Бэй прошел мимо нее и преспокойно расположился на обитом выцветшим ситцем стуле. Ей ничего не оставалось, как последовать за ним в гостиную, неся ожерелье, которое утяжеляло каждый шаг. Она положила ожерелье ему на колени.

— Я не могу это принять. Ты же знаешь, что не могу.

— Почему? Ты его заслужила, Шарли. Каждый камень.

Вдруг почувствовав головокружение, она осторожно залила крутым кипятком заварку и поставила чайник на подставку перед камином. Села за чайный стол и занялась ситечками и дребезжащими чашками, жалея, что она не в своей простой кухне, где Бэй не маячил бы так грозно. Нет, он не пытался подавлять ее — он сидел, расслабленно откинувшись на стуле, темные очертания на фоне светлых стен. Волосы его казались чуть длиннее, чем обычно. И, кажется, Шарлотта заметила медную прядку возле виска. Квадратная челюсть потемнела от пробивающейся щетины, и на мгновение Шарли захотелось протянуть руку через стол и дотронуться до нее.

— Бэй, — заявила она с раздражением, — я уже не раз говорила тебе, что я — добродетельная женщина. По крайней мере, старалась ею быть. В юности я совершила ошибку и с тех пор каждый божий день расплачиваюсь за нее, Мне не нужны ни драгоценности, ни деньги для той жизни, которой я живу сейчас. Мистер Фразьер был более чем щедр, когда я уезжала из Лондона. Я не могу стать игрушкой богача, даже если этот богач — ты.

Бэй отхлебнул чаю.

— Значит, я все-таки немножко нравлюсь тебе.

Шарлотта почувствовала, как щекам стало жарко.

— Что я чувствую или не чувствую, не имеет значения.

— Шарли, чувства — это все. Жизнь коротка, знаешь ли. Если ты не знала этого до встречи со мной, то с тех пор-то должна была убедиться. Такая женщина, как ты, не должна всю оставшуюся жизнь прозябать в глуши. Это… это грех.

— Я не Дебора!

Бэй поставил свою чашку и наклонился вперед. Он выглядел подозрительно серьезным, черные глаза пылали.

— Разумеется, нет. Ты лучше. Полная жизни и неподдельной страсти. Дебора — сплошь сверкающая поверхность, ты же светишься изнутри, Шарли. Я дурак, что не заметил разницу раньше.

Он помолчал, давая ей время осмыслить комплимент. Он и вправду мастер убеждения. Если тебя не очарует его внешность, то голос убаюкает и уговорит на что угодно.

— Если ты так решительно настроена похоронить себя в Малых Задворках, — продолжал он, — то какой тебе будет вред от того, что ты проведешь три месяца со мной в имении? Считай это своей лебединой песней. Прощанием с той женщиной, которая, как мы оба знаем, живет в тебе. Я буду баловать тебя так, как ты того заслуживаешь. Тебе ни о чем не придется беспокоиться. А потом возвращайся и твори добро с помощью моих денег. Надевай мое ожерелье под свою наглухо застегнутую ночную рубашку, где его никто никогда не увидит.

Шарлотта с трудом подавила дрожь. Она чувствовала себя змеей, извивающейся под гипнотическую музыку заклинателя. Ей следовало бы придумать какой-то находчивый ответ, что-нибудь резкое и обескураживающее, чтобы он залпом проглотил свой чай и ушел навсегда. Но вместо того, чтобы укусить Бэя, она откусила сандвич, сражаясь с подступившим к горлу комом.

— Я говорил со своим банкиром. Согласишься ты поехать в Дорсет или нет, на твое имя будет переведена значительная сумма. Тебе удалось заставить меня раскаиваться, а я из тех людей, которые редко в чем-то раскаиваются или о чем-то жалеют, Шарли. Но я неподобающе обращался с тобой, навлек на тебя всяческие беды и хочу успокоить свою совесть.

Итак, он в любом случае предлагает целое состояние. С ней и в самом деле неподобающе обращались с того самого момента, как она проснулась в его объятиях. Ее лишили свободы, хотя это было более чем приятное заключение. И ее до смерти напугала его сумасшедшая жена. Но снова оказаться в его объятиях было бы совсем не трудно.

О нет, напротив.

У нее в жизни было так мало любви, хотя вряд ли Роберт по-настоящему любил ее. Да и Бэй тоже. Они оба любили ее тело. Она все еще достаточно молода, чтобы испытывать желание, несмотря на годы вынужденной непорочности. Сможет ли она прожить следующие тридцать лет, не пожелав еще хотя бы одной ночи с Бэем?

Еще одна ночь может у нее быть. Во всяком случае, день. Она может позволить ему это прямо сейчас, может сосредоточиться на каждом поцелуе, ласке, объятии. А потом хранить их в закромах памяти для предстоящих холодных зим, как фунты стерлингов в глиняном кувшине.

Дать Бэю хотя бы малую толику того, что он хочет, за те деньги, которые он, похоже, твердо намерен пожаловать ей. Позволить себе эту лебединую песню, как он выразился. Почувствовать его на себе и в себе, его руки, язык, зубы на своем теле.

Она поднялась, и он быстро встал, озабоченно сдвинув брови.

Она облизнула губы.

— Я не могу дать тебе три месяца, Бэй. Но могу дать тебе три часа. Сейчас. Это все, на что я осмелюсь. — Она протянула к нему дрожащую руку.

Он прижался поцелуем к ее руке.

