Шерри Семан - Любовница коменданта

— Теперь ты совсем красивая. Она протянула мне щетку. — Хочешь меня причесать?

— Ильзе! — послышался сверху голос коменданта. — Где ты? В моем кабинете?

Девочка бросила щетку и выбежала за дверь.

Все вокруг засуетились забегали: заключенные, охранники, собаки. Я велела родителям не отходить от меня ни на шаг, но все равно мне приходилось то и дело придерживать их за рукав, чтобы не потеряться в общей толчее. Здесь было намного хуже, чем в поезде: огромное скопление людей, неразбериха, плач, крики. И вездесущие немцы с винтовками и собаками. И трубы, изрыгающие зловонный черный дым. Я схватила родителей за руки.

— Мне больно, — сказал отец, пытаясь высвободить руку.

— Не вырывайся! — прикрикнула я на него.

— Пусти, — сказала мама. — Тебе же говорят: больно.

— Я боюсь, что вы потеряетесь.

— Мы не потеряемся. Мы будем рядом.

— Мы никуда не пойдем без тебя.

— Я не желаю рисковать, — сказала я. — Я вас не отпущу.

Каким-то образом мы очутились во главе очереди. Врач, едва взглянув на нас, приказал мне идти направо, а родителям — налево.

Нас разъединили. Теперь мы находились по разные стороны. Я не знала, какая сторона лучше: левая или правая. Никто не знал. Там, где оказались мои родители, были в основном старики, но также и дети.

Так какая же сторона лучше? Левая или правая? Рядом с родителями я увидела молоденькую женщину с младенцем на руках. На вид ей было столько же лет, сколько мне. Родители взялись за руки и не сводили с меня глаз. Врач продолжал сортировать вновь прибывших на две группы. «Налево! Направо!» — командовал он.

Все большее количество людей отделяло меня от родителей. Мама заплакала. Отец сдерживал себя и даже пытался улыбнуться.

«Налево! Направо!» Я шагнула было в ту сторону, где стояли родители, но тут появился комендант. Увидев меня, он остановился. «Налево! Направо!» — продолжала звучать команда.

Комендант окинул взглядом стоявших на противоположной стороне, потом посмотрел на меня и, кивнув, пошел дальше. «Налево! Направо!»

Я осталась на месте.

— Неужто ты надумала перейти на нашу сторону? — ухмыльнулась Шарон. — Да, ты и впрямь хуже последней шлюхи.

— Так мы тебе и поверили! — огрызнулся один из ее спутников. — Нам наплевать, что с тобой будет.

— Что тут происходит? — спросила Ревекка, подойдя к забору позади крематория.

С ней было несколько заключенных. Похожие на уродливые тени, они жались к ней в тусклом скользящем свете прожекторов. Ветер, насыщенный пеплом, слепил мне глаза. Я подошла ближе.

— Что тебе нужно? — спросила Ревекка.

— Ей понадобилась наша помощь, — сказал сдан из заключенных.

— Будь она проклята! — процедила Шарон.

Ревекка улыбнулась:

— Ты хочешь, чтобы мы тебе помогли?

— Я беременна, — сказала я.

Они повернули ко мне бледные, изможденные лица. Намокшая под дождем одежда облипала их костлявые фигуры.

— Видать; ты неплохо отъелась на комендантских харчах.

Я схватила Ревекку за руку. Остальные теснее обступили ее. Она грубо отшвырнула мою руку.

— Я скорее умру, чем рожу от него ребенка.

— Ничего, не умрешь, — съехидничала Ревекка.

— Пожалуйста, помоги мне. Сама я не смогу этого сделать. Я выполню любое твое требование, только помоги.

— Не помогай ей, — вмешалась Шарон.

— Я не могу родить этого ребенка. Я сделаю все, что ты велишь.

— Не слушай ее, — стояла на своем Шарон.

— Все, что я велю?

— Да, я все сделаю. Только помоги.

Шарон решительно встала между мной и Ревеккой.

— Как ты можешь, Ревекка? Вспомни, сколько раз она отказывала нам в помощи!

— Он отправит ее в газовую камеру, если узнает, что она ждет ребенка, — сказал кто-то из заключенных.

— Ну и что? — вскинулась на него Шарон.

— Что будем делать? — спросил кто-то, стоявший рядом с Ревеккой.

Ревекка скрестила руки на груди.

— Будет больно, — предупредила она.

— Я знаю.

— У тебя будут страшные боли, причем несколько дней.

— Неважно.

— Будет много крови, — продолжала Ревекка. — Как ты скроешь это от него?

— Это моя забота.

После некоторого раздумья она наконец кивнула. Под глазами и на впалых щеках у нее залегли огромные тени. Когда она улыбнулась, ее лицо напомнило мне череп, украшающий серебряный перстень коменданта.

— Стало быть, теперь мы тебе понадобились, — медленно проговорила Ревекка.

— Что она будет делать? — спросила Ильзе, сидя на коленях у коменданта в его кабинете. — Что она будет делать, папочка? — повторила девочка, испуганно посмотрев на отца.

