— Позвоните.

— В этот звонок? — спрашиваю я, желая получить подтверждение, но он уже исчез, словно растворился в воздухе, я не слышу даже его шагов на лестнице. Ну ладно, звоню в дверь. Она немедленно распахивается. Вижу перед собой красивое лицо женщины лет пятидесяти, сильно накрашенное.

— Вы — журналист по объявлению, не так ли? — произносит она прежде, чем я успеваю открыть рот.

— Да, но…

— Очень приятно, Ирина Хлебникова, — и проводит меня в маленькую гостиную. На столе стоит самовар, две чашки, тарелочка с печеньем и конфетами. — Присаживайтесь, — говорит она, — сейчас я вам все объясню.

Она наливает мне чай, делая это нарочито не спеша.

— С чего это вы решили дать объявление в газету, чтобы доверить свои секреты журналисту? — спрашиваю я. — Неужели у вас нет никого другого, к кому вы могли бы обратиться?

— У меня-то, конечно, есть. Но я — работник редакции «Интерконтакта». А объявление дала одна моя подруга. Которая желает познакомиться с иностранцем, заслуживающим доверия. И просила меня помочь. Я хочу сэкономить ей время и избавить от неприятных встреч. Вы понимаете меня или я говорю слишком быстро?

— Понимаю не все слова, но общий смысл до меня доходит.

— Пейте чай, не то остынет.

— Можно закурить? — спрашиваю я. — Или же это противопоказано для встречи с вашей подругой?

— Курите, пожалуйста. Вы остроумны, это очко в вашу пользу.

Ирина Хлебникова не слишком мучает меня расспросами. Она спрашивает, давно ли я в Москве, сколько времени еще предполагаю здесь оставаться, сколько мне лет. Обычные формальности, банальность. Затем объясняет, что принимает меня дома, а не в редакции, потому что всегда лучше побеседовать без свидетелей.

— Ах, так вот почему все эти предосторожности, как в детективном фильме — старик в тапочках, мальчик, автобус…

— Иногда за вами, журналистами, следят: спокойнее было не заставлять вас приходить прямо сюда. «Интерконтакт» — газета, на издание которой имеются все необходимые разрешения, но в такое время, как сейчас, ни в чем нельзя быть уверенным. Раньше мы твердо знали, что разрешено, а что — нет. Теперь же все, что не запрещено точно и ясно, разрешено. Но все равно существует множество исключений из общих правил…

— Я не совсем понимаю…

— Неважно. Если моя подруга выберет вас в качестве своего доверенного, вам позвонят. Пока же прошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Придумайте какую-нибудь историю. Вам, журналистам, это не трудно: вы ведь привыкли сочинять всякие небылицы! Ну не обижайтесь, я же шучу.

Ирина трещит, как пулемет. Лицо у нее круглое, свежее и энергичное. Она провожает меня к двери.

— И много вы продаете? — спрашиваю я.

— Много — чего?

— Жен для иностранцев по вашим объявлениям.

— Меньше, чем хотелось бы. — И подмигивает мне.

С ее помощью я мог бы написать репортаж о частных объявлениях сексуального характера. По крайней мере не потеряю зря времени, если это дело окажется надувательством. Но пока что подчиняюсь Ирине: что мне стоит выполнить ее приказ хранить наш разговор в тайне? «Они хотели продать русских женщин в жены иностранным журналистам», — рассказываю я Николаю. «Ну что ж, мог бы и купить парочку», — смеется он, макая печенье в стакан с чаем.


На следующий день, почти сразу же после моего прихода в редакцию, Ориетта сообщает, что меня спрашивают по телефону, предупреждая: «Он не хочет назвать себя». Беру трубку городского телефона. Мужской голос с трудом произносит мою фамилию.

— Да, это я. Кто говорит?

Мужчина не отвечает. Вместо него в трубке звучит женский голос.

— Ирина мне о вас говорила. Встретимся в баре на втором этаже отеля «Ленинградский», в субботу вечером, ровно в десять. Буду вас ждать.

— Это гостиница с казино?

— Нет, то гостиница «Ленинградская» в Москве. А я вас жду в отеле «Ленинградский» в Ленинграде. Прошу вас, приезжайте. И приходите один. Не разочаровывайте меня.

В Ленинграде я никогда не был. Знакомство абсолютно вслепую в гостиничном баре… Однако отступать теперь было бы уже трусостью. Если человек избегает приключений в России, что он за мужчина? И когда я говорю «приключения», то подразумеваю прежде всего приключения, связанные с женщинами. За четыре месяца, что я в Москве, я познакомился, пожалуй, куда с большим их числом, чем за четыре года в Вашингтоне. У каждой из них туманное прошлое, тягостное настоящее и неопределенное будущее независимо от того, кем бы она ни была — проституткой, переводчицей или экономистом. Каждая видит в иностранце из Западной Европы средство избавиться от всех своих бед — политических, социальных, финансовых, любовных. Ты замечаешь их не сразу, завернутых в их серые, длинные до пят тяжелые пальто, но немножко разглядев, понимаешь, что попал в город женщин. Ты там здорово развлечешься, говорили мне с завистью те, кто поработал корреспондентом в Москве, для холостяка это земной рай. «Но послушай меня хорошенько, — предупреждал один из них, — только не вздумай через несколько месяцев звонить мне и говорить, захлебываясь от восторга, что твоя не такая, как все другие, что она тебя действительно любит и так далее и тому подобное. Русские женщины все одинаковы. Ты себя неожиданно начинаешь чувствовать Робертом Рэдфордом, но они видят в тебе лишь набитый доверху холодильник, который надо взять штурмом».

