Гарри Крендл показался Кэт очень интересным человеком. Он занимался разведением скота и мог порассказать немало историй о суровых зимах в здешних краях. Когда дела с крупным рогатым скотом пошли неважно, он стал выращивать молочных коров близ Диллона.

– Но мне надо купить хорошего быка, а денег нет, – мрачно признался Крендл.

– Ну что ж, молочный бизнес кажется мне привлекательным, – заявила Кэт. – Я одолжу вам деньги. – Она уже начала получать прибыль от рудника «Девушка из Чикаго». Конечно, Коннор вряд ли одобрит эту затею, но Кэт уже представляла себя процветающей предпринимательницей Запада, Гугенхеймом на поприще разработки рудников и молочной промышленности.

Чарли Максвелл, который ни в чем не мог ей отказать, составил контракт, и Кэт тут же подписала его. Так она стала партнером Гарри Крендла на его молочной ферме. Это стоило ей удивительно мало, и Кэт отправилась домой в отличном настроении с охапкой цветов; даже сунула один за ленту соломенной шляпки, купленной в Престоне у миссис Хэти Шок.

Единственным разочарованием, которое принесла им загородная прогулка, организованная с целью вербовки добровольцев для их кампании в защиту трезвости, стало то, что никто из джентльменов не изъявил желания принять участие в походе против пьянства. Записалось лишь две дамы. На самом деле, Чарли Максвелл пытался отговорить Кэт от этого мероприятия и даже выдал ее планы Коннору, который запретил ей иметь дело с отцом Дайером и его крестовым походом на салуны. Кэт не стала говорить, что сама посоветовала Джону Дайеру организовать эту кампанию, и не собиралась отказываться от участия в ней!

За ужином Дженни развлекала все семейство, рассказывая о многочисленных поклонниках Кэт.

– Они все влюблены в нее, – презрительно бросила юная дочь Коннора. – Это просто отвратительно. Я никогда не выйду замуж.

Позже, когда они остались вдвоем, Коннор сказал Кэт, что, по его мнению, она подает плохой пример его дочери.

– А по-моему, вы сами, откровенно высказывая отвращение к браку, постарались, чтобы ваша дочь осталась старой девой, – заметила Кэт. – Что до меня, то у вас нет повода говорить, будто я подаю плохой пример Дженни. Я не поощряю никого из этих мужчин. Харрисона Пондера я отшила начисто, хотя сегодня он был вполне трезв.

Назло Коннору в ближайшие выходные Кэт отправилась на очередную демонстрацию против пьянства. Шесть дней спустя она, отец Дайер, его жена Люсинда, Гертруда Бригл, двое новобранцев с пикника и супружеская пара, выросшая в колонии трезвенников в восточной части Колорадо, вошли в салун с плакатами «Пьянство – это смерть». Мероприятие имело некоторый успех. Сестра Фредди заметила родителя одного из своих учеников и сообщила ему, что если его сын когда-нибудь снова примется жевать табак в классе, она расквасит ему нос. Отец, очевидно, воспринял ее слова как угрозу своему собственному носу и в ужасе сбежал, чем рассердил владельца салуна, так как являлся большим любителем выпить. Отец Дайер вскарабкался на стол и обратился к толпе с описанием адского огня, ожидающего пьяниц и танцоров.

Кэт предпочла бы, чтобы в его речи не упоминались танцы. Она заметила по крайней мере пятерых посетителей салунов, с которыми танцевала на местных балах. Все они мрачно поглядывали на нее, опершись о стойку – длинный прилавок, установленный на бочки, наполненные, без сомнения, пивом или виски. С точки зрения бизнеса, Кэт сочла такое устройство стойки весьма удобным для хранения продукта, столь необходимого для подобного заведения; но с моральной точки зрения, она, разумеется, неодобрительно относилась ко всему этому месту в целом.

От двух дам, завербованных на пикнике, толку было мало. Они держались подальше от действа, с ужасом глядя на происходящее, пока отец одной из участниц не появился и не потащил ее домой; другая спросила, нельзя ли ей уйти вместе с подругой. Пара трезвенников поссорилась, так как жена решила, будто муж пялится на Кэт. Никто из посетителей не подписался под обещанием воздерживаться от спиртного, хотя многие завсегдатаи покинули салун, бормоча, что любят выпить в тишине и спокойствии, поэтому пойдут поищут более подходящее место.

Когда Кэт пожаловалась отцу Дайеру насчет сомнительного успеха этого похода, тот ответил, что «реформа морали требует времени», и если они очистят от посетителей достаточное число салунов, владельцам придется сдаться и закрыть свои заведения. Кэт, однако, не была уверена, сколько времени сможет продержаться, пока у них с Коннором не произойдет серьезная ссора по поводу ее «общественной» деятельности. Потом она подумала об ужасной смерти своего отца и мужа, почти перерезанного пополам тяжелой повозкой с бочками пива, и поклялась продолжить борьбу. Каким бы грубым ни был ее отец, все же, Кэт любила его, да и Мики тоже.

