Неожиданно для них обоих Паскаль произнес:

– Когда-то я тебя любил.

– Спасибо за прошедшее время.

Она отвернулась. Паскаль смотрел на ее узкую спину, на напряженные плечи. Он не хотел быть жестоким, последняя фраза вырвалась у него случайно. Вот ведь как бывает: женщина, которую он когда-то любил, стояла буквально в метре от него и в то же время как бы не существовала.

– Извини, – стал он смущенно оправдываться, но тут же умолк. – Ты права, будет лучше, если мы поговорим обо всем этом…

– По-деловому? – оглянулась она, обдав его презрительным взглядом. – Как я рада! Именно этого мне и хотелось. Итак, я продала дом. Ты не против, если мы опять начнем с этого места?

Паскаль не отрывал от нее взгляда. Это известие застало его врасплох, и он понимал, что сейчас почувствует боль. Его последние слова только отсрочили ее появление. Лицо у Элен застыло, она отвела взгляд от Паскаля.

– Я приняла решение вернуться в Англию. Папа обещал найти для меня подходящее место. Возможно, где-нибудь в Суррее, не очень далеко от дома. На английском рынке сейчас спад, так что он думает, нам удастся заключить подходящую сделку, найти какой-нибудь очень хороший дом. Может быть, даже с конюшней, чтобы Марианна смогла завести себе пони. Она ведь с ума сходит по верховой езде, она тебе говорила?

Паскаль изумленно смотрел на жену. В глубине ее глаз были отчетливо видны отблески триумфа.

– Ты не можешь так поступить, – вымолвил он наконец.

– Отчего же? Папа уже поговорил с адвокатами, я тоже. Мы ведь поженились в Англии, там родилась Марианна…

– Ты сама настояла на этом…

– Поэтому у нее двойное гражданство. Воспитываю ее я, поэтому папин адвокат сказал, что у меня есть полное право. Я могу жить с ней там, где я захочу.

– Ты же сама дала согласие! – Паскаль едва мог говорить. – Ты сама подписала соглашение, по которому мы привезли ее сюда. Ты хотела облегчить общение – это твои слова – для меня, для ее бабушки…

– Твоя мать умерла.

– Ты подписала соглашение. Ты дала мне слово!

– Соглашения иногда расторгаются. Вот я его сейчас и расторгаю. По словам адвокатов, ты, конечно, можешь обжаловать мое решение, но это будет стоить тебе больших денег, и в конечном итоге ты все равно проиграешь. Если дело дойдет до судебного разбирательства, они расскажут о твоей нынешней работе – о том, что она собой представляет. Они расскажут, что ты постоянно находишься в разъездах. День – дома, день – отсутствуешь.

– Я всегда здесь! – взорвался Паскаль. – Я приезжаю в любой момент, как только мне разрешают с ней увидеться. Один вечер в неделю, один уик-энд в месяц. Я не пропустил ни одного свидания, ни одного!

– Кстати, – не отступала Элен, повышая голос, чтобы перекричать бывшего мужа, – адвокаты говорят, что число ваших свиданий вполне можно было бы уменьшить. Когда мы переедем в Англию, так, без сомнения, и произойдет. Возможно, летом ты сможешь забирать ее на несколько недель во Францию, но…

– Зачем ты это делаешь?! Вопрос разозлил ее еще пуще.

– Почему? Почему?! Потому что я ненавижу эту страну и всегда ненавидела. Я хочу вернуться к себе на родину, хочу видеть своих родителей и друзей. Я хочу снова работать…

– Ты можешь работать здесь. Переводчик всюду найдет работу, ты сама так всегда говорила.

– Я хочу работать там! Я хочу жить среди людей, которых я знаю, среди которых я выросла…

– Я хочу, я хочу… – Он отступил от нее. – Только это мы и должны принимать в расчет, не так ли? А как насчет Марианны? Как насчет того, что хочется ей?

– Марианна считает, что это замечательная мысль. Загородный дом, пони…

– Так вы уже говорили об этом? Господи Иисусе!

– Да, говорили. И если хочешь знать, я просила ее не говорить об этом тебе хотя бы первое время, пока мы сами с тобой не обсудим все это.

– Обсудим? Ты называешь это «обсудить»? – Паскаль чувствовал, как внутри него поднимается ярость, которую он уже не в состоянии контролировать, и те же самые чувства он читал на лице своей жены. Она наслаждалась своим умением провоцировать его, он всегда это знал. Паскаль направился к двери. Если он задержится на этой чертовой кухне еще пять минут, он ударит Элен, дав тем самым прекрасный повод для судебного иска. Раньше у нее никогда не было возможности обвинить его в насилии. Может быть, подумалось ему, в этом и состоит главная цель нынешнего разговора?

Уже в дверях он обернулся к ней.

– В чем, в чем, а в этом я одержу над тобой победу, – пообещал он, – сколько бы времени это ни заняло и сколько бы ни стоило. Я одолею тебя, пусть медленно – сантиметр за сантиметром, но одолею!

– Попробуй, – дернула она плечом и отвернулась.

– Подумай, Элен, задумайся хоть на миг, – предпринял он последнюю попытку воззвать к ее чувствам, сопроводив свой порыв неуклюжим жестом в сторону жены. – Ведь я же ее отец. Неужели ты не хочешь, чтобы мы с ней виделись? Неужели тебе хочется нас разлучить?

