— Какая разница! — сказала я. — Татуировка и есть татуировка.

Тем не менее я перешла вслед за Анной в другую очередь. Мы вместе работали в карьере. Своей добротой она до некоторой степени скрашивала мою жизнь.

— Не скажите, Мойше сделали такую татуировку, что у него обезображена рука до самого локтя, — заметила одна из женщин.

— А у Арона цифры вообще нацарапаны на внешней стороне руки.

— Какая подлость! — возмутилась я.

Анна потянула меня за рукав.

— Вот, посмотри.

Она выставила вперед руку, на внутренней стороне которой стояли каллиграфически выписанные цифры и буквы.

— Эта женщина, — объяснила она, — ставит махонькие, аккуратные циферки, не то что остальные. Я еще вчера присмотрелась к ней.

— Но ведь у тебя уже есть татуировка, — удивилась я. — Зачем тебе новая?

Анна пожала плечами.

— Мне сказали, что у меня должен быть другой номер, — объяснила она. — Я хочу снова попасть к ней. Она настоящий виртуоз. А если ты похвалишь ее работу, она тем более постарается.

— Как ты можешь так спокойно об этом рассуждать? — рассердилась я. — Они же уродуют нас! Ты что, с ума сошла?

— Немцы не настолько глупы, чтобы после всей этой волынки взять и убить нас.

Она улыбнулась и протянула руку для наколки.

… Я протянула руку и потрогала бумаги на столе коменданта. Комендант вместе со своим адъютантом отлучился в лагерь. Прибыл очередной состав с евреями, и началась обычная в таких случаях суета. Шум голосов, окрики охранников и лай овчарок были слышны даже в канцелярии.

Я сидела в кресле коменданта за его письменным столом. Передо мной лежала папка. Я раскрыла ее.

«Подразделения штурмовиков, высланные сегодня, достигли лишь незначительного успеха. Было обнаружено двадцать девять (29) новых опорных пунктов, но многие из них оказались покинутыми. Обнаружить опорные пункты, как правило, удается лишь благодаря сведениям, полученным от наших агентов-евреев».

Снаружи по-прежнему доносился надсадный лай собак, но в доме было тихо. Жена коменданта куда-то уехала, забрав с собой детей. Я перевернула страницу.

«Засевшие в бункере евреи, как правило, соглашаются добровольно сдаться. Во время перестрелки, завязавшейся около полудня, бандиты оказали сопротивление, используя коктейль Молотова, пистолеты, а также самодельные ручные гранаты».

Теперь мне были отчетливо слышны крики, проклятья, треск пулеметов, лай обезумевших собак. Я выглянула в окно и увидела сбившихся в кучку обнаженных людей и обступающих их со всех сторон эсэсовцев.

«Когда штурмовики приступили к обыску местных жителей, одна из женщин вытащила из-под юбки ручную гранату, выдернула чеку и бросила гранату в офицеров, проводящих обыск, сама же убежала в укрытие».

Углубившись в чтение, я не заметила, как отворилась дверь.

— Не покидай меня сейчас, — сказал комендант. — Не предавай меня.

Он придвинул свое кресло к моему стулу и, вытащив пистолет из кобуры, протянул его мне.

— Сделай это. Я приказываю, — сказал комендант.

Видя, что я не собираюсь выполнять его приказ, он положил пистолет мне на колени.

— Ты должна сделать это, — сказал он. — Сам я не могу.

Он откупорил третью бутылку шампанского. Мой бокал оставался нетронутым. Он поднес его к моим губам. Я отпила глоток и поставила бокал на стол. Комендант пил прямо из бутылки.

Пистолет, тяжелый и теплый, лежал у меня на коленях.

— Возьми его, — сказал комендант. — Освободи меня.

Он поставил бутылку на пол и, взяв в руки пистолет, потянул на себя затвор: оставалось только спустить курок. Он нацелил пистолет себе в грудь, взял мою руку и, вложив в нее рукоятку пистолета, крепко стиснул ее. Но моя рука не повиновалась ему. Он встал, заставил встать меня и уже обеими ладонями обхватил мою руку, не желавшую держать пистолет. Потом он поднял мою руку с пистолетом и наставил дуло прямо себе в грудь. Распрямив плечи, он сделал глубокий вдох и вскинул голову.

— Освободи меня, — повторил он. — Стреляй.

Он отпустил мою руку и, лишившись опоры, она беспомощно опустилась вниз.

— Нет, нет. Стреляй! — воскликнул комендант.

Услышав звук упавшего на пол пистолета, он покачал головой. Я стояла как вкопанная. Пистолет лежал между нами на полу.

… Я лежала, словно окаменевшая, лишь время от времени отворачивала лицо, чтобы не чувствовать его дыхания. Он не трогал меня. Он держался руками за край койки. При каждом его яростном толчке стальная рама впивалась мне в плечи и спину. Моя роба пропиталась его потом. Его мундир царапал мне кожу, а волосы то и дело попадали мне в рот. Я лежала, не двигаясь и не говоря ни слова, думая только о том, чтобы он не дышал на меня. Когда я закрывала глаза, он словно бы переставал существовать. И все остальное переставало существовать вместе с ним.