Признаюсь: женщина по объявлению уже кажется мне «не такой, как другие». Предлагаю своей газете сделать репортаж из Ленинграда, проваливающийся в свои бесчисленные каналы подобно Венеции. Город на воде, спасти Ленинград — этот шедевр, воздвигнутый Петром Великим на ледяных болотах благодаря гениальному таланту нескольких итальянских архитекторов и руками ста тысяч русских рабочих. Дома пастельных тонов, разрушающиеся из-за того, что за ними никто не следит, Невский проспект, по которому гуляет ветер, цитатка из Гоголя, другая — из Достоевского, отрывок из стихов Бродского, страшный голод во время девятисотдневной осады города немцами. Что-то в таком духе. Главное — чтобы было эффектно, всем известно, что мы, журналисты, страдаем общим пороком — преувеличивать. Корреспонденция мне кажется уже готовой еще до того, как я отправился в путь. Меня не будет в редакции всего пару дней. Отправление поездом в пятницу ночью. Вернусь самолетом в понедельник утром. У меня в распоряжении будет целый субботний день, чтобы подготовить материал для репортажа: прогуляться по улицам, зайти в какой-нибудь ресторан, проникнуться царящей в городе атмосферой. В субботу вечером отправлюсь на свидание, а все воскресенье — для возможных его последствий. Это если все будет развиваться в желательном направлении.


Пятница. «Красная стрела» отправляется из Москвы в полночь и прибывает в Ленинград рано утром. Это самый комфортабельный поезд в Советском Союзе, в нем осталось что-то от роскоши старой царской России. Купе спального вагона облицовано темным деревом, на столике — лампа с абажуром, льющая мягкий свет, на двери медные ручки, на окне белоснежные занавески, простыни тщательно выглажены, на мягком диване заботливо сложены шерстяное одеяло и полотенце.

Как только поезд трогается, проводник предлагает пассажирам чай в больших стаканах в металлических подстаканниках. Мой сосед по купе в молчании раздевается, минут десять читает книгу, название которой мне не удается разобрать, и начинает с наслаждением громко храпеть. Нервы у меня слишком напряжены, чтобы тоже лечь спать, и я остаюсь курить в коридоре. Бросаю взгляд на соседние купе, пассажиры там вытащили колбасу, сыр, копченую красную рыбу, черный хлеб, бутылки с водкой. Они пьют и едят с нескрываемым удовольствием, хотя время ужина уже давно прошло. Около половины второго появляется молодой парень: он стучится в каждое купе, заходит, остается там несколько минут, потом переходит в следующее. Когда он доходит до двери моего, я говорю, что мой сосед уже спит, лучше его не беспокоить. Судя по его виду, он меня вряд ли понимает. Достает из кармана маленький календарик в виде книжечки: на каждом месяце — изображение голой женщины. Затем вынимает карточную колоду: на каждой карте — голая женщина. Потом кольца для ключей с брелоками, значки, шариковые ручки — все это украшают женские груди и зады. Спрашиваю, сколько стоит его товар. Он растопыривает пальцы — пять. Позади меня начальник поезда принимается хохотать. «Да он глухонемой, — говорит он. — Ходят по вагонам, продают порнографические фото. Славные ребята, всякий раз дарят мне открыточку. Хотите купить?» В ответ я прошу принести мне еще один стакан чая и отправляюсь спать.

Теперь глухонемых является пятеро. Они обрушивают на мое ложе целую гору картинок с голыми девицами, а также пакетики с презервативами, куколок из пластика, надувные груди. Пытаюсь их выставить из купе, но тщетно, они не уходят и что-то жалобно мычат. Мне хочется закричать, но у меня вдруг пропадает голос и из горла не вырывается ни звука: я тоже стал глухонемым. В этот момент поезд с резким скрипом тормозов останавливается и я просыпаюсь. Мой сосед уже поднялся, он полностью одет и глядит на меня с осуждением. За окном поезда еще совсем темно: в Ленинграде с конца осени до весны в течение дня светло всего пять-шесть часов. Надо будет обязательно еще раз сюда приехать, чтобы как следует узнать город, когда наступят белые ночи.

Но я меняю мнение, едва выйдя из здания вокзала. Падает легкий снежок, небо начинает постепенно светлеть, прохожие идут быстрым шагом, наклонив голову, чтобы защититься от ветра, уличные фонари еще не погашены, автомобили едут с зажженными фарами, отбрасывая пляшущие тени на фасады домов, вокруг царит какая-то призрачная, бредовая атмосфера, словно я еще не проснулся и продолжаю спать, и я вдруг понимаю, что это-то и есть настоящий Ленинград, прорубленное Петром Великим окно на Запад, темное, ветренное, заснеженное, в котором носятся призраки из Достоевского…