– Разлучить? Конечно же, нет. Если ты согласишься с моими предложениями, условия встреч можно оставить прежними: один вечер в неделю, один уик-энд в месяц.

– Один вечер? В Англии? В Суррее? Что же, прикажешь мне еженедельно лететь три часа на самолете, чтобы в течение двух часов побыть с дочерью, а потом еще три часа лететь обратно?

Элен обезоруживающе улыбнулась и с восхитительным сарказмом ответила:

– Но ты ведь любишь летать, Паскаль. Ты проводишь в самолетах полжизни. Почему бы не провести в них чуть больше?

* * *

На седьмом этаже редакционного здания «Парижур» главный редактор Франсуаза Ледюк разложила на столе для совещаний снимки Паскаля. Черно-белые – слева, цветные – справа. Паскаль, которого она знала многие годы и сама приняла на работу пятнадцать лет назад, молча стоял рядом. Франсуаза, когда-то болезненно влюбленная в Паскаля, была теперь озадачена его поведением: он только что принес ей сенсацию, настоящую бомбу, а стоит как истукан, не выказывая никакого интереса. Казалось, что он напряжен и витает мыслями где-то очень далеко.

– Ты слишком много куришь, Паскаль, – сказала она материнским тоном, который выработала еще много лет назад и который помогал ей справиться с влечением к этому мужчине.

– Ты права. Я знаю.

Он слегка пожал плечами и погасил сигарету, уже вторую за последние несколько минут. Затем он отошел к окну и стал смотреть в зимнее небо.

Франсуаза видела, как напряжена его спина. Она колебалась. Теперь она и Паскаль были хорошими друзьями и коллегами, и Франсуаза очень ценила это. С помощью своей сильной воли она одержала великую победу над собой. На протяжении пяти, шести, семи лет, возможно, даже дольше, ей удавалось скрывать свои чувства к этому человеку – наглухо, не выдавая себя ни единым жестом или словом. Об этом не подозревал никто, и меньше всех – сам Паскаль. Он был мужественным и совсем не тщеславным – редкий дар для мужчины. Разве что ему чуть-чуть не хватало воображения. Франсуаза мысленно улыбнулась. Паскаль, вечно поглощенный своей работой, в чем-то был похож на священника. Даже когда он замечал, какое впечатление производит на женщин, то полностью это игнорировал. Но Франсуаза подозревала, что он вообще ничего не замечал и не имел ни малейшего представления о собственной привлекательности.

Ее жертва окупила себя. Франсуаза была прагматичной женщиной и в свои пятьдесят предпочитала предоставляемые настоящей дружбой долговременные преимущества скоротечным удовольствиям, которые она, возможно, получила бы в результате любовного романа. Она смогла скрыть свои чувства и в награду получила доверие Паскаля.

Франсуаза посмотрела на фотографии и вновь перевела взгляд на Паскаля, задумавшись и немного хмурясь. Она до сих пор живо помнила день, когда впервые встретилась с ним – никому не известным двадцатилетним фотографом, только что вернувшимся из своей первой командировки в Бейрут. Он стоял в этом же самом кабинете, без умолку говоря, жестикулируя, тасуя фотографии на ее столе.

Она согласилась встретиться с ним только потому, что ее попросил об этом их общий знакомый, и выделила ему из своего перегруженного графика всего десять минут. «Как скучно! Я и пяти минут с ним не вынесу. Еще один сопляк с «сенсационными» снимками. На кой черт он мне сдался? Кому нужна эта сопливая мура из Бейрута?..» А потом к ней в кабинет ворвался юноша, вопя, размахивая флагом, призывая к крестовому походу, объявляя войну несправедливости, лжи и коварству. Франсуаза слушала его, понимая, насколько мелкими были ее мысли. Может, из них двоих она и была более светским человеком, но тогда этот двадцатилетний парень заставил ее почувствовать свое ничтожество. Десять минут растянулись на полчаса, а эти полчаса, из-за которых пришлось отменить кое-какие дела, превратились в совместный обед. Когда через четыре часа этот необычный молодой человек наконец покинул ее, она осталась сидеть в ресторане потрясенная: это было беспрецедентно. Почему она на это пошла?

Потому ли, что фотографии были необыкновенно хороши? Да, это действительно было так, и на следующей неделе она отдала под эти снимки целых шесть полос, так что профессиональные соображения и впрямь присутствовали. Но были какие-то другие и очень весомые причины, и чувства ее не имели к этому никакого отношения, поскольку Франсуаза являлась профессионалом, причем дисциплинированным.

Единственное объяснение, которое она смогла тогда найти своему поведению, заключалось в том, что было написано на его лице: невинность, молодость, страсть, одержимость. В вихре его фраз, подкрепляемая горящими на бледном сосредоточенном лице глазами, звучала непоколебимая убежденность в том, что он одаряет Франсуазу бесценным даром – и не одними только фотографиями, а еще и документами, свидетельствами, правдой.

Он был очень молод, очень наивен, очень неопытен и очень талантлив. Это сочетание мгновенно подкупило Франсуазу. Он рассказывал ей о Бейруте, о том ужасе, который ему пришлось там повидать, и это заставило ее внимательно посмотреть на саму себя, увидеть все компромиссы и уступки, на которые она изо дня в день шла у себя на работе, на собственный профессиональный цинизм.