Второй стоял рядом и смотрел на нас. Я слышала его дыхание: частое, прерывистое. Я ощущала присутствие их обоих: оба двигались в каком-то яростном, неистовом ритме, но только один из них лежал на мне. Меня мутило от их запаха — смеси алкогольного перегара, табачного дыма и пота. В какой-то момент я с ужасом осознала, что со мной происходит, и поспешила снова закрыть глаза, стараясь не дышать. Я погрузилась в небытие. Наконец он закончил. Я чувствовала на шее его слюнявый рот. Когда он убрался с койки, подошел второй.

— Еще разок? — сказал он.

— Сколько хочешь. Сегодня у тебя есть такая возможность.

— Это последняя возможность, мама. Я попробую, — сказала я. — Не волнуйся.

— Не смей! Не смей туда ходить! — воскликнула мама.

Я надела пальто.

— Ты не представляешь, какой это зверь!

— Кажется, ты видела присланную нам бумагу.

— Самуил, не пускай ее к этому человеку. Ты же знаешь, какие ужасы про него рассказывают.

Я выхватила из рук отца бумагу и прочитала вслух:

— «Настоящим уведомляем вас о необходимости прибыть на железнодорожную станцию 18 июня (в воскресенье). Регистрация проводится с 7:00 до 18:00…»

— Самуил, мы не можем стоять и молча смотреть, как она направляется к этому извергу. Ты же слышал, на что он способен.

— «… По получении настоящего уведомления вам надлежит собрать необходимые вещи: два (2) места ручной клади весом до тридцати (30) кг. Указанный вес не может быть превышен, так как помощь в погрузке багажа оказываться не будет».

— Самуил, что ты намерен предпринять?

— А что мы можем предпринять? — ответил отец. — Это конец.

— С чего ты взял? — спросила я.

— Они велят нам прибыть на станцию вместе с вещами, — сказал отец. — Ты когда-нибудь видела, чтобы те, кто уехали с вещами, вернулись назад?

Я сунула бумагу в карман и стала рыться в маминой сумочке в поисках помады. Я извлекла оттуда старый тюбик, но помады в нем почти не осталось. Я соскребла пальцем немного краски и размазала по губам. Потом пощипала себя за щеки, чтобы к ним прилила кровь. Когда я собралась уходить, мама схватила меня за локоть.

— Самуил, почему ты молчишь?

— А что я могу сказать, Ханна? Ты же знаешь, как она упряма.

— Кончится тем, что он отправит ее вместе с нами, — сказала мама и потянула меня за рукав.

— Что мы можем сделать? — пожал плечами отец.

Я захлопнула за собой дверь.

… — Что мы можем сделать? — спросила я. — Мы всего лишь узники.

Ревекка стояла и смотрела на меня, пока остальные жадно запихивали себе в рот принесенные мною хлебные крошки и картофельные очистки. Шарон плюнула в меня, когда я предложила ей затвердевшую сырную корку. Другой заключенный живо выхватил ее у меня из рук.

— Это все, что ты принесла? — спросила Ревекка.

— Как же, от нее дождешься еще чего-нибудь, — прошипела Шарон.

— Нет, — сказала я. — Я выполнила свое обещание.

Я вынула из-за пазухи небольшой сверток. Ревекка развернула его и кивнула.

— Этого не хватит на всех, — буркнула Шарон.

— Это все, что мне удалось достать, — сказала я. — Он никогда не расстается со своим пистолетом.

— Это уже что-то, — смягчилась Ревекка.

— Да тут самый мизер! — возмутилась Шарон. — Она сделала это нарочно, чтобы сорвать наши планы.

— У вас все равно ничего не получится, — проговорила я.

— Получится, — сказал один из мужчин.

— У нас есть гранаты, — с вызовом добавила Шарон, — и кое-какое оружие.

— Главное — напасть на коменданта, когда он один, — сказала Ревекка.

— На коменданта? Но вы говорили, что…

— Или на худой конец, когда он вдвоем со своим адъютантом, — сказала Ревекка, раздавая своим товарищам патроны. — С двумя мы как-нибудь справимся.

Я дотронулась до руки Ревекки, и она вскинула на меня глаза.

— Но вы говорили, что эти патроны предназначены для охранников в «пекарне».

— Считай, что мы передумали, — сказала Ревекка.

— Или просто обвели тебя вокруг пальца, — ухмыльнулась Шарон.

— Нет, вы не можете этого сделать! — воскликнула я. — Если с ним что-то случится, они поднимут на ноги весь лагерь.

— Ну и пусть. Это лучше, чем ждать, пока они нас перебьют, — сказала Ревекка.

Они принялись рыть руками мокрую землю, чтобы спрятать оружие и боеприпасы. Завернув их в тряпицу, они положили все это в ямку и присыпали ее сверху землей.

— У вас мало шансов на успех, — сказала я.

— Ничего, мы попытаемся сделать все, что в наших силах, — ответила Ревекка. — Ты же отказываешься снабдить нас пистолетами.

— Шкаф, в котором они хранятся, заперт. Я уже говорила вам об этом.

— Ты много чего нам говорила, — не преминула съязвить Шарон. — Но это не значит, что твоим словам можно верить.