* * *

От Ингрид не было никаких вестей. Неужели она не понимала, что игрок рано или поздно бросит ее? Что она тогда будет делать? Казалось, единственное, что умела Ингрид, это играть на пианино, а женщина не может зарабатывать на жизнь, играя на пианино – во всяком случае не в приличном месте. Каждый вечер, ложась спать, Кэт спрашивала саму себя, достаточно ли усилий она приложила, чтобы подружиться с невесткой. С другой стороны, как можно подружиться с женщиной, которая вечно спит, молчит или уходит из дому?

Кроме того, Кэт беспокоилась о брате, который еще не знал, что Ингрид его бросила. Шон поручил Кэт заботиться об интересах его жены и детей, а она недоглядела за Ингрид. Брат может подумать, что Кэт плохо справилась с поручением. Больше всего она беспокоилась о детях. Бедняжки, когда они поймут, что их мать не вернется – а Кэт уже не сомневалась в этом – они будут безутешны. И мать, и отец ушли из их жизни в один и тот же год. Кэт договорилась с сестрами-монахинями, чтобы Шона-Майкла и Фибу взяли в школу пораньше, надеясь отвлечь их от грустных мыслей. Но дети, казалось, совсем не скучали по матери; Ингрид, даже когда бывала дома, не слишком часто уделяла им внимание. Кэт решила, что должна начать думать о них как о своих собственных детях и проводить с ними побольше времени.

В соответствии с этим решением в одно из погожих воскресений она взяла Шона-Майкла и Фибу на очередную демонстрацию в защиту трезвости, которая прошла с большим успехом. При виде Кэт с двумя детьми, монахини и отца Дайера среди прочих сопровождающих, посетители в течение трех минут исчезли из первого салуна на их пути.

К сожалению, во втором заведении оказались многие из числа покинувших первый салун. На этот раз они мрачно глядели на Кэт. Отец Дайер прочел свою обычную проповедь о вреде пьянства, а затем Кэт, заняв его место на столе, сообщила, что эти двое маленьких детей потеряли дядю и дедушку, которых погубило пьянство.

– А вы, джентльмены, собираетесь последовать по стопам моих покойных отца и мужа? – вопрошала она. – Станете ли вы подвергать себя угрозе ужасной смерти, оставив семьи без куска хлеба? – Несколько подвыпивших мужчин украдкой прослезились, а один, явно перебравший, громко спросил, когда эта хорошенькая дамочка перестанет болтать, и затянул песню.

Его сосед вступился за оскорбленную леди и стукнул нахала по голове бутылкой виски, после чего завязалась ужасная драка, и Кэт пришлось спасаться бегством вместе с детьми. И племянник, и племянница решили, что проведенное с тетей Кэт воскресенье оказалось потрясающе интересным, гораздо лучше, чем воскресные занятия в школе сестер Святой Гертруды. Фредди, в съехавшей набок повязке, с сияющими глазами, спросила отца Дайера:

– Куда дальше?

Они зашли в еще один салун, который немедленно покинула вся клиентура, стоило компании появиться на пороге.

Когда Коннор вернулся в город из поездки в Десятимильный каньон и услышал о подвигах Кэт, то накричал на нее, больно ранив ее чувства.

– Ингрид, по крайней мере, оставила детей нам, – вопил он, – а вы подвергаете их опасности!

Кэт была вынуждена согласиться. Она уже сожалела о своем поступке, в особенности потому, что знала: дети поднимут шум, если узнают, что их не берут в следующий поход на салуны.

– Вы должны пообещать мне никогда больше не делать ничего подобного, – сурово потребовал Коннор.

– Обещаю, – проговорила Кэт. Коннор удивленно взглянул на нее.

– Хорошо, посмотрим.

* * *

В следующее воскресенье Кэт, верная обещанию, оставила детей у Макнафтов, а с собой взяла Нолин и Мэри Бет для пополнения рядов «Брекенриджской Лиги борьбы за трезвость» – так они с отцом Дайером окрестили свою группу. Она попросила Фредди посмотреть, нельзя ли привлечь и других сестер, но та отказалась, объяснив свой отказ тем, что настоятельница се не пустит, если узнает об участии своей монахини в этом мероприятии.

– Так она не знает? – воскликнула Кэт, поражаясь смелости подруги.

Фредди махнула широким рукавом своего черного одеяния и сказала:

– Это доброе дело.

На этот раз им предстояло посетить девять оставшихся салунов Брекенриджа. Этот поход обещал стать самым грандиозным вызовом пьянству, так как один из владельцев публично поклялся, что не позволит проповеднику и кучке женщин закрыть свое заведение. Гертруда Бригл предложила снова пойти к братьям Энгл, которые вели себя более вежливо. Кэт подозревала, что ей понравился один из братьев, хотя Гертруда никогда не призналась бы в этом, стойко продолжая оставаться противницей пьянства.

Отец Дайер был решительно настроен против упорствующих грешников в их гнусном притоне. Муж-трезвенник пришел без своей жены, что заставило Кэт встревожиться. Ей вовсе не хотелось стать причиной семейного разлада. Она старалась держаться поближе к Фредди. Ни один мужчина, даже протестант, не осмелится приставать к женщине, которая находится в обществе монахини.

Когда они вошли в салун, оклеенный красивыми обоями с выпуклым рисунком, и роскошной стеклянной витриной для сигар, горняки принялись выкрикивать: