(США) Элизабет Чедвик - Любовники поневоле

– Послушайте, миссис Фицджеральд, – прервал ее судья, – предполагается, что вы должны дать показания по делу, а не проводить предвыборную агитацию.

– Ну, я просто подумала, что раз уж все тут собрались, я добавлю несколько слов о своей кандидатуре, – оправдывалась Кэт. Потом улыбнулась аудитории и добавила: – Спасибо за внимание.

– О чем я все время и толкую, – пробурчал судья. – Женщинам не место в зале суда.

Кэт повернулась к адвокату своего противника.

– Хотите еще о чем-нибудь меня спросить? Не думаю, что у Чарли есть еще вопросы.

Адвокат, все еще пытающийся осмыслить тот факт, что истица использовала место для свидетельских показаний, чтобы агитировать за свою кандидатуру в школьном совете, в изумлении промямлил:

– Что еще можно сказать о женщине, которая не заботится о своей репутации?

– Думаю, вы несправедливы к жителям Брекенриджа, – сказала Кэт. – Я уверена, мои сограждане понимают: я просто выполняла свой христианский долг, как учила меня моя мать. У нее в Чикаго пансион для девушек-работниц, вы, наверное, знаете. Она старается, чтобы у них была хорошая домашняя обстановка и подобающий надзор, раз уж они оказались в большом городе.

– Ваша честь, я не задавал никаких вопросов о ее матери.

– Я расцениваю мои достижения в Брекенридже как продолжение работы моей матери.

– Я ни о чем подобном ее не спрашивал.

– Несколько женщин в «Клубе джентльменов» как раз из Чикаго. Берди, например. Моя мать была рада услышать, что она вышла замуж. Мама считает, что замужество…

– Успокойтесь, миссис Фицджеральд, – оборвал выступление судья. Все дамы, находящиеся в зале, возбужденно переговаривались: «Вы слышали?», «Это и вправду ужасно!» Кэт с радостью отметила поддержку со стороны дам-методисток и членов Общества Святого Покрова. Жаль, что они не входили в состав присяжных.

– Тихо! – проревел судья, который так рассердился, что даже не дал адвокатам произнести заключительные речи. Он немедленно отправил присяжных совещаться. Те довольно долго курили сигары, предложенные адвокатом Медфорда Флеминга, а потом вынесли приговор в пользу Кэт, обязав ответчика выплатить ей триста долларов.

В дальнейшем, принимая поздравления от многочисленных доброжелателей, Кэт выяснила, что жены членов суда присяжных проинструктировали своих мужей и дали им наказ голосовать в пользу Кэт, единственной женщины в городе, придумавшей способ закрыть публичные дома.

– Выдать их всех замуж и выслать из города, – высказалась какая-то женщина, которую Кэт никогда раньше не видела. – Продолжайте это доброе дело, миссис Фицджеральд.

Кэт не собиралась отступать.

Кроме того, протестанты были заинтригованы ее столкновением с епископом Машбефом. Ей задали массу вопросов о том, что же на самом деле она сказала.

– Я просто сказала «если бы», – объяснила Кэт. – Если бы Пресвятая Дева хотела голосовать, если бы мессией была ДОЧЬ БОЖЬЯ.

Эта подлинная история вызвала еще больший скандал, чем слухи. Кэт осознала, что будь она протестанткой и выскажи такую мысль, ее, наверное, подвергли бы остракизму,[3] но будучи католичкой, она просто считалась чудаковатой и эксцентричной особой. Ну почему бы у Бога не появилась дочь, а не сын? Он ведь мог сотворить все, что угодно. Даже постарался, чтобы суд принял решение потребовать с Медфорда Флеминга триста долларов а пользу Кэт.

– У тебя страшно самодовольный вид, – прошептал Коннор, когда они выходили из зала суда.

– Я думаю о том, как разозлится Флеминг, узнав, что должен заплатить мне триста долларов, – с ликованием ответила Кэт.

– Я ведь могу содержать ее, мистер Маклод, – сказал молодой муж Дженни. – У меня есть работа: я продаю рудничное оборудование, а также занимаюсь кое-какими изыскательскими работами в окрестностях Аспена.

– Сейчас мы снимаем комнату в пансионе, но присматриваем дом, который сдается в аренду, – добавила Дженни.

– Теперь я знаю, что сделаю с тремя сотнями долларов, которые получу от Флеминга, – решила Кэт. – Я отдам их вам на обзаведение хозяйством.

– Прекрасно! – с сарказмом заметил Коннор. – Моя шестнадцатилетняя дочь сбегает из дому, заставляет меня рыскать по всему краю, отыскивая ее…

– Ты ездил в Денвер? – Дженни разобрал смех. Коннор нахмурился.

– А теперь Кэт, которая не удосужилась сказать мне, что ты украдкой виделась с ним, хочет вознаградить тебя, подарив триста долларов. У нас с твоей матерью не было трехсот долларов, когда мы…

– Хорошо, папа. Если ты хочешь, чтобы я жила в холодной комнате, где гуляют сквозняки… если это доставит тебе удовольствие…

– Он ничего подобного не хочет! – воскликнула Кэт.

– Откуда ты знаешь? – пробормотал Коннор.

– Папа сам не знает, чего хочет, Кэт. Если бы знал, то женился бы на тебе вместо того, чтобы все время злиться, потому что все мужчины в городе норовят сделать тебе предложение, а он слишком упрям, чтобы пойти на это.

