Погода отвратительная, но настроение прекрасное. Провожу весь день с таксистом, который служит мне и гидом, останавливаю прохожих для извечных интервью с «человеком с улицы»: сколько часов в день вы проводите в очередях в магазины? Есть ли в продаже хлеб? А молоко? Вы жили лучше, когда было хуже? Вы еще возлагаете надежды на перестройку? Ленинград возродится? Иду в Эрмитаж, брожу по одетым в камень берегам каналов, меж старых чугунных оград и неоклассических колоннад. Мне надо написать совсем простенькую статью, я не хочу обращаться к этим занудливым политикам, которых всегда стремятся проинтервьюировать газеты. Любуюсь на Зимний дворец, на площадь, где разразилась Октябрьская Революция, и чувствую себя взволнованным, как ребенок в Диснейленде.

В семь часов вечера возвращаюсь в гостиницу. Принимаю душ, переодеваюсь. Горничная по этажу приносит чашку обжигающе горячего чая. Пью, смотрю из окна на уже замерзшую Неву, напротив у причала стоит на якоре «Аврора», эта икона Революции, корабль, с которого стреляла пушка, никого не убив, в решающий момент Красного Октября, благодаря чему он вошел в Историю. Теперь он в ледовом плену, неподвижный, сверкает, освещенный гирляндой лампочек, разукрашенный, как рождественская елка, и в отблесках света вырисовываются силуэты его знаменитых орудий. Какая чушь, а мне еще платят деньги за то, чтобы я ехал на это любоваться!


У меня просто мания приходить раньше положенного времени. Ужин в гостиничном ресторане был настоящей пыткой, как всегда и повсюду в Советском Союзе, где официанты смотрят на тебя, как на надоедливого, мешающего им просителя и исчезают по полчаса на кухне, блюда, когда они наконец появляются, уже остыли, а счет тщательно, но непонятно составлен. Но, отказавшись от сладкого и от кофе, без четверти десять я уже в баре на втором этаже. Народа не много. Три японца, парочка, целующаяся в темноте, у стойки пьяный американец. Заказываю рюмку водки. Жду. Ровно десять. Десять с четвертью. Половина одиннадцатого. Одиннадцать. Никого. Я уже выпил три рюмки и выкурил десяток сигарет. Голова у меня тяжелая и от хорошего настроения не осталось и следа. Женщина, назначившая мне свидание, опаздывает на целый час. Сколько еще я должен здесь торчать и ждать ее, как последний идиот?

Это типичный «валютный бар» советских гостиниц, где, заплатив долларами или немецкими марками, ты находишь приличный выбор алкогольных напитков, где двери остаются открытыми до поздней ночи, где встречаются иностранцы, главным образом находящиеся в деловых поездках, с местными путанами, также делающими свой бизнес. Пока что здесь, похоже, всего одна проститутка, которая позволяет своему спутнику щупать себя в темноте. Мне видны только ее ноги, открытые миниюбочкой до самых бедер. В половине двенадцатого я решаю, что ждал достаточно долго и прошу счет. В то время, как я расплачиваюсь, парочка в темном углу начинает ссориться. Он роняет бутылку и уходит, бранясь на каком-то непонятном мне языке — может быть, финском. Официант пререкается с девицей: понимаю, что речь идет о деньгах. Их голоса становятся все громче, я подхожу к ним. Официант тотчас успокаивается и говорит: «Девушка не хочет платить за шампанское».

— Неправда! — возмущенно возражает она. — Это тот мерзавец…

— С нее двадцать семь долларов, — обращаясь ко мне и становясь все более любезным, уточняет официант.

Я плачу, она благодарит, я говорю, что не за что. Мне следовало бы идти к себе в номер, но выпитая водка и досада из-за сорвавшейся встречи делают меня апатичным и нерешительным. И девушка это замечает.

— Не хотите минутку посидеть со мной? Вы, наверно, итальянец? Угадала? Мне нравятся итальянцы, а финны все пьяницы, и от них воняет, у американцев уйма болезней, немцы предпочитают женщинам пиво, вы же, итальянцы, действительно лучше всех, как и японцы, которые такие чистенькие и не заставляют тебя зря терять время…

Она заказывает джин с тоником для себя и еще одну водку для меня, берет сигарету из моей пачки и болтает, болтает без конца, совсем меня оглушив. Ее зовут Таня. Она брюнетка, высокая, худенькая, с маленькой грудью, губы у нее пухлые, что еще больше подчеркивает яркая помада. То и дело она подмазывает их, глядясь в зеркальце своей косметички, не прекращая разговора. Часа через полтора бар уже полон девиц в мини, как она, и мужчин слегка под градусом, как я, ищущих компанию. Уже пора уходить, говорит Таня, но у меня кружится голова, я потерял счет выпитым рюмкам водки, она провожает меня в лифте, шепчет что-то дежурной по этажу, берет меня под руку и ведет в номер. Я валюсь на постель. Мне удается произнести: «Сколько ты хочешь?» — и это последнее, что я помню.

Сейчас комната залита солнцем, часы показывают десять, голову мучительно сжимает железный обруч, рот пересох, все кости болят, ибо я замечаю, что спал на краешке узкой кровати. Это неизбежно: в отелях Советского Союза нет двуспальных постелей. На другой половине кровати, прислонившись к стене, сидит Таня. Если я не ошибаюсь, ее зовут именно так. Она в лифчике, трусиках, подвязках для чулок. Она поглощена тем, что тщательно мажет губы. В пепельнице на тумбочке рядом с кроватью лежит ее зажженная сигарета.

