— В прошлом году я уж думал, что регентство почти у меня в руках. Его сумасшествие дошло до того, что пришлось натянуть на него смирительную рубашку и запереть в спальне. Билль о регентстве был уже составлен, дело оставалось лишь за несколькими подписями, как вдруг нашему дорогому папочке неожиданно сделалось лучше… — Прервавшись, чтобы сесть в кресло, он возмущенно махнул рукой. — Потом отслужили благодарственный молебен в честь выздоровления его величества, и я вместе с остальными вынужден был на нем присутствовать и посылать благодарственные молитвы Богу, хотя про себя не переставал проклинать свою злосчастную судьбу. — Он вдруг улыбнулся. — Правда, теперь, мой дорогой братец, все может обернуться в лучшую сторону. Твой приезд может оказаться поистине счастливой находкой.

— Счастливой находкой?

— Да, он может спровоцировать у старого дурака новый приступ. Ты останешься здесь, у нас, в Карлтон-Хаус. То, что мы на твоей стороне, выведет его из себя… — Из холла послышались звучные удары гонга. — О, вот и ленч. Сейчас, Эдуард, тебе предстоит чудесное знакомство с моим ангелом, с моей супругой Марией. Думаю, она тоже будет приятно удивлена… А потом мы поедем повидаться с нашими обожаемыми родителями… Только вот будут ли они приятно удивлены… А, Фред? — И братья разразились раскатистым хриплым смехом.


Визит в дом королевы обернулся полным провалом. Заставив долго прождать себя, король наконец удостоил принца Уэльского своей аудиенции, однако, узнав о самовольном возвращении Эдуарда домой, пришел в такую ярость, что Георг рад был поскорее убраться восвояси, боясь, как бы отец не набросился на него, как однажды уже сделал это.

Чтобы хоть как-то вывести Эдуарда из состояния подавленности, он в тот же вечер поспешно организовал прием, но Эдуарда, никогда не отличавшегося интересом к карточным играм и горячительным напиткам, все усилия брата приводили только в еще большее уныние. То, что Георг живет в такой роскоши и с такой легкостью позволяет себе огромные траты, казалось Эдуарду обстоятельством в высшей степени несправедливым.

Ему все больше нравилась Мария Фитцхерберт. Словно чувствуя тяжесть у него на душе, женщина старалась увлечь Эдуарда непринужденной, ни к чему не обязывающей беседой. Хорошо зная Женеву, так как успела попутешествовать по континенту, она спрашивала его о тех местах и людях. Георг уже рассказал ей о цели столь внезапного приезда брата в Англию, и она по-женски ему посочувствовала:

— Деньги — это вечная проблема, сэр. Сколько бы их ни было, тебе всегда требуется больше. Взять, к примеру, Георга. У него огромное содержание… и все равно долги.

Было совершенно очевидно, что благополучие Георга ей не безразлично, ибо Мария не раз пыталась умерить его интерес к напиткам и не раз получала в ответ грубость.

Отчаяние, гнев и горечь переполняли сердце Эдуарда, когда он день за днем просиживал в небольшой передней в доме короля в надежде, что отец снизойдет до встречи с ним. Но все безрезультатно. А Георг и Фредерик продолжали закатывать каждый вечер шумные пирушки. Когда сборища становились разнузданными, миссис Фитцхерберт просила извинить ее и поспешно удалялась. Теперь Эдуард испробовал всевозможных прелестей жизни на широкую ногу, и она стала претить ему так же, как убогое, скудное существование в обществе барона Вангенхайма. Ждать. Только ждать, пока появится свой дом… Там у него будет роскошно… возможно, даже кричаще роскошно… Но это будет роскошь утонченная.

Эдуард находился в Лондоне уже две недели, когда ему доставили письмо, в котором сообщалось, что его величество зачислил своего сына принца Эдуарда в армию в чине полковника и посему молодому человеку надлежит быть командированным в Гибралтар.

Братьев потрясло известие. Потом Георг и Фредерик принялись кричать и проклинать отца за его недостойное поведение. Только Эдуард хранил молчание. Гибралтар. А как же его содержание? Как его будущее герцогство? Нет, ему нужно лично переговорить с отцом.

Его упорство принесло результат. Король согласился принять сына в самое утро его отплытия. Но, представ пред королевскими очами, юноша в буквальном смысле слова потерял дар речи — так его потрясли неопрятная наружность и безумный вид родителя.

Оказалось, братья не преувеличивали. Неряшливые спутанные волосы, небритые щеки, почему-то в синяках, словно он падал или его кто-то бил. Состояние его было явно плохим — руки и голова чудовищно тряслись. Неудивительно, подумал Эдуард, если принять во внимание бесчисленные очищения и кровопускания, которым подвергали отца.

Жалость и сочувствие переполнили юношу, возобладав над обидой и гневом. Все его протесты и возмущения так и остались невысказанными. Встреча прошла без излияний любви, но и без взаимных обвинений. После десяти минут бесплодного разговора, превратившегося в обмен пустыми банальностями и в бессвязное бормотание, Эдуард поспешно откланялся. Потом он даже не мог припомнить, как это получилось — то ли король объявил аудиенцию законченной, то ли он сам поторопился скомкать беседу, в которой ни словом не упомянул о своем герцогстве, о содержании или об улаживании проблемы с долгами.

