— Ты хотел меня разозлить, и тебе это, черт возьми, удалось! — выпалил Конистан, со вздохом устремив взгляд на озеро.
Ночной воздух был влажен и напоен деревенскими запахами. Дункан тоже повернулся к озеру, заметив, что Уэзермир полон очарования, и неудивительно, что Эммелайн устраивает здесь балы и рыцарские турниры. С противоположного берега прохладный ночной бриз доносил едва слышные звуки смеха и задорной цыганской скрипки. Дункан хотел объяснить, что пошел танцевать в третий раз с одной и той же дамой только для того, чтобы подразнить Конистана, но тот перебил его прежде, чем он начал оправдываться.
— Что ты собирался этим доказать? — воскликнул он. — Неужели ты не понимаешь, насколько неумно с твоей стороны поощрять Грэйс подобными авансами? Мне бы не хотелось вмешиваться…
— Вот тут ты загнул! Такого вранья мне давно уже не приходилось слышать! — возмутился Дункан. — По-моему, тебе не терпится вмешаться! Честно говоря, мне кажется, ты просто обожаешь вмешиваться! — Проговорив все это с неслыханным жаром, удивившим даже его самого, Дункан отступил еще на шаг и почувствовал, как левый каблук вслед за правым увязает в траве газона. — Я, конечно, понимаю, — добавил он торопливо, — что у тебя благородные намерения, Роджер, но сколько я себя помню, ты всегда держал меня на коротком поводке. А стоило мне сделать хоть шаг в сторону, как я ощущал во рту удила!
При этих словах ему самому стало немного не по себе. Одно дело — поддразнивать Конис-тана, танцуя с Грэйс, и совсем другое — открыто обвинить его в том, что он сует нос не в свое дело.
Однако вспомнив, что слово — не воробей, а отступать уже поздно (тем более что Конистан, судя по всему, от неожиданности лишился дара речи), Дункан поспешил закрепиться на захваченных позициях.
— Ты же мне свободно ступить не даешь! — воскликнул он. — Кстати, раз уж об этом зашел разговор, откуда у тебя взялась эта навязчивая мысль, будто меня надо спасать от мисс Баттермир? Видит Бог, у тебя есть причины недолюбливать ее дядюшку, но Грэйс тут ни при чем! Своим громким титулом и высокомерным поведением ты довел бедняжку до смертного страха! Она дрожит с тех самых пор, как впервые была представлена ко двору в апреле прошлого года. И если ты считаешь, что ей просто следует быть посмелее, «собраться с духом», как это называет Эммелайн, значит, у тебя нет ни капли сочувствия или понимания! Вы вдвоем до того зашпыняли бедную девочку, что удивляться не приходится, если она порой слова не может сказать в свое оправдание, а то и падает в обморок. Ты даже представить себе не можешь, чего стоит одна только твоя надменно поднятая бровь, когда тебе вздумается выразить свое недовольство тем, кто имел несчастье тебе не угодить! Я даже удивляюсь, как это Грэйс сумела удержаться от истерики…
— Но ей не всегда это удаётся! — гневно перебил его Конистан.
— Что ты имеешь в виду?
— Истерику, которую она закатила на балу у миссис Уитригг. Кажется, мы с тобой оба при сем присутствовали. И если память мне не изменяет, чтобы вызвать всю эту бурю эмоций, хва-тило одного лишь невинного предположения относительно кандидатуры мисс Баттермир на звание Королевы Турнира. А теперь растолкуй мне, каким образом мои слова могли кого бы то ни было расстроить? Казалось бы, подобный панегирик должен был ее порадовать!
— Да как ты…
Дункану не хватило слов от возмущения. Он был потрясен и даже несколько напуган неистовой силой охвативших его чувств. Крепко сжав губы, молодой человек попытался хоть немного обуздать свои расшалившиеся нервы, но не сумел. Когда он вновь заговорил, его голос поднялся, подобно шквалистому ветру перед бурей.
— Во-первых, Грэйс не закатывала никакой истерики! — воскликнул он. — Она упала в глубокий обморок и долго еще чувствовала себя ужасно после того, как очнулась. Сегодня она сама мне об этом рассказала, пока мы танцевали… да, мне кажется, это было во время третьего танца! И я бы не стал называть обморок — случившийся после того, как ей в сотый раз за вечер пришлось претерпеть унижение от титулованной особы, — «необъяснимым происшествием». Тем более, что речь идет о юной леди, изо всех сил старающейся вести себя безупречно. Во-вторых, когда я слышу, как ты отказываешься от ответственности за то, что случилось с Грэйс, мне, ей-Богу, хочется тебя придушить! Ты прекрасно знал, что делаешь, когда насмехался над ней! У тебя была одна цель: выставить на посмешище и Эммелайн, и Грэйс в глазах наших друзей и всего света. Ты должен признать, что это правда!
Поскольку Дункан уже перешел на крик, Конистан крикнул ему в ответ:
— Остынь!
Но охваченный неистовой яростью, Дункан ощущал настоятельную потребность высказаться. Ему вспомнились вещие слова Торни о том, что в один прекрасный день он сумеет открыто восстать против деспотической власти старшего брата, однако он никак не предполагал, что его бунт выльется именно в такую форму. По что было, то было, и сейчас Дункан стоял, с вызовом глядя в лицо Конистану и глубоко зарывшись каблуками в мягкий садовый грунт. Еще вчера он не поверил бы, если бы ему сказали, что предметом спора между ним и братом станет Грэйс Баттермир.
