Вскоре выяснилось, что она учится в музыкальном колледже в Нью-Йорке, обладает прекрасным характером и незаурядным умом. Ободренный непродолжительной беседой, Пол на всякий случай взял у нее телефон.

Через несколько дней он пригласил ее в ресторан, надеясь, что немного развеется и забудет столь печальное для него расставание с Николь. К сожалению, и это не помогло. Улицы, рестораны, парки, кафе – все напоминало ему о недавней утрате. Эта милая девушка была прекрасной собеседницей и могла бы устроить кого угодно, но только не Пола. Вскоре он убедился, что его попытка найти замену Николь только сильнее бередит рану. Уж лучше оставаться в гордом одиночестве, чем теребить и без того исстрадавшуюся душу.

Глава 2

Последние дни все больше напоминали Николь тюремное заключение. Каждое утро она просыпалась с жуткой головной болью и ощущала себя совершенно истощенной после ночных кошмаров. С одной стороны, она постоянно терзалась из-за утраты любимого человека, а с другой – ей не давали покоя дурные мысли о дальнейшей судьбе Джулии.

В первый же день своего пребывания в доме Эдварда она перебралась в гостиную, дав тем самым понять мужу, что не намерена поддерживать обычные супружеские отношения. Харрингтон же воздержался от упреков, так как тяжелая болезнь дочери придала бы выяснению их отношений оттенок чрезмерной эгоистичности.

Николь каждый Божий день ходила в клинику, расположенную в полутора милях от дома, и просиживала там часами, несмотря на совет доктора Спивака не слишком навязывать дочери свою опеку и дать ей возможность успокоиться и немного прийти в себя. Едва ли не через день Николь встречалась с доктором, который все время пытался объяснить ей причину упорного молчания Джулии. К сожалению, он так и не смог сделать окончательный вывод относительно ее состояния. Вначале он убеждал Николь, что это просто-напросто острый эмоциональный шок, затем стал намекать на наличие признаков шизофрении и в конце концов высказал догадку, что это всего лишь осознанный уход от надоевшего и несправедливого, как ей казалось, окружающего мира.

Большую часть времени Джулия неподвижно сидела у окна и смотрела на темные воды Ист-ривер, совершенно не обращая внимания на присутствие матери. Николь не навязывала ей свое общение, но всеми силами пыталась показать, что по-прежнему любит ее и готова пожертвовать всем ради ее благополучия.

А вечером в палате появлялся Эдвард, на которого молчание дочери не производило, казалось, никакого впечатления. Он быстро находил удобный предлог и покидал палату.

Николь не обвиняла мужа в черствости, а просто приходила к дочери каждый день и оставалась с ней большую часть времени. В течение второй недели пребывания Джулии в клинике Николь приняла очень трудное для себя решение – не прикасаться к начатой уже скульптуре до тех пор, пока Джулия окончательно не поправится.

Больше всего Николь беспокоило то, что Джулия отказывалась принимать пищу самостоятельно и ела, только когда медсестра кормила ее с ложки. Некоторое время спустя Джулия позволила матери кормить себя, что было хорошим признаком. Николь обрадовалась, что дочь доверила ей столь важное дело, и понадеялась на скорое улучшение. Стараясь ни на что не отвлекаться, она не читала газет, не слушала радио, а просто сидела молча, предельно сконцентрировавшись в этой своеобразной медитации. Ей очень хотелось проникнуть в душу Джулии и убедить дочь в том, что мать ее любит и желает скорейшего выздоровления.

Два месяца тянулись целую вечность, но, к сожалению, к каким-то серьезным изменениям не привели.

***

Проклиная свое невезение, а заодно и вообще все на свете, Эдвард переступил порог небольшой квартиры, которую он с некоторых пор снимал на Пятьдесят седьмой улице. Он только что совершил самую крупную в своей жизни ошибку – ошибку, которая может стоить ему по меньшей мере пятидесяти тысяч долларов. Он по глупости продал скульптуру Джорджа Сегала, совершенно забыв о том, что Уитни собирается устраивать грандиозную выставку работ этого мастера.

А дело в том, что неожиданная болезнь Джулии совершенно выбила его из колеи. Ему даже плохо становилось, когда он вспоминал, что какой-то мерзкий наркоман искалечил в Париже его любимую дочь.

Конечно, во всем он обвинял прежде всего Николь, так как до ухода матери из семьи Джулия вела себя нормально и не связывалась с разными подонками. Сам он совсем забросил свою коллекцию, стоимость которой некогда составляла более миллиона баксов. Одним махом, одним безумным поступком Николь разрушила не только семью и здоровье дочери, но и благополучие своего мужа.

Сперва Эдвард даже обрадовался тому, что дочь перенесла нервный срыв, так как небезосновательно считал, что это заставит Николь вернуться в семью. Она действительно вернулась, правда, спала в гостиной, а не на супружеском ложе. Все, казалось, возвращается на круги своя, но беда в том, что проходили дни, а Джулия все не поправлялась, измучив своей болезнью не только мать, но и отца. Николь вообще превратилась в зомби, так как все время проводила в клинике и совершенно перестала обращать внимание на мужа. Она не обедала с ним, не ужинала, отказывалась прикасаться к спиртному и вообще не разговаривала.

