Юлия Добровольская - Любовники

Дина вспомнила прикосновение этой руки к своей. Еще — как эта рука долго — бесконечно долго! — лежала на ее спине… когда они танцевали под «Лунный камень»… а потом коротко, но так крепко прижала Дину к…

Константин Константинович… Как она могла бы называть его ласково? Костенька… Мой милый Костенька… Костюша… Костик… Котик… Или просто: мой милый…

Нет, от этого начинает кружиться голова… Как он смотрел на Динины коленки… Нет, лучше — как в глаза… Да, в глаза — гораздо лучше. Он сидел так близко, в кинотеатре, и смотрел на нее. А потом она повернулась к нему, и его лицо было совсем рядом… Глаза блестели… приоткрытые губы чуть улыбались… А потом он хотел ее поцеловать… И тоже — так близко его лицо… так близко, что можно взять его в ладони и коснуться губами лба… щеки… губ… Коснуться губами его губ…

«А про это можно?» — спросила Дина, смутившись оттого, что сначала напридумывала, а потом только спрашивает разрешения.

«Можно, можно… — усмехнулся Внутренний Голос. — Про любовь можно все».

«Хорошо, — сказала Дина. — Это про любовь».

«Только не забывай, что это про твою любовь, — сказал Внутренний Голос, сделав упор на слове «твою», — а про его любовь ты пока еще ничего не знаешь. Так ведь?»

«Да, — согласилась Дина. — Я буду пока только про свою».

«И слишком далеко не заходи, не ожидай от него того, чего просто не можешь… не имеешь права ожидать. А то потом плакать горько будешь».

«Ладно», — пообещала Дина и вернулась к губам Константина Константиновича… Кости.

Они такие живые, подвижные… так приятно смотреть на них, когда Константин Константинович… когда Костенька что-нибудь говорит… когда он улыбается… Как приятно, наверное, когда они целуют тебя…

А как это бывает?.. Дина видела поцелуи только в кино. Тот поцелуй Артура Давлатяна не в счет — он просто прикоснулся своими губами к уголку Дининых губ. Это когда она ему самую первую курсовую работу помогла сделать. Он сказал:

— Спасибо тебе большое, — и поцеловал.

— Пожалуйста, — ответила Дина. — Только никогда больше так не делай!

И он больше так не делал. Хотя Дине иногда и хотелось, чтобы он повторил. Но он ждал ее позволения. А Дине это не нравилось.

«Какая ты, — подумала Дина, — поцеловал без позволения — не понравилось, ждет позволения — тоже не нравится…»

Валерка Ревякин не ждал и не спрашивал. И поцеловал по-настоящему. Только это было очень давно.

Вот и Константин Константинович тоже ждал позволения… Нет, тут все-таки другое — он не ждал позволения, он просто был деликатным… он не решился, чтобы не обидеть, не оскорбить… Это другое.

А если бы он решился — как бы это было?

Дина не знала. Она и сейчас не знала, как это бывает. Но она хотела узнать. Очень хотела узнать… Она была готова расплачиваться за это горькими слезами — только бы узнать, как целуют губы ее любимого Кости…

Любимого Кости?!..

Да — любимого Кости. Милого Кости. Моего милого, любимого Кости…

Мама стояла на перроне, чуть поодаль от встречавших и отъезжавших. Дина не сообщила ей номер вагона, она передала через тетю Иру, чтобы мама не встречала ее, что она сама прекрасно доберется до дому, она уже не маленькая. Хотя знала, что мама очень любит вокзалы, любит встречать и провожать — для нее это всегда событие. И Дину она не проводила только один раз за все эти годы…

Мама сразу увидела дочь и замахала ей рукой.

— Диночка! Доченька! — Она обняла Дину.

И Дина ощутила неописуемое тепло, ощутила мамину любовь — чистую и бесхитростную, как вода, которую пьешь, когда хочется пить.

— Мамочка… ну зачем ты?.. Я же не маленькая…

Но мама только улыбалась счастливо и не могла насмотреться на Дину.

Они сели в автобус. До дому было всего три остановки. Мама успела только расспросить про сессию и практику.

— Моя умница. Как я горжусь тобой! — Она всю дорогу держала Дину под руку, крепко прижимая ее к себе.

Как всегда, в доме пахло родным — уютом, теплом, вкусной едой. И как всегда, мама приготовила для Дины ее любимые кушанья. Стол был накрыт, и, пока Дина мылась с дороги, мама разогрела горячее и поставила на стол бутылку шампанекого.

— За тебя, доченька! — сказала она, поднимая бокал.

— За тебя, мама!

Дина в какой-то неуловимый миг вдруг увидела напротив себя Константина Константиновича: с бокалом шампанского в чуть приподнятой над столом руке, его улыбающиеся глаза, упавшую на лоб волну черных волос, чуть приоткрытый рот, красивые крупные пальцы, держащие фужер.

— Диночка, что с тобой?.. — Мама внимательно посмотрела на дочь.

— Ничего, мам! Все в порядке! — Дина попыталась быть непринужденной и даже засмеялась: — Что ты, мам?..

Но маму не проведешь. А тем более — любящую маму.