В комнате повисла напряженная тишина. Кэт ожидала, что Коннор опровергнет любые домыслы насчет его брачных намерений, но он лишь проворчал:

– Почему ты решила, что она примет мое предложение?

– Конечно, примет. Ведь ты любишь папу, правда, Кэт?

Кэт вспыхнула и опустила глаза. Она была уверена, что Дженни завела разговор с самыми лучшими намерениями, но никогда в жизни Кэт еще не испытывала такого смущения.

– Ты не должна вмешиваться в дела взрослых, – рассердился Коннор.

– Почему бы и нет? Я замужняя женщина. Господи, папа, если ты намерен снова жениться, то тебе следует поторопиться. Скоро ты станешь дедушкой и будешь слишком старым…

– Ах, дедушкой! Так поэтому…

– Нет, – торопливо успокоила его Дженни. Кэт облегченно вздохнула. Коннор никогда не простил бы ей, окажись Дженни беременной.

И все-таки он не стал возражать, когда Дженни высказала свое предположение. Он лишь сказал: «Почему ты решила, что она примет мое предложение?» Что ему стоило спросить Кэт: «Примешь ли ты мое предложение?» А теперь момент упущен.

Дженни и Том уехали на следующее утро, торопясь поскорее вернуться в Аспен, чтобы присмотреть дом за триста долларов.

– Тебе не нужно было делать этого, – сказал Коннор. – Я бы помог им.

– Хорошо, – откликнулась Кэт. – Ты можешь купить им мебель.

– Она ведь не твоя дочь.

– Да, не моя, – печально согласилась Кэт.

– Хотя… – Коннор пристально взглянул на Кэт. – Насчет того, что сказала Дженни… Ты когда-нибудь думала о… о том, чтобы нам пожениться?

Что она должна была ответить? «Я никогда не думала ни о чем ином?» Или: «Как ты считаешь, почему я три раза была с тобой, если не от большой любви?» Или: «Пожалуйста, женись на мне, Коннор?» Кэт не осмелилась. Она могла войти в публичный дом, чего не сделала бы ни одна порядочная женщина. Могла спорить с епископом о предоставлении права голоса женщинам, на что не отважилась бы ни одна католичка. Могла решительно вторгнуться в салун, ратуя за закрытие питейных заведений по воскресеньям, чего не сделали бы многие из методисток. Но не могла сама предложить Коннору взять ее в жены.

– Кэт… – Он медленно протянул руку и приподнял ее подбородок.

Кэт проглотила комок в горле и сделала шаг навстречу Коннору.

– Ты такая красивая, Кэт.

Он действительно так думает? Вот она здесь в простом домашнем платье. Никакого декольте. Никаких лент в волосах. Коннор приблизился и наклонил голову. От прикосновения его губ волна наслаждения охватила тело Кэт.

Неожиданно кто-то постучал в окно, и они отскочили друг от друга, одновременно обернувшись. В окно смотрел хмурый Дидерик, как раз в это время спускавшийся по приставной лестнице.

– Опять этот проклятый плотник!

Коннор устремился к входной двери, когда в комнату с воплем ввалился Дидерик.

– Ты не сметь целовать ее!

– Отто, о чем ты говоришь? – И почему плотник пытается вмешаться в ее личную жизнь?

– Фы приглашать меня на чай.

– Я пригласила тебя ради Гретель, – удивленно объяснила Кэт.

– Гретель? Зачем мне Гретель?

– Разве тебе не нравится Гретель?

– Он не Гретель любит, Кэт, – сказал Коннор. – Этот идиот любит тебя.

– Не может быть.

– Да, и фы тоже любить меня, миссус. А зачем тогда фы дафать мне фесь эфтот работ и приглашать на чай?

– Ну, что ж, недоразумение с работой уладить легко, – сказал Коннор. – Ты уволен. Сколько мы тебе должны? Семнадцать пятьдесят? Держи. – Коннор сосчитал деньги и сунул их Дидерику. – А теперь выметайся.

– Я рапоталь на миссус, а не на фас.

– Может быть, лучше было бы… ну, если бы ты больше не работал на нас, – согласилась Кэт. Дидерик считал, что она его любит? Ей стало жаль бедного парня. Но ведь она никогда не давала ему повода думать, что любит его. Какая жуткая мысль! Теперь Кэт и сама не могла понять, зачем предназначала его бедной Гретель, которая стояла тут же на пороге, залившись краской и теребя передник.

– Я бы все равно не вышла за него замуж, – сказала Гретель. – Не надо беспокоиться обо мне, мисс Кэт. Есть сколько угодно мужчин, гораздо лучше его, которым я нравлюсь.

– Я уверена, что ты действительно им нравишься, Гретель, – постаралась утешить девушку Кэт. Всегда такая спокойная, Гретель была в ярости. Все обернулось так ужасно. Дидерик смотрел на деньги в своей руке так, словно они могли укусить его; потом перевел взгляд на Кэт, как будто она его предала. Не говоря ни слова, он повернулся и ушел, прихватив лестницу. Кэт пришлось закрыть дверь, так как Дидерик оставил ее открытой.

Коннор направился в свою комнату, схватил пальто, объявил, что не будет ужинать дома и вышел, хлопнув дверью.

– Не плачьте, мисс Кэт, – сказала Гретель. – Есть мужчины и получше его. Все, кто не хочет жениться на мне, хотят жениться на вас.