— А вдруг я смогу убедить тебя подарить мне чуть больше времени? Скажем, месяц?

— Попытка не пытка. — Шарлотта почувствовала, как приподнимаются уголки ее рта. Должно быть, она такая же ненормальная, как и Анна Уитли, но он такой неотразимо соблазнительный!..

— Что ж, принимаю вызов. В сущности, уже принял. — Он прижал ее ладонь к своим бриджам. — Видишь? Я тверд с тех пор, как вошел в твою дверь. Пойди задерни шторы в спальне. Мы же не хотим удивлять мистера Трамбулла.

Шарлотта и сама была удивлена. Но она отбросила осторожность, мысленно отгородилась от всех сомнений и повела Бэя к себе в спальню.

Он развязал ее дурацкий чепец. Это же просто преступление — скрывать такие волосы. Блестящие волнистые локоны растеклись по спине, когда он осторожно вытащил все шпильки до единой. Шарлотта стояла тихо, опустив глаза, словно боялась встретиться с ним взглядом. Ресницы казались неестественно темными на бледной коже.

Шарли боится его! И боится себя, боится того, что происходит между ними. Ему придется подготавливать ее нежно, не спеша, если еще есть надежда превратить три часа в тридцать дней. Он с удовольствием предвкушал целый месяц восхитительных баталий как в постели, так и вне ее. Он умеет быть убедительным и на словах, и на деле. Она упадет со своего пьедестала прямо в его объятия.

Но, если честно, это она убедила его приехать за ней сюда, не приложив к этому ни малейших усилий.

Комната ее была маленькой, простой, девичьей, с белоснежным, без единой складочки бельем. Скоро он это изменит. В Байяр-Корте у него массивная елизаветинская кровать, на которой может поместиться целая небольшая семья. Он представил себя и Шарли, занимающихся любовью там, словно в каком-то экзотическом восточном шатре. Сегодня ему придется сдерживать свое желание, иначе они окажутся на покрытом домотканым ковриком полу. Он расстегнул ее простое синее платье, надеясь, что она, по крайней мере, протянет руку к его шейному платку, но она продолжала стоять совершенно неподвижно. Как христианская мученица, покорно дожидающаяся на фарфоровом блюде, когда лев придет за своим ужином. Так не пойдет. Она серьезная и скованная, как монашка. Неужели уже забыла, что сама предложила заняться любовью прямо здесь и сейчас? Он просто пришел на чай, ожидая очередного отпора.

Он всунул один палец ей под мышку и пощекотал. Она дернулась, закусила губу, но ничего не сказала. Он пощекотал еще, на этот раз обеими руками, и она тихо вскрикнула. Платье упало на пол. Она повалилась спиной на кровать, а его пальцы продолжили свое озорство. Теперь она, беспомощная, смеялась и извивалась. Лицо немножко порозовело от гнева и… удовольствия.

— Прекрати немедленно! — закричала Шарли, прежде чем взвизгнуть. Пока она безрезультатно отбивалась, грудь ее под корсетом вздымалась и опадала. Губы приоткрылись, чтобы запротестовать. Ему пришлось прекратить эту взаимную пытку, поэтому он поцеловал ее, как хотелось сделать с самой первой-минуты, когда он чуть не лишился головы, входя в ее домик.

У Шарли был вкус кресс-салата и масла. Такая сладкая. Мягкая. Он обхватил ее лицо одной рукой, а второй развязал шнуровку, чтобы освободить пышную грудь. Она идеально легла в его ладонь, само желание и соблазн. Он скучал по апельсиновому запаху, по бархату кожи. Скучал по всему, даже по ее вспыльчивому нраву и безобразным чепцам. Он хотел признаться в этом, но время умолять прошло. Пора воспользоваться другими методами.

В этом ему помог язык, рисующий влажные круги вокруг потемневшего соска. Бэй пировал не спеша, намеренно смакуя каждую секунду этого изысканнейшего удовольствия, доставляя наслаждение себе и, надо надеяться, ей тоже. Он понял, что добился успеха, когда услышал ее вздох и почувствовал, как пальцы скользнули ему в волосы. Ее вкус, куда более божественный, чем все деликатесы мира, вместе взятые, наполнил рот. Бэй ощутил, как она тает под его ласками, как раздвигаются ее ноги. Он потянул вверх край шемизетки, скользя кончиками пальцев по гладкой коже. Ее белые бедра, чувствительное местечко под коленями, прекрасный живот — они удостоятся его внимания позже. Сейчас же единственное, чего он хотел, — это прикоснуться к ее сердцевине. Попасть внутрь и никогда не уходить. Заставить ее умолять остаться на ночь. Она была горячей, влажной, манящей.

Но он может подождать, хотя и недолго. Он стал легонько потирать чувствительную кожу, доставляя этим удовольствие не только ей, но и себе. Он извлечет пользу из каждого прикосновения, из каждой ласки, из каждого кусочка то натягивающейся, как струна, то расслабляющейся плоти. Шарли задрожала под ним, когда он подвел ее к самому краю, чувствуя, что и сам готов взорваться.

Взяв сосок, он втянул его в рот и почувствовал, как ее мир сместился. Шарли вскрикнула, вонзив ногти ему в плечо. Он на время набросил узду на собственное желание, продолжая гладить, ласкать, покусывать ее, пока она распадалась в его объятиях на тысячи кусочков. А потом Шарлотта удивила его, красочно описав все то, что он и сам собирался с ней сделать.