— Я не собираюсь остывать! — ответил Дункан, вскинув голову. — Ты ловко этим пользовался всякий раз, когда надо было меня осадить, не так ли? Все, что от тебя требовалось, это сказать: «Дункан, остынь», или «Дункан, не заносись», и я, как дурак, поджимал хвост! Но сегодня это не сработает! Не надейся!
— Дункан! — Похоже, Конистан был по-настоящему расстроен, глубокая морщина пролегла меж его бровей. Пристально заглядывая в глаза брату, он схватил его за плечи и слегка встряхнул. — Что я такого сделал, чем заслужил такое обращение? Опомнись, подумай, что ты говоришь? По-твоему выходит, будто я какой-то людоед, готовый вцепиться тебе в глотку при малейшем неповиновении! Хотелось бы надеяться, что я вовсе не такой несносный опекун, каким ты меня изображаешь! Неужели меня считают деспотом? Сама мысль об этом мне неприятна до крайности!
Эти слова заставили Дункана несколько смягчиться, но в то же время они помогли ему понять, что Конистан даже не представляет, какое воздействие оказывают его манеры на более впечатлительных и менее закаленных людей годами моложе его самого. Поэтому он продолжал, хотя и значительно понизив голос:
— По-моему, ты просто не понимаешь, как тяжело выслушивать твои гневные отповеди и выносить эту твою ледяную вежливость. Но я не стану спорить с тобой об этом… Только не думай, будто я не ценю все, что ты для меня сделал за прошедшие годы. Ведь когда я только поступал в Оксфорд, моя карьера была уже сделана! Стоило мне только заявить во всеуслышание, что мы с тобой родня, как все двери открывались передо мною, словно по волшебству! Я чувствовал себя Моисеем, перед которым разошлись воды Красного моря![19] — Он вдруг рассмеялся. — Честное слово, Роджер, даже солнце начинало светить ярче при одном упоминании твоего имени. Но я хочу жить собственной жизнью! Пойми, сколь бы добрыми ни были твои намерения, тебе давно уже пора передать бразды правления мне самому и перестать волноваться из-за каждой мамаши, хлопочущей у о замужестве дочки, или любой другой интриганки, которой вздумалось навести на меня свой лорнет. И если мне нравится валять дурака, приглашая на танец по три раза кряду мисс Грэйс Баттермир или любую другую девицу, пришедшуюся мне по вкусу, тебя это совершенно не касается!
Воцарилось молчание. О чем думал в эту минуту Конистан, Дункан даже вообразить не мог. Виконт молча разжал пальцы, сжимавшие плечо брата, и рука его упала плетью. Потом он медленно отвернулся от Дункана, и мрак ночи окутал его лицо, надежно укрыв его мысли.
А Дункан ощутил облегчение, словно ему наконец удалось сбросить с плеч тяжкий камень, который пришлось пронести много долгих миль. Впервые с тех пор, как он себя помнил, его сердце стало легким, словно перышко, освободившись от тысячи безымянных тревог, терзавших его в прошлом. Он знал, что поступил правильно, высказав откровенно все, что думал.
— Береги себя, — наконец проговорил Конистан едва слышным шепотом.
Кивнув в направлении сарая, он пошел вперед по тропинке.
Дункан торопливо последовал за ним. С каждым новым шагом ликование, наполнившее было его душу, начало угасать. Неотступная мысль, все еще смутная, неоформившаяся в уме, стала точить его. «Береги себя». Что Конистан хотел этим сказать? Конечно, он о себе позаботится! Неужели Роджер не может доверить ему надлежащее устройство его собственной жизни?
Однако по мере того, как эта мысль прояснялась в его мозгу, Дункан вдруг отчетливо понял, что именно его так тревожит. За всю жизнь ему еще ни разу не приходилось брать на себя полную ответственность за свои поступки, и теперь подобная перспектива показалась ему одновременно и пугающей, и радостной.
Бросив взгляд на Конистана, Дункан наконец понял, до каких пределов простиралась над ним власть старшего брата, как всеохватно было его влияние. Конечно, Конистан желал ему только добра. Но он был слишком сильным, слишком властным, слишком упрямым в своем стремлении все и вся приводить в порядок по собственному разумению, не спрашивая, нравится это окружающим или нет!
21
Конистан понимал, что переставляет ноги, так как чувствовал, что его черные атласные башмаки все больше промокают от ходьбы по заросшей травой тропинке, ведущей к сараю, но все его тело с головы до ног было сковано странным онемением. И в самых страшных снах ему не могло присниться, что Дункан способен наброситься на него в таком ожесточении, с такими горькими упреками. Его гордость была оскорблена настолько, что он едва удерживал готовые сорваться с уст язвительные замечания о невозможности рассуждать здраво, когда имеешь дело с недорослями.
С другой стороны, он не мог не признать, что в словах Дункана было зерно истины, раздражавшее его, как камешек, к несчастью, попавший ему в сапог во время лучшей осенней охоты прошедшего сезона. Конистану мучительно хотелось выбросить из головы суровую отповедь младшего брата, но обидные слова продолжали звучать в голове, сводя его с ума.
"Любовное состязание" отзывы
Отзывы читателей о книге "Любовное состязание". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Любовное состязание" друзьям в соцсетях.