Эдна Миллей - Любовный хлеб

От воскрешенных утром сновидений

Печалью день пронзен. Везде — укор.

Хочу читать — но слез поток осенний

Стекает на руки, туманит взор.

Скорбь на корню сильней, чем грусть в предгрозье:

Та скорбь в плену у тайны роковой

Выбеливает щеки алой розе,

Мертвит бутон и сушит лист живой.

Глубокий пруд у берегов прозрачен,

Искрится солнцем, тянется к цветам,

А в омуте его покой утрачен:

Чернея, бьется чье-то сердце там.

Сны прогоняют сон; я слез не прячу:

Заплачу — и проснусь, проснусь — и плачу.

Ложь! Время боли не смягчит такой,

Такой тоски оно не исцелит.

О милом дождь, рыдая, говорит,

О милом что ни день шумит прибой.

Из сада тянет прелою листвой,

Со склонов горных талый снег бежит,

Но прежней страстью все еще горит

Душа моя; в ней — прежних мыслей строй.

В иных местах мне страшно — там кругом

Жизнь памятью о нем напоена.

Порой скажу, легко войдя туда,

Где мой любимый не был никогда:

«Здесь нет его!» Скажу, и вмиг о нем

Я вспомню, мыслью этой сражена.

Ты — в памяти оттаявшей земли,

Дороги пыльной, вешнего цветенья,

В неторопливом лунном восхожденье;

Ты — в каждой птичьей трели, что вдали

Звенит в разгаре лета, в запустенье

Гнезд, что когда-то свили журавли,

Во всех ветрах и бурях, что прошли

Над миром в годовом круговращенье.

Вверх по тропе, исхоженной рассветом,

Ты не пойдешь, и шума птичьих крыл

Ты не услышишь в воздухе прогретом,

Когда птенец давно уж в небо взмыл, —

Но ты пронизан красотой и светом,

И долгий год тебя не позабыл.

О, если до меня домчится весть,

Что ты погиб, тебя на свете нет —

В газете, скажем, я могу прочесть,

Которую в метро листал сосед,

Что на углу (указано, каком,

С дотошностью газет), толпою скрыт,

Бегущий человек с твоим лицом

Сегодня ровно в полдень был убит, —

Не вскрикну я: в метро, среди людей,

Нельзя же так в отчаянье впадать!

За бегом станционных фонарей

Чуть пристальней я стану наблюдать,

С чуть большим интересом два столбца

Прочту — рекламу кремов для лица.

В беседе нашей я зову вас другом.

Да, вы мне друг; но знаем наперед —

Укоренится чувство, зацветет

Цветок душистый на стволе упругом.

Он выживет наперекор всем вьюгам.

Цветок на нас свой аромат прольет,

Смутимся мы, и голова пойдет,

Как водится, у нас обоих кругом.

Но здесь поддельной страсти места нет:

В нас бьется страсть Изольды и Тристана;

Гиневра Ланселоту свой привет

Как будто шлет из вражеского стана;

Франческа на Паоло нежный свет

Струит, роняя книгу непрестанно.

Обеты я не слишком свято чту:

Не будь ты так прелестен, мой любимый,

С другим нашла бы я свою мечту

В погоне за красой неуловимой.

Не будь ты редким яством для меня

И вечным утоленьем дикой жажды,

Я бы сбежала среди бела дня

Искать другого, как тебя однажды.

Но ты блуждаешь с ветром заодно;

Приязнь твоя изменчивей прибоя.

Непостоянной быть немудрено —

Ведь я меняюсь следом за тобою.

Любовь моя беспечна и вольна:

Я неверна, когда тебе верна.

Опять в мои засушливые дни

Пришли, как ветер, дующий с полей,

Пришли, как пенье ледяных ключей,

Воспоминанья о тебе; они —

Погибель мне: напрасно искони

Я доверяла щедрости твоей;

Твоя земля — пустыня; нет на ней

Ни деревца — пески текут одни.

Опять, неведеньем просвещена,

Стремлюсь я за твоим миражем вслед:

Рыдаю, падаю, лежу без сна,

Встаю, опять бреду на смутный свет,

Туда, где цель желанная видна,

И к ней тянусь… но ничего там нет.

Тебе в лицо глядела непрестанно —

Так, что порой глазам невмоготу.

Ты словно солнце в мареве тумана:

Как вынести такую красоту?

И поневоле взор я отвратила

От света: он — не для моих очей.

Я слишком засмотрелась на светило,

Совсем ослепла от его лучей.

Теперь мне кажется каморкой мрачной

Обыденная жизнь: я здесь брожу,

Среди вещей, их тесноты невзрачной

Мучительно дорогу нахожу,

Не в силах приподнять тоски покрова,

К потемкам жизни привыкая снова.

Любимый мой, подумай о грядущем:

Нас Время горше Смерти разлучит —

Тебя оставит к старости идущим,

А мне расцвет и силы сохранит.

Пока еще мы вместе покоряем

Бессмертную и сладостную высь;

О ней не помним и не вспоминаем.

Но вот все опасения сбылись:

Лежим без сна, и нашему кресалу

Уже не высечь страстного огня —

Была ребенком я, ты снес немало,

Когда впервые повстречал меня.

Проходит ночь. День отчужденно-скудный

Навис над нашей болью обоюдной.

Как пилигрим вновь посещает храм,

Покинутый уже бог весть когда,

Где нынче только мох и лебеда,

А некогда курился фимиам;

Как он при виде стертого следа

Родного имени, прильнув к камням,

Дает излиться скорби и слезам,

Так я в отчаянье спешу сюда.

Ты мне был Сладострастья алтарем.

Твой дух угас, и пепел твой остыл,

И все же здесь твоя стучала кровь:

Вот почему во тьме ночной и днем

Тебя ищу я здесь, моя любовь,

Умершего ищу среди могил.

Когда уйдешь ты — тот, что для меня

Сегодня слов написанных дороже,

Ты ключ от сердца моего, похоже,

Вернешь мне снова, холодность храня.

Твое обличье Фебова огня

Не чуждо, с лунною дорожкой схоже.

Куда ни оглянусь, оно все то же.

Я плачу, прошлому не изменя.

Твоя любовь ко мне цветку подобна —

Отринув смерть, в дремоту влюблена,

На жертву и на подвиг неспособна;

Поникла, словно стебелек, она,

Воззрилась, изумясь, на вихорь тот,

Который лепестки ее сметет.

Когда Любовь меня разоблачит,

Повергнув этот гордый лоб во прах,

На миг не усомнюсь в ее правах —

Какой-то смысл высокий в этом скрыт,

Скупое совершенство; пусть звучит

На улицах, благовестит в церквах,

Что я отведала, себе на страх,

Любовный хлеб. Он мне, как Смерть, претит.

Все сказано. Не стоит продолжать.

Не любишь ты — на том и порешим.

Твоей рабыней, вопреки всему,

Я стала. Плен мой будет нерушим,

И это каждый волен осмеять,

Но муки я не выдам никому!

Я — только лето сердца твоего,

Не все четыре времени в году.

В иных краях достойней существо

Ты встретишь: нет, я большего не жду.

Осенний груз плодов я не коплю,