Георг и Фредерик выслушали рассказ о посещении отца с насмешкой. Они называли Эдуарда дураком за то, что он не наорал на старика и не заявил о своих правах во весь голос. Они явно тяготились обществом бедолаги братца — для них он был занудой и паинькой. И все же вызвались поехать с ним в Портсмут и проводить на борт фрегата «Саутгемптон».

Впрочем, там Эдуарда приятно удивило одно обстоятельство — толпы горожан, явившихся к торжественному отплытию, радостно приветствовали его. После двух дней праздничных мероприятий и различных гражданских увеселений «Саутгемптон» поднял флаги, и звуки военной музыки смешались с залпами орудий, возвестивших об отплытии. Эдуард почувствовал приток душевных сил. Его ждала новая жизнь, свободная от тирании барона. Теперь ему предстояло разделять общество капитана Чарльза Крофорда, бывшего адъютанта герцога Йоркского, с которым по пути в Гибралтар Эдуард быстро подружился.

Глава 2


В Гибралтаре Эдуарда встречали столь же бурно, как и в Портсмуте в день отплытия. На причале его ждал командующий гарнизоном генерал Чарльз О'Хара и солдаты королевского полка ее величества, выстроившиеся в парадную шеренгу вдоль всего пути до генеральской резиденции, где Эдуарду предстояло пожить на первых порах.

Шагая вдоль шеренги, он с трудом сдерживал чувство недоуменного презрения и брезгливости, которое вызвал у него неряшливый вид этих людей. Все в них — и неопрятная форма, и отсутствие выправки — неприятно поразили юношу. «Ладно, немного подождите, — думал он, не без возмущения мысленно обращаясь к генералу. — Подождите немного, и я втолкую вам, что такое дисциплина». Эдуард радостно предвкушал, как заставит каждого из этих людей стать безукоризненной деталью хорошо отлаженной военной машины.

Генерал О'Хара, преисполненный гордости оттого, что ему выпала честь встречать на вверенной ему территории сына самого короля, не жалел ни сил, ни средств на развлечение гостя. Ежедневные балы и приемы, где собиралось все высшее общество — и гражданское, и военное, — вошли в порядок вещей. Штатские представляли собой разношерстую многонациональную толпу, и все как один старались подольститься к Эдуарду. Чтобы снискать его расположение, они готовы были едва ли не лизать ему сапоги.

Однако, превращаясь на балах в «прекрасного принца», в обычные дни молодой принц оставался полковником Гельфом, старшим офицером гарнизона, где жизнь, начинавшаяся очень рано с утренних построений на плацу, представляла собой долгие часы изнурительной тренировочной муштры. В итоге Эдуард оказался непопулярным как у солдат, так и у офицеров, не привыкших к раннему подъему.

Однако Эдуард продолжал придерживаться жесткой линии. К тому времени с помощью капитана Крофорда он подыскал себе небольшой домик и. пока с его же помощью обзаводился всем необходимым, обнаружил, что имеющаяся у него сумма в пятьсот фунтов стерлингов несказанно далека от цифры, способной прийти в согласие с его запросами.

И все же, когда дом был готов для проживания, он вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так одинок. Ему так и не удалось подружиться ни с кем из младших офицеров, роптавших на строгие порядки и жесткую дисциплину, которые он ввел в гарнизоне. Что касается женщин, то их в Гибралтаре было совсем мало. Среди них, конечно, нашлось бы несколько озабоченных устройством своих дочерей мамаш и бесчисленное множество жаждущих интрижки жен — у этих чуть ли не на лбу было написано, что они в любой момент готовы стать самыми благоразумными любовницами.

Как и в Женеве, в Гибралтаре буйно процветала проституция. Иногда в минуты особо острого одиночества и уныния Эдуард наведывался в бордель, но всякий раз после такого посещения лишь ненавидел и презирал себя. Как ему не хватало такой дамы сердца, какой была Аделаида!

Внезапно его осенила идея. Почему бы не пригласить сюда ее сестру Викторию с младенцем? Мысль о том, что он увидит малышку вновь, привела молодого человека в восторг. Перед отъездом из Женевы он навестил их и тогда, помнится, поразился перемене, произошедшей с малюткой за столь короткое время. Крошечное красное сердитое личико разгладилось и сделалось поистине ангельским. До чего же приятно было бы ему наблюдать за тем, как растет его дочь!

Приняв решение, Эдуард не стал медлить с его претворением в жизнь. Посвятив в тайну своего слугу Море, он немедленно отослал его в Женеву, с тем чтобы тот привез к нему мадемуазель Викторию Дюбо и малютку.

Чтобы заполнить время ожидания, он присмотрел подходящее жилье и няню для ребенка. Разумеется, им придется осторожничать. Виктория могла представиться одинокой вдовой с маленькой дочерью на руках… а он, как якобы давний друг, время от времени навещал бы их. Интересно, окажется ли Виктория такой же мягкой и уступчивой, как Аделаида?