трав пьянящий,

Кизила созревающего медь.

Молчи и ты, Весна! Пусть дрозд не будит

Боль и желанье в сникнувшем уме!

Тебе сюда, Весна, пути не будет —

Отныне здесь царить одной Зиме.

Приди, Зима! Пусть холода вернутся.

Не покидай вовеки этих мест.

Пускай под мокрым снегом ветки гнутся,

Пусть саранча трещит в полях окрест!

Реви, буран, во мраке что есть силы!

Прощай, припорошенный берег милый…

Ты снова одинока? Если так,

Опять найди себя и дверь запри.

Приди в Пенаты; что до прочих благ —

Достань их из угла, с них пыль сотри.

Вот Брамс, вот Чосер; шахматы возьми

И разыграй классический дебют.

На дыбе жухлый разум распрями —

Пусть мысли гибкости ему вернут.

Я брошена, наверное, к добру.

Однако фолиантов разговор

Так сух, что меркнет свет; не разберу,

Что в сникшей воле — отдых иль укор?

Без твоего, без моего лица

Дням громким нет ни смысла, ни конца.

Тверда я в выборе своем: твой нрав,

Твой гнев поколебать его бессильны.

Люби меня иль нет, на это прав

Ты не имеешь до плиты могильной.

Приязнь свою, присутствие свое —

Все, чем дарил, — ты взять обратно можешь:

Тебя и сердце стойкое мое

Связала нить; ее не уничтожишь.

Не думай, в сердца самой сердцевине

Хочу я поцелуя твоего,

Хочу воды, которую в пустыне

Впитал песок. Не более того.

Благослови меня прощальным даром,

Но знай: я не склонилась под ударом!

Спускаюсь вниз той горною тропой,

Что вверх вела меня тогда, давно.

Со мной — лишь память о тебе; мне в зной,

В погожий день вернуться суждено.

Я сбросила твоей любви полон;

Вниз по тропе к полям иду опять.

Но все кремнистей, круче этот склон —

Трудней возвратный путь одолевать.

Смеркается. Звенят колокола.

Струятся трели в воздухе густом.

Я к травоносным пастбищам сошла —

Весной сгоняют скот сюда гуртом.

Быть может, здесь, среди равнин, есть кров,

Откуда горных не видать снегов.

Коль ты с годами вспомнишь, может быть,

Когда тяжка лишений кабала,

Когда весельем скорби не прикрыть

И не помогут лесть и похвала;

Когда во мнении людском падешь

И сломишься, ты, может быть, тогда

Припомнишь, чем был для меня хорош,

Каким любила я тебя всегда.

Мне гибельной косы не избежать —

Отправлюсь, как и все в извечный путь.

Моя любовь останется — как знать? —

Чтобы достоинство тебе вернуть.

Так, наболевшей памятью скорбя,

Среди людей ты вновь найдешь себя.

Разбившись только раз, перестает

Собою сердце быть; теряет силу

Любой обет, зарок; оно — банкрот,

Свободе обреченное постылой.

Отныне только долг владеет им,

Лишь этот хлам. А совесть, боль, желанья,

Надежды — все развеялось, как дым.

Разбившись, сердце просит подаянья.

Как это просто, как неслышен звук

Разбившегося сердца, всем известно:

Сдает оно — и мир рисует круг,

Вослед — луна, светла и бестелесна.

Полгода как ты сердце мне разбил;