— Я не знаю, — ответил комендант. — Я не могу перевернуть страницу. Ну-ка, помоги мне. «… Старушка, хотя она и казалась доброй, на самом деле была злой ведьмой…»

— Я так не хочу! — воскликнула девочка, схватив отца за лацкан мундира и прижавшись щекой к его груди. Потом она заглянула в открытую книгу сквозь щелки в растопыренной ладошке.

«… Она построила красивый пряничный домик, чтобы заманивать туда маленьких детей. Как только они заходили в этот домик, она хватала их, варила и съедала…»

— Нет! Я не хочу!

«… У ведьмы были красные глаза, такого же цвета, как огонь или кровь, и она плохо видела, зато у нее был отличный нюх, совсем как у зверей, и поэтому она сразу же учуяла, что Гансель и Гертель где-то близко».

— Ты не дашь ведьме съесть меня, правда, палочка? — в ужасе спросила Ильзе.

— Конечно, нет.

— А Ганса?

— И Ганса тоже. — Он посмотрел на малыша, спящего у него на руке, и поцеловал его головку. — Я никогда не дам ведьме съесть вас.

— А маму?

— И маму тоже.

— Ведьмы едят только маленьких мальчиков и девочек, да? Которые ушли из дома и потерялись?

— Моему мальчику и моей девочке это не грозит. — Комендант крепко прижал их обоих к груди, касаясь лицом их волос. — Мои дети никогда не потеряются.

… — Я тоже потерял родителей, Рашель, — сказал Давид. — Не ты одна пострадала во время войны.

— Я этого не утверждаю. Неужели нужно снова заводить этот разговор?

— Да.

— Но почему именно сейчас?

— Потому что я устал бегать с места на место.

Давид вынул из чемодана свои рубашки и положил их обратно в ящик. Он взял у меня из рук свой костюм и повесил его в шкаф.

— Что ты делаешь? — удивилась я.

— Довольно, Рашель.

— Что значит, «довольно»?

— Я не собираюсь всю жизнь бегать с одного места на другое. Я хочу иметь постоянный дом. Я хочу иметь семью.

— При этом тебя не интересует, чего хочу я.

— Мне кажется, этот вопрос должен был задать тебе я.

— А если я уеду? — спросила я. — Если мне придется уехать?

Давид устало посмотрел на меня. Его лицо показалось мне ужасно худым, осунувшимся. Он ухватился рукой за дверной косяк.

— Я тебя люблю, Рашель, но я остаюсь.

— Ты мой муж!

Он вздохнул.

— Ты дал мне слово, Давид.

Он промолчал.

— Ты дал мне слово, что никогда меня не оставишь. Ты клялся, Давид.

Он смотрел на меня, но его глаза были чужими. Он покачал головой. Я столкнула чемодан с кровати — при этом он задел тумбочку, и стоявшая на ней лампа полетела на пол. Давид закрыл глаза.

— Ты дал мне слово, — повторила я. — Ты обещал!

— Не помогай ей, — вмешалась Шарон.

— Ты же обещала!

— Я сказала, что попробую.

— Нет, ты сказала, что поможешь нам.

— Я знала, что ей нельзя верить, — сквозь зубы процедила Шарон.

— Это не так просто, как вам кажется, — возразила я.

— Ты обманула нас, — сказала Ревекка.

— Неправда. Вы же не хотите, чтобы я рисковала жизнью, когда нет ни малейшей надежды на успех. Документы, которые вы мне дали…

Удар сзади сбил меня с ног. Я упала на четвереньки прямо в раскисшую глину. В ушах у меня звенело. Следующий удар по спине уложил меня на землю. Моя щека тоже оказалась в глине. Они пинали меня ногами. Я пыталась подняться на колени и прикрыть голову руками, но они не давали мне этого сделать. Послышался какой-то хруст, и я почувствовала страшную боль в боку. В голове у меня гудело, но я не потеряла сознания.

— Хватит, — сказала Ревекка.

Они оставили меня в покое и обступили со всех сторон. Ревекка нагнулась и, схватив меня за волосы, заглянула мне в лицо. Бок разрывался от горячей боли.

— Имей в виду, ты кое-чем обязана нам, — сказала она. — Не думай, что мы забудем об этом.

— Мы ничем им не обязаны, — возмутилась я.

Отец потупился, прижимая к груди буханку черного хлеба. Незнакомец стоял в темном проеме двери, держа в руках пачку бумажных купюр.

— Он такой же еврей, как и мы, — возразил отец.

— Он в бегах, он скрывается, — сказала я. — Скрываться же удается только богатым евреям. А это значит, что он не такой, как мы.

— Пусть хотя бы возьмет хлеб, — сказал отец.

— Бедный еврей не может позволить себе залечь на дно, это привилегия богатеньких. Так что пусть ищет себе пропитание в другом месте.

— От нас не убудет, если мы дадим ему немного хлеба, — упорствовал отец.

— У меня есть деньги, — сказал незнакомец. — Я заплачу.

— Нам не нужны деньги. Они ничего не стоят, — не сдавалась я. — А вот еда нам нужна.

— Речь идет всего лишь о буханке ржаного хлеба. — Отец попытался незаметно сунуть незнакомцу хлеб.

— Ты знаешь, чего мне стоило раздобыть эту буханку? — сказала я, вставая между ними. — А ты хочешь ее отдать.