Юлия Добровольская - Любовники

— Дина… Дина… — едва слышно повторял он. За дверями раздался приближающийся шум. Дина прикрылась больничным халатом и, продолжив чтение, застегнула пуговицы на блузке.

Дверь распахнулась, и двое санитаров ввезли в палату громыхающую каталку с очередным раненным где-то на полях сражений с житейскими обстоятельствами. Они переложили его на свободную кровать рядом с Константином Константиновичем, балагуря и сопровождая свои действия подобающими репликами вроде: «Принимайте пополнение, вот вам новый сосед, просим любить и жаловать» — и тому подобными.

Дина и Константин Константинович вежливо глянули на новичка, поздоровались и вернулись в свой, невидимый для остальных мир, где они были возлюбленными друг друга. Она при этом читала ему вслух книгу, не понимая, о чем читает, видя только его влажные глаза с дрожащими от волнения ресницами и сухие приоткрытые губы, а он слушал ее, не слыша, и ласкал взглядом ее неповторимое лицо и ту сокровенную часть тела, которой только что касался рукой.

— Вы не хотите погулять? — спросила Дина через некоторое время. — Доктор сказал, вам нужно вставать.

— Да, — улыбнулся Константин Константинович. — Пойдемте… Хотя вы не представляете, как это здорово: лежать и смотреть на вас… и слушать вас часами…

— Ну не в больнице же! — засмеялась Дина.

— Да! Пожалуй! — Он оживился и стал подниматься с постели. — Дома это будет куда лучше!

Они медленно шли по аллее. Дина пыталась поддерживать Константина Константиновича под руку.

— Я сам должен научиться ходить, — возражал он.

— Если вы упадете еще раз, вас не выпишут на следующей неделе.

— Если я не научусь ходить, меня тогда вообще незачем выписывать. Я не собираюсь висеть на вашей шее еще месяц.

— А вы не думали, что мне это может доставлять удовольствие?

— А вы не думали, что я здоровый могу доставить вам еще большее удовольствие, чем вот такой? — Константин Константинович попытался жестом продемонстрировать, какой «вот такой», но покачнулся и едва не упал.

Дина подхватила его и с трудом удержала равновесие.

— Давайте передохнем. — И она показала на скамейку в нескольких шагах от них. — А то вы привыкли с места в карьер…

Он засмеялся, ничего не ответив.

Дина помогла Константину Константиновичу сесть и удобно пристроить загипсованную ногу, а сама села рядом.

— Сядьте поближе, — попросил он.

Дина придвинулась, они оказались почти лицом друг к другу.

Константин Константинович положил руку за спину Дины и поигрывал прядью ее волос, касаясь спины, плеча, шеи. На лице его читалось беспокойство, и Дина заметила эту нервозность. Она внимательно посмотрела на него, и он отвел взгляд.

— По-моему, вы хотите мне что-то сказать. — Дина решила сдвинуть с мертвой точки затянувшуюся паузу.

— Если бы вы знали, что я хочу вам сказать, — Константин Константинович опустил голову, — вы бы не торопили меня.

— Вы еще недостаточно хорошо меня знаете? — В голосе Дины прозвучал вызов.

— Да нет… — усмехнулся он. — Это дань условностям… Я просто волнуюсь… — Поднял взгляд на Дину и серьезно произнес: — Только одна просьба… пожалуйста, выслушайте меня до конца, не задавая вопросов и не делая выводов. Ладно?.. Обещайте.

— Обещаю, — сказала Дина так же серьезно.

Константин Константинович, Костя, родился в южном городе на берегу Черного моря. Отец Кости служил на Черноморском флоте, имел высокий чин и соответствующие этому чину условия жизни. Жили они в большом особняке, стоящем среди пышного сада с клумбами и розариями, гравийными дорожками и аккуратными лужайками, вазонами и балюстрадами. Окна гостиной и открытая просторная веранда выходили на море, а по белой широкой лестнице можно было спуститься на желтый песчаный пляж.

Костя почти всегда видел отца в форме, при погонах и кортике. Кто и когда решил, что сын тоже мечтает стать военным моряком, как отец?.. В доме только о том и говорили: старший, Сережа, пошел по стопам отца, и младший скоро примет эстафету. Косте шили по специальному заказу моряцкие костюмчики и бескозырку и вешали на ремень игрушечный кортик.

Сам четырехлетний Костя не раздумывал о том, кем он хочет быть, но зато очень хорошо знал, чего не хочет: он не хочет, чтобы в доме были скандалы. Он не хочет, чтобы в доме звучало непонятное зловещее слово «любовница», которое так часто на все лады произносила мать, ругаясь с отцом. Что оно означало, Костя не знал. И кто был прав, кто виноват в их ссорах — тоже. Отца он видел чаще в добром расположении духа, а мать была недовольной всегда и всем. Она бранила прислугу, обзывая всех бездельниками и дармоедами, выговаривала маленькому Косте за малейший проступок и называла его тупицей и идиотом.