Мама поставила бокал на стол, поднялась, подошла к Дине и приложила ладонь ко лбу. Она, не на шутку встревоженная, взяла лицо дочери в ладони и повернула к себе.

Дина опустила глаза. И вдруг — ни с того ни с сего — из них потекли слезы.

Мама прижала голову Дины к своей груди, обхватила ее руками и покачивала из стороны в сторону, словно баюкая. Тут Дина и разрыдалась — она крепилась с того самого момента на мосту, когда едва сдерживала непонятные слезы. Что изливалось из нее таким бурным, горючим потоком рыданий?.. Может быть, просто — счастье?.. От счастья ведь тоже плачут…

Мама не произнесла ни слова, не изменила позы, пока не услышала, что Дина задышала ровно и захлюпала носом. Тогда она взяла салфетку, отерла Дине лицо, погладила по волосам и села на свое место.

Дина виновато улыбалась и ковыряла вилкой свой любимый салат.

— Диночка, — начала мама спокойно, — доченька… Такое бывает… Не нужно плакать. Это не горе. Это, может, даже просто замечательно… Я тебе помогу. — Она смотрела счастливыми глазами на Дину и улыбалась — чисто и открыто. — Когда это должно произойти?

— Мам, ты о чем? — Дина ничего не понимала.

— Как — о чем? О ребеночке, которого ты ждешь.

— Что?.. — У Дины вытянулось лицо.

Теперь уже мама была в растерянности.

Дина вдруг рассмеялась и подошла к маме. Она, как несколько минут тому назад мама, прижала ее голову к себе и продолжала смеяться.

Мама подняла растерянное лицо на Дину, но ничего не могла сказать.

Дина снова села на свое место.

— Что ты выдумала, мам? Какой ребеночек?..

— А что?.. что же тогда ты плакала?..

— От счастья, мама. Я плакала от счастья. — Глаза Дины снова наполнились слезами, но улыбка сияла на лице ясным солнцем.

— Девочка моя… Расскажи… что произошло?.. — Мамино лицо тоже светилось — сквозь растерянность и недоумение.

— Я влюбилась… — опустила глаза Дина. — Я, кажется, влюбилась, мам…

— В кого, доча?..

— Ты его не знаешь.

— Это не Артур?

— Нет, — засмеялась Дина. — Артура же ты знаешь.

— Кто он? — Мама оживилась и готова была вызнать все до последней подробности.

— Мам… я тебе потом все расскажу… Я не знаю еще ничего… Может, это несерьезно… может, пройдет… Просто такого еще со мной не было.

— Вы уже… вы уже были близки?

— Что?.. — Дина посмотрела на маму: она не совсем понимала, о чем та говорит.

— Ну… вы уже спали с ним… вместе?

— Мам, ты что?! Мы даже не целовались еще… И вообще, мы только погуляли… в кино сходили…

Мама закрыла руками лицо и засмеялась.

— Доченька моя!.. Какая же ты!..

— Какая?

— Хорошая! Какая… Ты замечательная у меня… Ты — моя радость… моя гордость… — Она снова стояла рядом с Диной и гладила ее по лицу, по голове, целовала в макушку. — Давай кушать.

Обе принялись с аппетитом доедать едва начатое, запивая шампанским и болтая о маминой работе, о тети-Ириных новостях, о предстоящей Дининой практике и о поездке на море.

На следующее утро Дина проснулась одна в квартире. Мама ушла на работу, написав записку о том, что где лежит, что Дине следует примерить, что поесть.

День был пасмурный, на улицу выходить не хотелось — да и куда идти? Подружки школьные все на работе. И жизнь у них теперь отличная от Дининой: Дина студентка, столичная девушка, а подружки работают на единственной в их городке фабрике, там же, где и Динина мама. На той фабрике, которой мама всегда пугала Дину.

— Вот будешь плохо учиться, одна тебе дорога будет — на фабрику! — говорила она. — А это не жизнь! Настоящая жизнь не здесь, не на фабрике, не в этом городе. Так что учись, Диночка!

И Дина училась. Училась очень хорошо, хоть и не понимала, почему мама так неуважительно говорит о городе и о фабрике, на которой сама работает. Дина любила свой город — тихий, зеленый, уютный. Любила его улицы и скверики. Любила новый — большой и светлый — Дом культуры, где к каждому празднику устраивали торжественные мероприятия и концерты, где собирался весь их городок. Любила фабричный гудок — он вызывал в ней романтические образы самостоятельной взрослой жизни.

Однажды, в десятом классе, когда пора было выбирать будущую профессию и институт, Дина обратилась к Внутреннему Голосу:

«А почему мне обязательно нужно уезжать отсюда — ведь здесь все мои друзья, мама, почему нужно обязательно учиться в институте — ведь можно пойти на фабричные курсы и работать потом на фабрике, где работает весь наш город?»

«Потому, — сказал Голос, — что у каждого своя дорога. И дорога эта зависит от того, какими способностями наделен человек. Какими амбициями. Кому-то вполне достаточно и этого города, и этой фабрики. А вот спроси себя: что лучше — одна возможность или множество разных возможностей?»