Он высыпал в чашку все содержимое сахарницы и с шумом втянул в себя густую жидкость. Потом принялся за второй пончик, выпачкав подбородок джемом. Его живот вместе с пистолетом с трудом умещался под пиджаком.

— Что вам нужно? — спросил я.

— Вот это уже другой разговор. А сами вы как думаете?

— Понятия не имю.

— Бросьте прикидываться. Вы умный человек. Как-никак бывший начальник. Попробуйте угадать.

— Я не привык играть в шарады. Говорите, что вам нужно.

— Нет, попробуйте сами догадаться.

— Говорите же.

— Да будет вам, господин начальник. Угадайте. — Он осклабился, обнажив щербатый рот.

— Позвольте дать вам один совет.

— Совет?

— Да. Это единственное, что я могу для вас сделать.

— Подумать только! Он собирается давать мне советы! Вот это да! Я не знал, что вы такой шутник, начальник.

— Не называйте меня начальником. Позвольте поделиться с вами одной мудростью, которую я усвоил…

— Совет! Вот насмешил!

— Ложь, повторенная много раз, становится правдой.

— Правдой? — прыснул он, забрызгав рубашку кофе. — Это не имеет отношения к правде.

Он ошибался. Это имело прямое отношение к правде. В мире не существует ничего, кроме правды. Порой мне даже кажется, что я остался в живых для того, чтобы рассказать правду.

— Хочешь услышать правду? — спросил Дитер, когда на моей машине мы объезжали лагерь. — Ты намного храбрее Филина.

— Что? Храбрее Генриха? Что ты несешь?

— Он приезжал к нам на прошлой неделе, я уже рассказывал тебе об этом. Решил посмотреть, как проводятся массовые расстрелы.

— Как проводятся расстрелы? Но почему? Вы проводите их как-нибудь по-особому?

— Да нет, — ответил Дитер, глядя из окна на шеренги заключенных, собранных для очередной переклички. — Как всегда. Тем не менее он приказал мне и моим людям отобрать сотню пленных. Мужчин и женщин. И вывести их на плац.

— Женщин тоже?

— Да. Он хотел, чтобы мы их расстреляли. В его присутствии.

Дитер передернул плечами, когда машина остановилась, пропуская группу заключенных. Один из них упал. Охранник спустил собаку, и она тотчас же набросилась на него. Я сделал водителю знак ехать вперед. Водитель нажал на клаксон. Охранники отогнали заключенных в сторону, давая машине возможность проехать. Когда мы завернули за угол, Дитер поднял стекло.

— Как только были сделаны первые выстрелы и убитые повалились на землю, Генриху стало дурно.

— Не может быть!

— У него закружилась голова.

— Невероятно.

— Он чуть не грохнулся в обморок, но в последний момент все-таки взял себя в руки.

— Но ведь это был всего лишь расстрел.

— А потом, ты только послушай, Макс, он стал орать на стрелков моего подразделения.

— Что?

— Он орал и на них, и на меня. За то, что мы не умеем как следует целиться.

— Но вы же отменные стрелки. Что значит «не умеете целиться»?

— Несколько женщин были только ранены. Они остались в живых.

— Поэтому он и стал на вас кричать?

— Да. Будто мы сделали это умышленно.

Он постоянно повторял нам, чего от нас ждут Как нам следует поступать, думать, во что верить Он твердил, что мы войдем в историю как спасители немецкого народа. Он внушал нам, что нас связывают не только общие чаяния, надежды и мечты — нас связывают кровные узы.

— Мы станем обществом, спаянным кровными узами. Мы — представители арийской расы. В наших жилах, в наших сердцах пульсирует чистая кровь. Мы должны быть проворны, как гончие псы. Несгибаемы, как подошва сапога. Тверды, как сталь Круппа. Несгибаемы. Тверды. Чисты. Только чистокровные арийцы способны презреть истину. И отстоять ее любой ценой.

— Мы исповедуем иные истины, нежели вы, — заявил сдан из стоящих передо мной пленных.

Их было семеро, грязных, одетых в окровавленные лохмотья. Один из них едва держался на ногах. Среди них был подросток и коротко стриженная женщина. Она плюнула мне в лицо, когда я подошел к ней. Мой адъютант залепил ей пощечину.

— Где вы их обнаружили?

— Неподалеку от лагеря, в лесу, господин комендант.

— Партизаны, — сказал я. — Что ж, мы знаем, как обращаться с партизанами.

— Они стреляли. В результате несколько наших погибло.

— Сколько?

— По крайней мере, трое.

— Неправда! — воскликнул их вожак по-немецки. — Четверо.

— Пятеро! — выкрикнула женщина и усмехнулась, вызывающе вскинув голову.

— Вы прочесали весь лес?

— Еще нет.

— А оружие нашли?

— Не все. Зато мы обнаружили их склады с продовольствием, перевязочными материалами, бензином.

— Бензином?

— Так точно, господин комендант.

— Украденным из лагеря?

— Разумеется! — сказал партизанский главарь. — Украденным из лагеря, из-под самого вашего носа.

— Это было совсем нетрудно, — добавил подросток.

— Даже слишком просто, — огрызнулась женщина.

