Новости из Брюсселя были воодушевляющими и полными интереса: можно было постоянно видеть, как принц Оранский инспектирует свои войска, перемещаясь по городу со всеми военными регалиями, и путается под ногами своих союзников. Это подтверждало собственную мысль принца, что сам он мог принести больше всего пользы там, где он был. Как однажды мягко и деликатно сказала ему мудрая, красивая и недосягаемая леди София Гамильтон, он не был воителем.

Июнь, охотно подумал принц, должен быть месяцем кавалькад, июль — месяцем войны. Он должен был запланировать свои собственные церемонии. Самая пышная — баронский праздник в Арандельском дворце в честь шестисотой годовщины подписания Великой хартии вольностей (1215), во вторник, тринадцатого. Сегодня «Лондон Газетт» подробно описала щедрый банкет, на котором принц будет главенствовать двадцать первого с братьями Йорком и Кларенсом, где все рыцари ордена Подвязки предстанут в своем полном облачении. По такому случаю было воздвигнуто новое здание в готическом стиле, где в течение трех дней будут проходить турниры, за которыми последуют балы.

Тем временем Бонапарт, казалось, занимался своим делом. Та же самая «Газетт» упоминала, что за последний месяц его видели гуляющим пешком по улицам Парижа, часто в одиночестве. Смотр девятнадцати тысяч Национальной гвардии он тоже проводил не на коне, в сопровождении нескольких офицеров он прошел по рядам, проверяя и беседуя с солдатами с большой фамильярностью, а после смотра вернулся во дворец Тюильри.

Глава 26

Мэри Эллвуд атмосфера Брюсселя напомнила Брайтон, когда в городе стояли войска народного ополчения, согнанные для участия в параде, только сейчас количество прибывших было в сотни раз больше. Днем здесь царил ужасный переполох. Улицы были заполнены движением военных, и английские кареты сталкивались с каретами жителей Брюсселя на каждом углу.

Британские офицеры прогуливались по элегантным улицам, оборачиваясь на красивых бельгийских женщин, в то время как молодежь Брюсселя планировала завоевание английских красавиц, которые решили провести лето в их городе. На окраине города проводились матчи по игре в крикет, скачки и несуразные попытки британцев поохотиться на лис. Последнее было провалом из-за недостатка «сотрудничества» со стороны лис и местных землевладельцев. Лишь несколько полков оставались в городе, остальная армия была расквартирована в близлежащих деревнях, но и этого было достаточно, чтобы сделать брюссельские вечеринки запоминающимися своим безрассудством и довольно-таки поздним окончанием.

Мэри не могла выбрать лучшего места, чтобы насладиться компанией Софии Гамильтон. Так как они общались с большим кругом друзей, развлечения не прекращались, и тем не менее у них было достаточно времени, чтобы с детьми наслаждаться домашним уединением.

С Софией было не все в порядке, но Мэри знала это еще до того, как переманила ее в Брюссель. В первый день она безжалостно давила на нее и на второй в большей или меньшей степени уже знала всю историю, с жестким условием, что никому ее не расскажет, а особенно Эллвуду. До сих пор Мэри сдерживала свое обещание, но время шло, а у них не было никаких новостей ни об одном из джентльменов, и ей тоже передалось беспокойство Софии.

Дело с Десернеем было гораздо хуже, чем она могла когда-либо предположить. Брюссель в настоящее время кипел событиями, но ничто не могло превзойти то, на что оказалась способна ее подруга в тихой сельской местности Сассекса! Разумеется, София не поведала деталей, но нужно было видеть ее лицо, когда она произносила имя этого мужчины. Известие о предполагаемой дуэли шокировало Мэри. Во-первых, Мэри считала ее отвратительной и ненужной, и во-вторых, она беспокоилась, потому что было уже четырнадцатое июня, а об этом не было никаких сплетен и, таким образом, никаких известий об исходе. Если Десерней был шпионом, он вполне мог принять решение убить полковника Кула, а затем сбежать во Францию. Когда она упомянула этот вариант Софии, ее подруга объяснила, что это был основной повод, почему она написала полковнику из Нью-Хейвена. Чего ей стоило это письмо, Мэри могла только догадываться. София выглядела похудевшей и какой-то потерянной, и в первый раз в своей жизни она, казалось, хотела сменить окружающую обстановку. В этом, по крайней мере, Мэри могла быть полезной.

Обе женщины наслаждались пешими прогулками, и при хорошей погоде они часто ходили гулять в ту часть города, где проживала местная аристократия, останавливаясь то там, то тут, чтобы купить что-нибудь или поговорить со своими знакомыми. Сразу после полудня они вышли от галантерейщика на Ру де ла Мадлен, когда личный состав легкой кавалерии грохотал по улице по направлению к ним. Мэри не обратила бы на это никакого внимания, но София сразу же начала задыхаться и схватила ее за руку. Встревоженная, Мэри перевела взгляд с ее искаженного лица на первый ряд гусаров и заметила офицера на серой лошади, который, в свою очередь, пристально смотрел на Софию. Это лицо показалось ей удивительно красивым, а взгляд — решительным; затем она почувствовала, как София споткнулась рядом с ней.

Мэри повернулась, чтобы поддержать ее, и ухватилась за слугу галантерейщика, стоявшего у двери:

— Стул, немедленно.

— Я в порядке, — пробормотала София побелевшими губами.

— Нет, ты не в порядке. Держись за меня, умоляю тебя.

К тому времени, когда принесли стул, офицер уже был рядом с Мэри. Нарушив свой ряд, он подъехал к краю улицы, спешился с лошади и сделал нетерпеливый жест гусарам, чтобы они продолжали путь без него.

София опустилась на стул и подняла на него глаза в безмолвной мольбе. Только тогда Мэри поняла, кто это мог быть.

Мужчина снял свой кивер и стоял, глядя на Софию без слова приветствия, полностью игнорируя Мэри и с трудом контролируя выражение своего лица. Наконец, он заговорил:

— Очевидно, мадам, я последний человек, которого вы хотели бы видеть. Какую компенсацию я могу предоставить вам за то, что я жив? Только это. Но это не дает мне никакого удовлетворения, я уверяю вас. По вашей особой просьбе был сделан запрос по поводу некоего француза, но он уже покинул страну. Мы надежно информированы, что он во Франции.

София издала нечто похожее на всхлип, склонила голову и закрыла лицо руками. Через секунду болезненного молчания она опустила руки и снова подняла на него глаза, в то время как очевидцы с изумлением наблюдали за ней.

— Кузен Себастьян, — сказала она тихим, напряженным голосом. — Ты можешь поверить, что я не обрадовалась, увидев тебя невредимым?

— Ты само великодушие. — Его губы едва двигались, а зеленые глаза были холодны, как лед.

— Где ты был с того времени..?

— В Лондоне, — перебил он ее. — Затем я принял на себя командование эскадроном Десятого гусарского полка. Я только что приехал с побережья.

София судорожно вздохнула и произнесла торопливо:

— Кузен Себастьян, позволь я представлю тебя леди Мэри Эллвуд. Мэри, это полковник, уважаемый Себастьян Кул.

Он грациозно поклонился, но не разжал губ. София поднялась со стула и оперлась рукой на спинку, когда Мэри сделала попытку побеседовать.

— Вы расквартировались в городе, сэр?

— Нет, нас должны разместить в Граммон.

— Значит, у вас не будет возможности посетить леди Гамильтон у баронессы Мейлэнд сегодня вечером?

— Меня не будет в городе в течение нескольких дней. Я должен сопровождать свой эскадрон. — В его голосе был легкий намек на легкомыслие, но, принимая во внимание обстоятельства, она едва могла обвинять его.

— Жаль, — сказала она с улыбкой. — Герцогиня Ричмондская дает бал завтра вечером. Мы были бы счастливы обеспечить вам приглашение.

Его верхняя губа слегка искривилась, но он ответил тихим голосом:

— Благодарю вас.

Небольшая группа зрителей начала рассеиваться, и Мэри почувствовала, что Софии пора овладеть собой и присоединиться к беседе.

Наконец, леди Гамильтон сделала это:

— Все ли было спокойно в Бирлингдине и Клифтоне, когда ты уезжал, кузен?

— Да, — он снова посмотрел на Софию. — Я надеюсь, твой отец и сын в добром здравии?

— Да, спасибо тебе.

— А ты где остановилась?

— В отеле «Д'Англетер». Ты найдешь множество своих знакомых в Брюсселе. Здесь подполковник Румбольд и миссис Румбольд. Миссис Гоулдинг остановилась вместе с ней в «Отель де Нью-Йорк».

Его лицо не выражало никакой реакции.

Когда Себастьян не ответил, губы Софии задрожали, и она сказала торопливым шепотом:

— Я умоляю тебя поверить, что буду вечно благодарна за уважение, которое ты всегда проявлял ко мне. И в грядущие дни, — сказала она более твердо, — мои мысли будут с тобой.

Наконец он произнес:

— Я должен идти. — Затем он взял ее руку и склонился над ней. — Но я никогда не забуду эти слова.

Себастьян кивнул Мэри, не сводя глаз с Софии, затем повернулся на каблуках и пошел к своей лошади, которая терпеливо ожидала с поводьями, свисающими до земли. Надев свой кивер, он вскочил в седло и двинулся по улице, не оглядываясь.

Мэри взяла Софию под руку, и они продолжили свой путь в противоположном направлении молча. Неожиданно Мэри осенило, что она видела его раньше, холодным весенним днем в Лондоне, когда они с Софией прогуливались верхом по Гайд-парку. Он был тем самым темноволосым всадником, который смотрел на Софию, не двигаясь, из тени деревьев.

Мэри больше не могла сдерживаться, она посмотрела на бледный профиль Софии и выпалила:

— Дорогая, что ты сделала с этим мужчиной? Он любит тебя и ненавидит тебя за это!

София и Мэри пошли обратно в отель «Д'Англеттер», чтобы забрать Гарри, затем поехали в особняк на Ру Нуве, который Эллвуды сняли на лето.

Мэри, чье любопытство снова было возбуждено, задавала сотни вопросов, на которые София пыталась ответить ясно, но все время одна мысль возникала у нее в уме: «Он жив. Я не подписала ему смертный приговор». Это было облегчение, близкое к радости, и она почувствовала себя опьяненной им. И в то же самое время это возвращало ее назад к чувству вины и ужаса по поводу ее слабости к Жаку Десернею.