Но до того мы, как и было условлено, идем в сауну. Потеем в ней примерно час с перерывами по десять минут. Сауна помогает мне расслабиться. Когда я вхожу в воду в дымящийся, как кастрюля с кипятком, освещенный бассейн, я чувствую, что готов изложить Нано свой проект. Плывем, удаляясь от остальных. Пар клубами вздымается в вечернюю полутьму, и я начинаю свой рассказ. Впервые я полностью рассказываю по порядку эту историю, и чем дальше рассказываю, тем легче становится на душе.

Прежде чем решиться к нему обратиться, я долго над всем этим раздумывал. Ведь, прося у него помощь, я подвергаю его серьезной опасности. Необходимо, чтобы он знал все или почти все, чтобы судить самому, насколько это серьезно. Чтобы решить, стоит мне помогать или нет.

Он слушает меня молча. Время от времени мы делаем два-три взмаха, чтобы поменять положение. Местные спецслужбы так вышколены, что способны читать по губам, поэтому, как только замечаю — на нас кто-то смотрит — перемещаюсь. Рассказываю ему историю нашей любви, об анонимном письме, о решении организовать бегство Наташи. Умалчиваю только об убийстве отца Серафима. «Конечно, с моей стороны, это подло, но, по существу дела, говорю я себе, ища оправдание, даже и сам я не на все сто процентов уверен, что священника убили из-за нее. Перечисляю все возможные варианты бегства — вплоть до той, которая мне кажется единственно реальной. Спрятать Наташу среди багажа какого-нибудь дипломата, журналиста или бизнесмена, который переезжает из Москвы в Рим в огромном фургоне фирмы Бранкалеоне.

— Но если ты согласишься, а дело кончится плохо, — говорю я, — ты рискуешь загубить свою деловую деятельность в СССР, если не чем-то куда более худшим. А то, что я в состоянии тебе заплатить, никогда не компенсирует твоих убытков.

— Если ты мне заплатишь, то обидишь меня. В таком случае не рассчитывай на мое согласие, — отвечает он своим басом. — А чтоб загубить мой бизнес в СССР, они прежде должны будут раскрыть, как нам удалось вывезти твою подружку. Не думай, что КГБ всегда удается обо всем пронюхать. Только дай мне немного времени.


Ждать долго не понадобилось. Всего четыре дня. На пятый раздался звонок в редакцию. Он спрашивает: «А ты был когда-нибудь на бегах?» Это приглашение. Идем на бега вместе с его водителями. Он меня убеждает делать ставки при каждом заезде: лошади бегут то рысью, то переходят в галоп на очищенной после недавнего снегопада дорожке. Но не холодно, чувствуется, что зима уже идет к концу.

Ипподром построен сто лет назад, но выглядит он, будто существует уже двести. Трибуны в таком плохом состоянии, что на половине скамеек невозможно сидеть. Но это удобное место, чтобы поговорить, — ипподром до отказа набит толпой оборванцев и бедняков, бегающих от трибун к кассам, где принимают ставки, с таким видом, будто покупают билет на последний поезд, уходящий из ада. Мы тоже находимся все время в движении — ходим ставить на лошадей. Как и бассейн, это прекрасное местечко, чтобы поговорить.

Нано вводит меня в курс дела. Он собирается ехать в Италию, сопровождая груз. На обратном пути проверит, кто несет дежурство на контрольных пунктах на границе в Австрии, Германии, Польше и на русской границе в Бресте. Он уверен, что удастся избежать слишком тщательных проверок.

— Пограничная служба подчинена КГБ, — говорит он. — Но что это значит? Работники КГБ тоже должны жить, а на зарплату, которую они получают, особенно не разживешься. На границе в Бресте я знаком с одним майором, за соответствующее вознаграждение он пропускает меня, не заставляя терять время на ожидание. Я ему привожу пару бутылок виски, американские сигареты, два-три номера «Плейбоя», иногда кассету с порнофильмом. Так делают почти все перевозчики грузов. Но в блок сигарет или между страницами журнала на этот раз я вложу пачку долларов. Предпримем еще одну предосторожность. В Москве есть один человек, который изготовляет огромные сундуки с двойным дном, вместительные, как шкаф. Это грузин, работающий с мафией на площади трех вокзалов: карманники, черный рынок, но главным образом экспорт-импорт. Знаешь, как они работают: прибывает поезд с каким-нибудь нелегальным товаром на Казанский вокзал, грузины получают товар, пересекают площадь и грузят его на поезд, отправляющийся с Ленинградского вокзала в Ленинград, где будет легче его вывезти в Финляндию. Так что в отношении сундуков и чемоданов с двойным дном они большие специалисты. Это как раз то, что нужно для Наташи. Большую часть пути ей придется провести запертой внутри фургона — она может сидеть в кресле или лежать на диване, которые я перевожу. Когда же будем подъезжать к Бресту, она залезет в секретное отделение сундука и ее никто не найдет.

— Но в Бресте же надо ждать целыми днями…

— Только не фирме Бранкалеоне! — говорит Нано и бьет кулаком по перилам трибуны. — Я выиграл! В тройном размере! Пошли получим мешок рублей!