Она не успела договорить, как их главарь кинулся ко мне, пытаясь выхватить у меня пистолет и кортик. Не устояв под его натиском, я невольно попятился к столу. Охранники закричали. Женщина пронзительно взвизгнула, когда я ударил его по голове. Она снова взвизгнула, когда охранники оторвали его от меня. Адъютант поднес к его виску пистолет и спустил курок. Женщина бросилась вперед, молотя кулаками двоих охранников, которые преградили ей путь, не давая подойти к убитому. Другие охранники целились в остальных партизан. Никто из них не шелохнулся, только подросток стиснул кулаки. Я оправил на себе мундир. Женщина посмотрела мне в лицо, прижимая к груди окровавленную голову партизанского вожака.

— Мы все равно победим вас, — выкрикнула она. — Наши жертвы не напрасны.

— Не тешьте себя иллюзиями, — ответил за меня адъютант.

— Прикажете их расстрелять? — обратился ко мне охранник, который привел партизан.

— Отдохните.

— Что делать с этими людьми?

— Ими займутся другие. Идите отдыхайте. Вы заслужили это.

— Благодарю вас, господин комендант.

— Завтра вы снова устроите облаву. Мы очистим лес от этой нечисти.

Двое партизан подняли на руки своего мертвого командира и, подгоняемые охранниками, вместе с остальными вышли из моего кабинета.

— Как вы, господин комендант? — спросил меня адъютант.

— Все в порядке.

Он взглянул на лужу крови на полу.

— Я позову уборщицу, — сказал он.

— Да, и велите ей убрать кровь в ванной.

— В ванной есть кровь? — удивился адъютант.

— Да, на полу, около раковины, я заметил какое-то красное пятно. Кстати, велите ей принести свежие полотенца. В последнюю неделю каждый раз, когда я беру в руки полотенце, оно почему-то оказывается мокрым.

— Я лично прослежу за этим, господин комендант.

— Спасибо, Йозеф. Я всегда могу на вас положиться.

Он направился к двери.

— Йозеф! — крикнул я ему вслед. — Вы прекрасно поработали.

Он кивнул, звучно щелкнув каблуками.

— Сегодня мы устроим себе небольшой отдых, — сказал я. — Мы сможем спать спокойно.

— Макс, тебе нужно немного отдохнуть, — сказала Марта.

Я положил Ильзе на лоб влажную салфетку. Протер ее маленькое тельце полотенцем, смоченным в спирте.

— Ты не можешь всю ночь оставаться на ногах, Макс.

— Ты не отходила от нее ни на шаг весь день, Марта.

— Ты устал, Макс. Ты работаешь целыми днями и не спал уже три ночи кряду. Что, если ты тоже заболеешь? Ты нужен мне. Ты нужен Гансу.

— Жар все еще держится.

— Я побуду с ней. Иди спать.

— Ее состояние не улучшается.

— Макс, тебе нужно отдохнуть. Я посижу с ней.

— То же самое было с…

— Неправда. Не смей так говорить.

— Что, если она умрет?

— Нет, доктор сказал, что это совсем другая болезнь.

— Он не видел ее. Он не может знать наверняка. Что, если мы потеряем нашу девочку?

— Прекрати, Макс. Не смей так говорить Не смей. Это не то, о чем ты думаешь.

— Значит, это лагерь.

— Что? — спросила Марта, забирая у меня мокрое полотенце. — Что ты сказал?

— Лагерь. Во всем виноват лагерь. Она заболела из-за него.

— Что за нелепая мысль?

— Нам нужно уехать отсюда. Тогда она поправится. Мы уедем из этого лагеря.

— Но ты так дорожишь своей должностью, Макс.

— Отравленная вода. Зловонный воздух. Проклятые заключенные, которые вечно болеют, кашляют, плюют, умирают. Вот что такое лагерь.

— Лагерь здесь ни при чем, Макс. В противном случае заболели бы мы все.

Марта обняла меня и прижалась ко мне всем телом. Мы стояли, не размыкая объятий, и смотрели на Ильзе, лежавшую в своей кроватке, — бледную, маленькую и беспомощную.

— Она выздоровеет, Макс. Мы должны верить в это. А Ганс не заболеет. Вот увидишь. Помолись, Макс. Господь не оставит нас в такую минуту.

— Помолись за меня ты, Марта. Я не умею.

Даже если бы я умел молиться, это вряд ли помогло бы и вряд ли что-либо изменило. Мне было ужасно одиноко. Мне всегда было одиноко, но временами больше, чем обычно. Марта забрала детей и уехала в Гамбург навестить сестру, я остался один в доме. Была весна. Я взял девушку за руку и повел к лестнице. Она дико озиралась по сторонам. Мне стоило немалых усилий заставить ее подняться на очередную ступеньку. Наконец мы миновали кухню, потом столовую. Мы были совершенно одни. И в доме стояла такая тишина, что было слышно тиканье часов в холле. Девушка то и дело пугливо оглядывалась назад. Когда я подвел ее к лестнице, ведущей в спальню, она остановилась, изо всех сил вцепившись в перила. Она окинула беспокойным взглядом входную дверь, гостиную, холл наверху. Я потянул ее за руку.