Они с Коннором снова спорили о трезвости, и он заявил, будто все закончится тем, что Кэт закроет все рудники. Она сбросила последнюю деталь своего туалета – симпатичную нижнюю юбку, отделанную кружевом по краю оборки, и вошла в воду, откуда моментально выскочила с покрасневшими ногами. Из-за нее еще не закрылся ни один рудник. Кэт подлила холодной воды. А ее вложения в ранчо вовсе не глупые. Как он смеет называть ее глупой? Кэт осторожно попробовала воду кончиками пальцев.

Конечно, ей не следовало говорить, что раз Коннор считает сделку такой глупой, то может ехать домой, а она сама присмотрит за своим ранчо. Вот это действительно было глупо. При мысли о двадцати коровах, которых ей завтра придется доить в одиночку, гнев Кэт несколько поуменьшился. Она вздохнула и принялась поливать себя водой из ковша. Не будь Кэт такой грязной и уставшей, она не стала бы кричать на Коннора. Кожа ее порозовела от горячей воды. Кэт взяла единственный кусок мыла, который нашла – серый, с жутким запахом, и быстро намылилась с ног до головы, затем снова взяла ковш, чтобы ополоснуться. Если бы Кэт выгнала Коннора из комнаты и устроила бы себе ванну вместо того, чтобы ругаться с ним, то наверняка не оказалась бы один на один с двадцатью коровами. Кэт плеснула воды на грудь, напомнив себе, что надо поторопиться. К вечеру в горах становится прохладно, а она не могла позволить себе простудиться.

Что случается с недоенной коровой? Ее разрывает на части? Кэт наклонилась и ополоснула лицо, решив заодно вымыть голову. Вздохнув, она вытащила шпильки из прически, бросила их на стол, и волосы густой шелковистой волной упали на спину. Надо поторопиться. Вода еще теплая, но к тому времени, как нужно будет споласкивать волосы, она успеет остыть…

Вдруг дверь широко распахнулась, и Кэт в ужасе схватила одной рукой полотенце, а другой – ружье.

– Убирайтесь! – крикнула она. – Буду стрелять!

– Это я, – неуверенно произнес от порога Коннор, который застыл на месте при виде Кэт с ружьем, неловко зажатым в одной руке, и с полотенцем, едва прикрывающим грудь, в другой. Он стоял словно вкопанный.

Не проехал Коннор и пяти сотен ярдов, удаляясь от ранчо, как начал жалеть, что утратил выдержку и оставил Кэт одну. Он придержал лошадь и перешел с быстрого галопа на рысь. Представляя себе, как страшно ей будет ночью одной, он почувствовал укол совести. Рука, державшая поводья, невольно сжалась, и лошадь пошла шагом, в то время как Коннор продолжал рисовать в воображении, как бедняжка пытается управиться с двадцатью обезумевшими коровами после бессонной ночи.

«Это пойдет ей на пользу», – подумал Коннор, но тут же одернул себя. Как ни бесили его ее бредовые идеи насчет трезвости, он вовсе не хотел зла этой взбалмошной женщине. А что если она покалечится? Эти бестии лягаются, и болезненный синяк напоминал ему об этом. Коннор представлял себе, как Кэт лежит без сознания, затоптанная какой-нибудь строптивой коровой, когда услышал выстрел. Все воображаемые опасения нахлынули на него с новой силой, и, развернув коня, Коннор быстрым галопом поскакал обратно к ранчо. Вдруг Кэт случайно выстрелила в себя? Или в того, кто пытался напасть на нее? Какой-нибудь бродяга, который забрел на ранчо в поисках еды и обнаружил женщину, одну, без защитника? Кэт ничего не знает об оружии. Мало ли что могло случиться?

Коннор остановил лошадь у крыльца, спешился и пулей устремился в дом. Кэт была там. Живая и невредимая. Испуганная… и обнаженная.

– Это я, Кэт, – снова повторил он.

– Коннор? – отозвалась Кэт дрожащим голосом.

– Положи ружье, милая, – нежно попросил он. Коннор никогда не видел более милого существа. Она была милее, чем Роза Лорел в шестнадцать лет, когда Коннор впервые увидел ее и безумно влюбился. Милее, чем его новорожденная дочь, при виде которой сердце Коннора растаяло от любви. Милее, чем солнечный свет на ветвях покрытых снегом деревьев, или чем горный луг, усеянный весенними цветами, или чем первый снегопад в сосновом лесу.

Коннор вдруг понял, что идет к ней, повинуясь неумолимому притяжению, как золотая пыль ко ртути. Кэт пристально смотрела на него, ее губы слегка раздвинулись, капельки воды стекали по груди, собираясь у розовых сосков. Коннор заметил, как она широко раскрыла глаза, светло-зеленые в свете лампы, со слипшимися от воды черными ресницами. Ее волосы свободно упали ниже талии. Одна прядь зацепилась за мокрое плечо, другая извилисто прильнула к бедру, словно указывая на то место между ногами, которое было прикрыто полотенцем.

Коннор почувствовал, как твердеет его плоть при воспоминании об обнаженной Кэт в его объятиях.

– Вода остывает, – сказал он, кладя ладонь на ее судорожно сжатые пальцы. Другой рукой Коннор взял у нее ружье и положил на стол.

– Я собиралась вымыть голову, – прошептала Кэт.

– В другой раз.

– Но…

Коннор поднял ее над водой и взял на руки.

– Я вся мокрая, – прошептала Кэт.

– Ты такая красивая. – Он понес ее на постель, которую постелил себе у очага, чтобы у Кэт была отдельная спальня.