Мы идем к кассам, и по дороге он продолжает излагать мне свой план. Его грузовики отправляются из Москвы всегда вечером, чтобы прибыть в Брест на следующее утро. Если все пойдет гладко, наши враги спохватятся, что ее нет, только тогда, когда Наташа уже пересечет советскую границу. «В Риме я отвезу ее к тебе домой и поручу охранять кому-нибудь из моих ребят, — говорит Нано. — Потом позаботимся обо всем остальном: документах, разрешении на временное проживание… Если хочешь, я тебе помогу. Я кое-кого знаю…»

Он пресекает все попытки выразить мою благодарность. Нано меня по-своему, немного грубовато, любит. Каждое мое «спасибо», каждое мое обещание отквитать мой долг, приводят его в ярость, он чуть ли не набрасывается на меня с кулаками.

— Но почему ты это делаешь? Почему хочешь мне помочь?

— Потому что ты мой друг, хотя это и не приходит в твою пустую башку, мой старый Сиско, — говорит он, называя меня прозвищем, которое мне дали, когда я был мальчишкой и мы увлекались футболом.

У меня рождается подозрение: может, Нано не в первый раз вывозит людей из Советского Союза?

— Ты дашь вперед сто очков всякому секретному агенту, — пытаюсь вызвать его на откровенность.

— Секретные агенты, мой дорогой, геройствуют в фильмах. А компании международных перевозок приходится действовать в реальной жизни. Уверяю тебя, что нам выпадают приключения почище, чем Джеймсу Бонду. И куда чаще. Ты позаботься о том, как доставить Наташу до моего фургона. Все остальное беру на себя я.

Сознание того, что мне помогает друг — сильный, практичный, решительный, меня ободряет. Я никогда не был человеком действия, хотя из-за своей работы и оказывался в отчаянных ситуациях и до сих пор выходил из них без ущерба для себя. Однажды, в Центральной Америке, во время боя между армией и повстанцами за какую-то деревню из нескольких хижин на вершине холма рядом со мной свистели пули, но я был совершенно уверен, что они меня не заденут. Вокруг стоял оглушительный грохот, непривычному человеку могло показаться, что палят не из ружей, а из пушек: и все же мне казалось, что я наблюдаю за происходящим откуда-то издалека. Я всегда считал, что решающую роль сыграло мое «боевое крещение» в студенческие времена, когда я удирал от полицейских, бросавших шашки со слезоточивым газом: с тех пор перед лицом насилия я больше не испытываю страха. Но тогда я был зрителем, а не участником спектакля, я шел скорее в рядах демонстрантов, а не нашего полувоенного формирования. Мое участие в насилии ограничивается тем, что я с любопытством его наблюдаю. Я смотрю на происходящее глазами журналиста, который рискует пару часов собственной шкурой, присутствуя, но не участвуя, потом пишет корреспонденцию и отправляется ужинать в «Гранд-Отель». Теперь же главным действующим лицом являюсь я сам. Но со мной Нано.

Впервые за последние месяцы пишу статью легко, без усилий: «зачин» выходит из-под клавиш компьютера чистенький, без исправлений, словно сам собой. Мне некогда подробно анализировать свое состояние, но я чувствую себя помолодевшим, мне кажется, что вновь испытываю чувство, которое ощущал до того, как мне стукнуло тридцать, и которое, я думал, меня покинуло — ощущение того, что жизнь идет не всегда только по заранее написанному сценарию. Женщина обратилась ко мне с просьбой о помощи, отвлекла меня от моих измышлений о Москве, от моих расчетов в отношении карьеры, благодаря ей я словно заново родился, начал новую жизнь. Я влюблен в Наташу. Я люблю ее, когда нахожу ее в постели ожидающей моего прихода, когда она сидит, закинув нога за ногу, и молча пристально смотрит на меня голубыми глазами, когда я вдыхаю ее дыхание, когда слушаю музыку ее голоса. Но не только это. Я благодарен ей за то, что она доказала мне, что жизнь — не только чередование более или менее заранее известных этапов, но также и нечто непредсказуемое.

Дежурный милиционер у моего «гетто» для иностранцев возвращает меня к действительности.

— Это ведь вы тот человек, за которым мы должны присматривать? — спрашивает он, пока я выхожу из машины.

— А что? — хочу понять, куда он клонит.

— Это вы получили анонимное письмо с угрозами? Не очень-то приятные угрозы… Не правда ли?

Он подходит ближе. От него несет алкоголем. Я чувствую себя не столько охраняемым милицией у дома, сколько находящимся под ее неусыпным наблюдением. И даже еще хуже: мне кажется, что она-то и есть нависшая надо мной угроза, она-то и есть готовый ударить меня враг. Но этот милиционер хочет лишь наколоть меня на сигарету.

— Не найдется закурить, шеф? — спрашивает он вдруг без всякой логической связи между намеками на анонимку и моей пачкой «Мальборо».

Отдаю ему всю пачку и поднимаюсь домой. Сам не знаю почему, но из-за этого милиционера я начинаю нервничать. На площадке восьмого этажа озираюсь, чтобы удостовериться, что никого нет. Лампочка у лифта, как всегда, перегорела. Запираю дверь на три поворота ключа.

Смотрю из окна вниз. Милиционер прогуливается взад-вперед, виден только светящийся кончик его сигареты. Это он-то должен защищать меня от угроз? Мне кажется, что он смеялся надо мной. Словно знал, что меня ожидают новые неприятности.