— Наверно, бедняжка, у тебя голова болит? — спрашивает она громко.

Перелезает через меня и приносит стакан с водой, в который опускает две таблетки.

— Это аспирин, не бойся. Хороший душ, крепкий кофе — и будешь, как новенький.

Я подчиняюсь, пошатываясь, бреду в ванную, по дороге ощупываю пиджак, чтобы проверить, цел ли еще во внутреннем кармане бумажник.

— На месте, на месте, не волнуйся, я у тебя не взяла ни копейки, — говорит Таня, нисколько не обидевшись.

Поспешно принимаю душ, пытаясь вспомнить, что со мной было, чем мы тут занимались, что мне нужно было в Ленинграде. Об этом мне напоминает Таня, когда я выхожу из ванной.

— Я знала, что это ты. Невозможно было ошибиться после того, как мне тебя описала Ирина. Единственно, чего я боялась, так это того, что ты набросишься на одну из моих подружек, но в десять вечера в баре всегда пусто, девушки и клиенты приходят к полуночи. Финна я подцепила в ресторане и держала при себе, наблюдая за тобой. Когда я увидела, что ты уже расплачиваешься, мне нетрудно было от него избавиться: я заявила, что меньше, чем за триста долларов я с ним не пойду — он от меня ничего не получит, я его даже близко к себе не подпущу. Как он взбеленился! Ну, в общем-то, с его точки зрения, он прав: всем известно, что тариф гораздо ниже. Однако какой хам! Я тебе уже говорила, с финнами лучше не иметь дела… У тебя все еще болит голова? Знаю, это я виновата. Но я вынуждена была так сделать, понимаешь? Зато я смогла хорошенько тебя изучить. Ты даже приехал в Ленинград — доказательство, что готов пойти на маленькие жертвы, чтобы встретиться с дамой по объявлению. И ты вел себя так любезно. Даже заплатил по счету за эту свинью.

Я все еще не в состоянии осознать, пал ли я жертвой какого-то жульничества и не могу побороть искушения проверить содержимое бумажника. Впрочем, если Таня намеревалась обокрасть меня, у нее было предостаточно времени.

Однако кое в чем она меня все же надула: уж наверняка она не выглядит дамой благородных кровей, чувствительной и обаятельной, как расписывала себя в объявлении.

— Так значит, это ты, — говорю я, — поместила это объявление в «Интерконтакте». Чего же именно ты от меня хочешь?

Она делает гримаску.

— Да нет. Объявление дала одна моя приятельница. Она хотела, чтобы я тоже на тебя взглянула, мы подвергли тебя еще одному маленькому экзамену. Ты скоро встретишься с дамой, поместившей объявление. Вот увидишь.

Надо мной явно насмехаются. Устраивают какой-то балаган. Но я не в состоянии что-нибудь возразить. Я слишком плохо себя чувствую. Единственное, чего я хочу, это поскорее уйти.

— С меня хватит этих игр, — говорю я. — Короче, как мне встретиться с твоей подругой? Ты можешь дать мне номер ее телефона?

— Нет, дорогой. Ты встретишься с ней в четверг в ресторане гостиницы «Украина» в Москве. Не беспокойся, она сама тебя узнает, я опишу тебя ей очень очень подробно, у меня ночью было достаточно времени тебя хорошенько разглядеть. Она подойдет к твоему столику после представления.

Разговаривая со мной, Таня уже успела одеться. Теперь она стоит передо мной. Выражение лица у нее озорное и веселое, и все мое раздражение разом проходит. Я пытаюсь ей улыбнуться в ответ, но больно режет глаза яркий свет из окон.

— Ты уходишь?

— Хочешь, чтобы я осталась?

— Ты — красивая девушка, — отвечаю ей, хотя и думаю про себя, что сейчас мне больше нужна была бы медсестра, чем любовница.

— Нет, нет, не могу, это было бы некрасиво по отношению к подруге. Ты зарезервирован для нее.

— Но ты же провела со мной ночь. Потеряла время. Потеряла финна и кто знает, скольких еще клиентов. Позволь мне…

— Неважно. Тебе это может показаться странным, но деньги меня не так уж и интересуют. Предпочитаю любовь.

Таня чмокает меня в щечку, поворачивается на своих «шпильках» и оставляет меня одного в номере.

Гостиница «Украина» — один из семи неоготических небоскребов, которые Сталин велел построить в пятидесятых годах, чтобы придать Москве такой вид, какой, по его мнению, должен иметь современный большой город: шпили, башенки, островерхие купола, огромные звезды, изображения серпа и молота. Когда глядишь на эти здания издалека, они напоминают сказочные замки, однако не замки, в которых живут голубые принцы, а замки ведьм и чудовищ. Но внутри «Украина» похожа на железнодорожный вокзал. Очередь, чтобы миновать у входа суровых швейцаров, которые пропускают внутрь только иностранцев с ключом от номера в руке или русских, сующих им в ладонь щедрые чаевые. Очередь, чтобы получить номер, чтобы заплатить за него, чтобы повесить пальто в гардеробе, чтобы купить газету, чтобы войти в ресторан. Постояльцы, которые, надрываясь, тащат свои чемоданы, носильщики, которые безмятежно курят в углу в вестибюле; толстяки с кавказскими чертами лица, снующие в баре, продавая какие-то загадочные пакетики из серебряной бумаги; оглушительно трезвонящие телефоны; громкие объявления, звучащие из репродукторов, в которых не понять ни слова.