Поначалу Эдвард с пониманием относился к ее поведению и даже временами одобрял его, но всему есть предел. Николь находилась в его доме и по-прежнему оставалась его женой, хотя и вела себя как совершенно чужой человек. Он пытался вызвать у нее чувство ревности и несколько раз не ночевал дома, коротая время с девочками в своей небольшой квартирке, но все безрезультатно: Николь просто не замечала его и не реагировала на его поступки соответствующим образом.

Эдвард подошел к бару и плеснул себе шотландского виски. Вспомнились слова доктора Спивака о том, что он мало времени уделял дочери и пытался откупиться от нее щедрыми подарками и большими суммами денег. Эти слова вызвали у него приступ ярости, после чего он невзлюбил этого надменного толстяка с черными волосами и неприятно-пронзительными глазами. Он чем-то напоминал ему не менее омерзительного Пола Лурье, еще одного умника, который постоянно сует нос не в свои дела и портит жизнь окружающим.

Не успел Эдвард покончить с третьей рюмкой, как неожиданно зазвонил телефон. Это была та самая девица, которую он ждал. Она стала сбивчиво объяснять ему, что сегодня вечером никак не сможет к нему вырваться, и попросила перенести встречу на другой день. Эдвард грохнул трубкой по столу и выругался. Чертова шлюха, строит из себя святую девственницу! В расстроенных чувствах он вышел из квартиры и направился домой. В гостиной он включил симфонию Малера, но она показалась ему слишком мрачной. Кантата Баха тоже не улучшила настроение, так как оказалась чересчур абсурдной. Луи Армстронг был слишком энергичным, а Джерри Маллиген – слишком вялым. Даже висевшие на стенах картины не вызывали у него былого восторга. Тесс Абраме наводила тоску своими мрачными тонами, и он никак не мог понять, почему не продал ее в свое время. Да и Шагала надо было бы загнать. Уж слишком он наглый и надменный в своем величии! В конце концов выяснилось, что Эдвард ненавидит все на свете, и прежде всего себя самого. И вообще вся его жизнь пошла кувырком с тех самых пор, как Николь ушла от него.

Повар был крайне удивлен, увидев хозяина дома.

– Мистер Харрингтон говорил, что дома сегодня ужинать не будет, или я ошибаюсь?

Эдвард был не голоден, но все же попросил того приготовить что-нибудь легкое, а сам уселся в кресло с бутылкой вина и предался размышлениям.

Он был воспитан в семье, которая всегда верила в успех и исповедовала идеологию победителей. Его отец был довольно преуспевающим банкиром и всего в жизни добился самостоятельно, без посторонней помощи. Правда, для этого потребовались немалые усилия. Он выискивал небольшие предприятия, находившиеся на грани банкротства, финансировал их, превращая в прибыльные, и таким образом получал затем огромные доходы.

Эдвард учился хорошо и всегда держал в голове три главных принципа: никогда не быть сентиментальным в серьезных делах, покупать вещи только по самым низким ценам, а продавать только в случае самой большой выгоды. Они оказались верными и позволяли ему все эти годы держаться на гребне успеха. И вот сейчас он впервые почувствовал себя неудачником, хуже того – стал вести себя как неудачник.

В половине одиннадцатого домой вернулась Николь и сразу же направилась к себе.

– Посиди со мной, Ника, выпей немного бренди, – пригласил он нарочито спокойным тоном.

Она остановилась, снедаемая сомнениями.

– Я очень устала, Эдвард.

– Ну хоть расскажи мне, как там Джулия. Я сегодня так и не смог к ней вырваться.

Она присела на край дивана и взяла протянутый мужем стакан с напитком.

– Никаких изменений, к сожалению. Надо набраться терпения и ждать. Негативные эмоции накапливались у нее в течение восемнадцати лет, и поэтому было бы глупо ожидать мгновенных чудес.

Только сейчас Эдвард заметил, что жена выглядит не самым лучшим образом. Небрежно затянутые в пучок волосы, на лице никакой косметики, а некогда элегантную одежду сменили самая простенькая юбка и помятая блузка. И все же она оставалась достаточно сексуальной, хотя и играла, по его мнению, роль озабоченной и исстрадавшейся матери.

Он возбужденно заерзал на месте и попытался отвлечься, но навязчивые мысли не покидали его. Неужели она до такой степени озабочена судьбой Джулии, что совершенно не испытывает желания? Эдвард подошел к ее креслу и присел на подлокотник.

– Когда-то мы были с тобой очень счастливыми супругами.

Николь молча хлебнула бренди и отвернулась. Он посмотрел на соблазнительный холмик ее груди, взял из ее рук стакан, наклонился и поцеловал в лоб.

– Тебе не кажется, дорогая, что нам пора восстановить прежние отношения? Хотя бы ради Джулии.