– Я так и не постирала простыни, – тихо проговорила Кэт, расправляя серую мятую простыню и грубое одеяло, в то время как Коннор принялся снимать сапоги.

– Не думаю, что мы станем обращать на это внимание, – ответил он, и глаза его потеплели, когда Коннор наклонился, чтобы поцеловать ее.

– Я так гордилась нами, – задумчиво проговорила Кэт. – В Монтесуме, когда мы не…

Коннор освободился от остатков одежды, скользнул под одеяло и обнял ее.

– Но ты ведь не хочешь, чтобы я остановился, правда, любимая?

– Правда, – прошептала Кэт. Услышав, как Коннор называет ее любимой, она задрожала от счастья и обвила его руками, подставляя губы для поцелуя. Но Коннор не стал целовать ее, а лишь провел кончиком языка по нижней губе, доставив ей огромное удовольствие. Приподнявшись на локтях, он погрузил обе руки в ее волосы и, придерживая голову Кэт, стал целовать ее шею. Женщина задрожала, попыталась приподняться, чтобы трепещущей от возбуждения грудью коснуться его торса. Коннор раздвинул ее колени, и Кэт ждала, что он овладеет ею без дальнейших ласк, однако Коннор начал неторопливо покрывать поцелуями ее шею, плечи и грудь. Он обхватил ладонями упругие груди, приближая их к своему лицу, и жадные губы его искали затвердевшие от желания соски. Огонь страсти охватил Коннора, когда его язык коснулся их кончиков. Кэт изнывала от страсти. Тело ее было полно безумного желания, всепоглощающего томления истосковавшейся по любовным ласкам плоти. Однажды Кэт уже испытала трепетное наслаждение, а он даже не…

– Коннор… – простонала Кэт, вонзая ногти в его плечи. – Коннор! – Ее руки скользнули к его бедрам, чтобы притянуть их к себе, ближе к своему истосковавшемуся сердцу. Кэт почувствовала, что его губы уже не осыпают поцелуями ее грудь, а прильнули к ее губам, и в тот же миг Коннор со стоном овладел ею.

Это было неистовое соитие; тела, слившиеся в тесном объятии, двигались все быстрее, пока не наступил миг наивысшего наслаждения. Из груди Кэт вырвался пронзительный крик, а Коннор содрогнулся в последнем испепеляющем мгновении блаженства.

– О Боже, Кэт, – выдохнул он, придя в себя и обнаружив, что Кэт лежит под ним, содрогаясь от сладких воспоминаний, влажная от пота, а ее крик все еще звенит в его ушах. Какая она хрупкая и маленькая, а он налетел на нее, как олень во время гона. – Любимая, прости. Я сделал тебе больно?

– О, нет, – прошептала Кэт. Она, наконец, разомкнула объятия, отпуская Коннора и все, что минуту назад произошло между ними. – Это было чудесно.

В ее голосе Коннор услышал такое благоговение, что почувствовал смирение, заставившее осознать сильнее, чем когда-либо, свою мужскую силу. Он сжал Кэт в объятиях и попытался найти подходящие слова, чтобы выразить свое сожаление по поводу того, что они не смогли справиться с охватившими их чувствами. Теперь, когда схлынул порыв страсти, Коннор осознал, что они не должны были делать этого.

Он посмотрел на Кэт. Ее голова покоилась на его плече, глаза были закрыты, и душу Коннора охватила нежность к ней, сестре своего друга. Он не оправдал доверия Шона, потому что никто из них не хотел вступать в новый брак. Кэт повернулась и уткнулась лицом ему в грудь, поцеловала и вздохнула во сне со счастливой улыбкой на губах.

Но завтра! Господи! Можно себе представить, в каком настроении она будет завтра. Начнет размышлять о «плотских грехах», отправится на исповедь; станет негодовать, как это он посмел войти в ее комнату во время купания, даже не постучав и не спросив, не желает ли она снова лечь с ним в постель.

Конечно, Кэт желала этого не меньше, чем он. Может быть, в первые несколько минут она растерялась – ведь Коннор застал ее в голом виде! – но потом, черт побери, еще как желала. И здесь не было его вины.

* * *

У них не было времени обсуждать случившееся, потому что они проспали и проснулись в объятиях друг друга, разбуженные мычанием несчастных коров. Не позавтракав, оба смущенные и растерянные, они поплелись в амбар. Кэт была так расстроена, что ударила кулаком корову, попытавшуюся опрокинуть подойник. В это утро она выдоила семь из двадцати коров, рекордное число для нее. Коннор и Кэт как раз заканчивали дойку, когда прибыли Лендизы с тремя детьми. Оказалось, что они заночевали в Диллоне.

– Если вы были так близко, то могли бы приехать прямо сюда, – раздраженно заметила Кэт. Вчера вечером ничего не произошло бы, если бы ее новые арендаторы не оказались такими медлительными, если бы Коннор не был таким хамом и не сбил ее с толку, не дав опомниться, если бы… Кэт сжала губы и принялась швырять платья в чемодан, намереваясь немедленно вернуться в Брекенридж.

– Тебе не следовало нападать на них, – сказал Коннор, когда они ехали в коляске обратно в Диллон. – Они же не виноваты, что мы…

– ЧТО мы? – взорвалась Кэт. – Снова впали в плотский грех? Теперь мне придется идти на исповедь. Отец Эузебиус никогда не поверит, что в прошлый раз я искренне раскаялась. А что если мне в исповедники достанется отец Рабанус? Ведь он говорил мне не соединять наши дома.