Почему маленький Костя был так уверен, что, случись отцу уехать куда-нибудь очень далеко и очень надолго, а еще лучше — навсегда, мама сразу станет другой — доброй, ласковой и всем довольной?.. Всякий раз, когда в доме звучали слова «командировка» или «учения», которые означали отсутствие отца в течение нескольких дней, а то и недель, Костя с замиранием сердца ждал момента, когда захлопнется дверь огромной, сияющей черными глянцевыми боками и зеркально начищенными стальными деталями машины, отец взмахнет рукой за толстым стеклом и исчезнет за воротами дома под рык мотора и шуршание гальки под колесами. Он выжидающе следил за матерью, за ее настроением, и всякий раз, когда замечал признаки очередной истерики, ему хотелось подойти к ней и сказать: «Мама, ведь папы нет, он уехал!» Но Костя не делал этого, и ничто не менялось, и он по-прежнему побаивался матери и избегал ее.

И только бабушка — папина мама — любила младшего внука и не упускала случая сказать: «Какой хороший мальчик, какой умница, какой красивый ребенок». Но бабушка не слишком часто появлялась в их доме на берегу моря, она жила в другом городе, очень далеко, и Костя всегда помнил о ней и ждал ее приезда. Задав однажды родителям вопрос: когда же наконец к ним приедет бабушка, он получил от отца туманный ответ:

— Приедет когда-нибудь.

А мать раздраженно бросила:

— Кто ее тут ждет?

Костя воскликнул:

— Я, я жду бабушку! Я очень ее жду!

На что мать скривилась в презрительной улыбке:

— Вот и жди! — А потом тайком от отца прошипела ему на ухо: — Еще раз заикнешься об этой старухе — убью!

За что мать так ненавидела всех и вся, маленький мальчик понимал по-своему. Бабушку — за то, что ее никто не ждет, и Костя тут был не в счет. Прислугу — за то, что та плохо моет, стирает и гладит, и за то, что все они безрукие. Жару — за то, что от нее никуда не деться, ветер — за то, что он портит мамину прическу, туман — за то, что «ни черта не видно», и так далее. А вот за что она ненавидит его, Костю, он не знал и понять не мог. Просто, усвоив это положение вещей, старался не попадаться без лишней надобности на глаза матери.

Но был в доме человек, который любил Костю так же, как бабушка, — это его няня, Аннушка.

Аннушка, дочь друга и сослуживца Костиного отца, осталась круглой сиротой в четырнадцать лет. Ее родители заживо сгорели в автомобиле, съехавшем ночью под откос с горной дороги, а она чудом уцелела, выпав в раскрывшуюся от удара дверь и угодив в ручей. Отец Кости забрал ее к себе, поскольку незадолго до катастрофы поклялся другу в ответ на его странную просьбу — не оставить дочь «в случае чего». И просьба, и клятва были произнесены во время дружеского застолья, тет-а-тет, и Костин отец не придал большого значения пьяному разговору. Но когда через несколько месяцев узнал о случившемся, он понял, что друг его уже тогда предчувствовал беду.

Мать Кости сопротивлялась появлению в своем доме хромоногой девочки с лицом, изуродованным брызгами горящего масла, словно оспой. Она была на сносях и не желала видеть перед собой чужое несчастье. Но отец не дал ей права выбора, заявив, что отныне Аннушка — член их семьи.

И прислуга, и гости дома любили Аннушку. Доброе сердце девушки было полно таким ясным светом, что, едва взглянув ей в глаза, услышав ее голос, увидев приветливую улыбку, любой забывал и о хромоте, и о побитом огнем лице.

Потом родился Костя, и добрая девочка стала ему преданной няней. И тут уже мать не возражала, поскольку нежеланный и нелюбимый ею ребенок все же нуждался в чьей-то заботе.

Старшего сына, который был почти ровесником Аннушки, мать настроила против нее своим отношением, и тот игнорировал «калеку» — так он ее и называл. Правда, только в отсутствие отца: когда тот однажды услышал слово «калека», произнесенное старшим сыном, он выговорил ему и его матери в такой форме и таким тоном, что повторять не пришлось.

С тех пор Аннушка стала единственным человеком в доме, на кого мать Кости никогда не повышала голоса. А если Аннушке доводилось допустить какую-то оплошность, мать распекала первого попавшегося ей под руку. Но за это прислуга любила Аннушку не меньше — все всё понимали и мирились со скверным характером хозяйки. А кто не мирился — уходил сразу.

Как-то днем, после обеда, уложив Костю в постель, задернув тяжелые шторы, чтобы солнечный свет не мешал ребенку уснуть, Аннушка принялась читать ему его любимую книжку.

Костя мог слушать ее без конца, раз за разом. Это была история о маленьком мальчике Реми, лишившемся семьи, доброй своей матушки, который странствовал по свету с синьором Виталисом и его забавными и умными животными. Каждый раз, словно в первый, Костя переживал и горе и радость, выпавшие на долю мальчика и его спутников. Каждый раз он был рядом с ними, слышал их голоса, дыхание, смех, видел их слезы и утирал свои. Вот и сейчас он шел по глубокому снегу, в полночной тьме, сквозь нестихающий ветер, мимо темных окон, за которыми спали изнуренные тяжелой жизнью жители парижского пригорода, спали в своих хоть и не роскошных, но все же теплых постелях. А рядом умирал больной старик и замерзал маленький мальчик… И вдруг издалека, сквозь пургу, до них донесся звук человеческого голоса… Какая-то женщина пронзительно кричала: