Не прервав этих размышлений, она остановилась, чуть наклонилась вперед и долго, пристально разглядывала себя в зеркале.

«Что же все-таки он собирается делать с тобой? — звучало в ее сознании. — Ты так презрительно и надменно обошлась со слугой. А как быть с твоей собственной гордостью? Ведь он запрезирает тебя, как и этого ничтожного лакея, если заметит, что ты страстно жаждешь одобрения с его стороны».

Понурившись, она отвернулась от зеркала.

«Должно быть, со мной происходит что-то ужасное, что-то скверное. Ведь я даже не знаю его… все, что мне известно о нем, очень и очень дурно. Он — самое грешное и испорченное существо на земле. Он настолько порочен, что даже Господь не смог простить его. А я верчусь перед зеркалом, думая о том, как быстрее ему понравиться!»

Джасинта быстро подошла к чемоданчику и начала доставать оттуда вещи. Она разложила платья на стульях и кровати, свалила туфли в кучу на полу, положила веера и подушечки для булавок на стол. Ей было так непривычно делать это самой, и в движениях ее сквозила откровенная неумелость… Чем больше вещей появлялось из чемодана, тем больше становился беспорядок в комнате и тем сильнее росло ее раздражение. «Ты никогда не должна этого делать!» — приказала она себе мысленно.

Никогда?

Потому что она здесь действительно навеки, навсегда!

И вдруг впервые за всю жизнь к ней пришло ощущение ужасающей пустоты, одиночества и беспредельного отчаяния. Ну вот, разложила вещи, а что дальше? Что последует за этим? Она вновь оглядела комнату. Здесь не было ни одной книги, как и в ее багаже. Не было пяльцев для вышивания. Арфы тоже не было. Ни картин, ни альбомов. Она не могла переговорить с поваром или пригласить гостей, надеть новое, сшитое по последней моде платье или выехать в Сентрал-парк; поиграть с детьми, украдкой уйти на свидание с Дугласом, устроить званый ужин, сопровождать мужа в театр или оперу. Теперь ей не позволено делать все это… и многое другое… остается только ждать, ждать и надеяться, что он пришлет за ней.

От этих ужасных мыслей лицо ее смертельно побледнело, огромные темные глаза наполнились страхом, и она стремительно заходила по комнате. Бесцельно приподняла покрывало на кровати, раскидала в разные стороны попавшиеся ей на пути стулья, пристально вглядываясь в углы огромного помещения… даже нагнулась и зачем-то посмотрела под кровать. Она понятия не имела, что искала там, но ее поиски становились все более нервными и неистовыми.

Неужели ничего нельзя сделать?

Но должно же быть хоть что-то!!!

Она стояла на коленях, окруженная беспорядочным ворохом своих нарядов, множества предметов туалета, смотрела прямо перед собой взглядом, полным отчаяния и беспредельной муки, как вдруг в дверь кто-то тихо постучал.

Она тут же вскочила на ноги, опасаясь, что он застанет ее в таком недостойном, истерическом состоянии.

— Войдите! — крикнула Джасинта.

Спустя мгновение полнейшей тишины дверная ручка медленно повернулась, и дверь мягко открылась. Джасинта увидела на пороге очень молодую красивую женщину, которая стояла улыбаясь.

— Могу я войти? — осведомилась незнакомка тихим, нежным и приятным голосом.

— Да. Пожалуйста, входите. — Джасинта почувствовала бесконечное облегчение оттого только, что к ней пришла гостья, и двинулась ей навстречу, всем сердцем желая узнать, что надо этой женщине, зачем она пришла, и восхищаясь удивительной красотой посетительницы.

— Я хотела попросить вас об одной любезности, — проговорила незнакомка. — Не могли бы вы застегнуть мне крючки на спине? Видите ли, моя служанка сегодня после обеда ушла, а сама я никак не могу до них дотянуться.

— С огромной радостью, — искренне ответила Джасинта. И сразу комната показалась ей намного приветливее и теплее. Да и страхи ее как-то рассеялись.

Гостья повернулась к Джасинте спиной, и та начала застегивать крючки на платье. Оно было сшито из превосходного плотного черного атласа и великолепно, словно влитое, сидело на женщине, обтягивая фигуру почти до колен. Спереди юбка состояла из очень сложно скомбинированных складок, и все это великолепие завершалось двумя рядами белых плиссированных оборок. Сзади тянулся пятифутовой длины шлейф, юбка была украшена множеством бархатных петелек с продетыми сквозь них цветками глицинии. Корсаж имел очень глубокий квадратный вырез, демонстрирующий прекрасно вылепленные руки и плечи, высокий холм несравненной груди.

— Какое прелестное платье! — восторженно воскликнула Джасинта, ибо сама с преогромным удовольствием надела бы платье такого покроя.

Она покончила с последним крючком, и гостья повернулась, улыбнувшись, проведя при этом кончиками своих изящных пальцев по волосам.

— Огромное вам спасибо. — И гостья еще раз медленно повернулась, так что Джасинта смогла восхищенно оглядеть ее платье со всех сторон, — оно и было задумано таким образом, чтобы с каждым поворотом безупречного тела возникал одинаково прекрасный портрет его обладательницы.

Женщина была ниже Джасинты примерно на два-три дюйма, и поэтому казалось, что ее фигура несколько пышнее. Волосы красно-коричневого оттенка зачесаны за уши, на лоб ниспадали непослушные локоны, в то время как на спину низвергался пышный каскад, состоящий из множества завитушек и кос. Все это собрано по столь же сложной системе, что и юбка платья сзади. Глаза у гостьи были темные, большие, нежные и блестящие, с длинными загнутыми ресницами.

Ее манеры, простые и совершенно безыскусные, делали ее красоту одновременно живой и настолько безупречной, что, похоже, она постоянно очаровывала всех, кто ее окружал. Кроме того, ее не испортило ощущение собственной неотразимости, и, по всей вероятности, она относилась к тем женщинам, которые склонны себя недооценивать и стремятся понравиться мужчинам, испытывая постоянную неуверенность в себе.

Некоторое время они с Джасинтой стояли молча, разглядывая друг друга и улыбаясь с искренним дружелюбием. Наверное, по причине очевидной разницы между ними можно было совершенно спокойно предаваться взаимному восхищению, получая при этом удовольствие и испытывая взаимное притяжение, ведь красавицы живут жизнью отличной от существования тех, кто обделен красотой.

— Не угодно ли вам присесть? — осведомилась Джасинта. — Я только что прибыла сюда… как вы, наверное, уже успели догадаться… — Она указала на распакованный чемодан, разбросанные сумки, беспорядочную груду платьев и нижних юбок, перчаток, вееров и подушечек для булавок; небрежно освобожденный от вороха одежды стул был предложен гостье.

— Благодарю вас, — откликнулась та с улыбкой и грациозно уселась, скрестив изящные ножки в атласных узеньких туфельках с острыми носками. — Наверное, я все-таки скажу вам правду. Моя служанка была здесь. Но мне понадобился предлог, чтобы прийти к вам в гости. Вы ведь не возражаете, правда? Здесь так одиноко! Множество людей, и волнений хватает, но все-таки очень трудно избавиться от одиночества. Может, из-за отсутствия жизненной цели, ведь если тебе известно, что это навсегда…

Джасинта наблюдала за гостьей — та говорила радостно и весело, в ее голосе не было и намека на жалобу. Однако опытным слухом Джасинте все же удалось уловить в тоне посетительницы некий излишний пафос. Слушая ее, Джасинта испытывала только жалость, словно сама была здесь случайной гостьей и ей не предстояло делить с постоянными обитателями этого здания все горести и печали. Далеко не сразу она осознала, что все это предстоит пережить ей самой, и только тогда почувствовала, как по всему телу пробежали мурашки, прокатилась дрожь, словно ее облили с головы до ног холодной водой.

А гостья по-прежнему беспечно болтала. Со стороны могло показаться, что две светские дамы обсуждают покрой модных платьев.

— Тысячелетия здесь проносятся довольно быстро, а мгновения тянутся долго. Вот что я могу сказать вам совершенно точно, — сказала молодая женщина.

Джасинта проглотила комок, застрявший в горле. Она почувствовала страшную сухость во рту, стало очень трудно дышать, как во время приступа астмы. Восстановить дыхание удалось с огромным трудом. Ей безумно хотелось спросить у гостьи, сколько же времени та провела здесь, однако подобный вопрос показался ей бестактным. Даже больше чем бестактным — было бы просто жестоко задавать его.

Собеседница с улыбкой смотрела на Джасинту, чуть наклонив голову.

— Вы попали сюда, потому что совершили адюльтер, не правда ли? А у вас был ревнивый муж, и он убил вас.

Джасинта непроизвольно коснулась рукой лица, которое снова смертельно побледнело, и отпрянула от гостьи.

— Откуда вы знаете? — спросила она хриплым шепотом.

Гостья встала, подошла к Джасинте поближе и коснулась ее руки своими теплыми и нежными пальцами.

— Простите, если напугала вас. А насчет того, что я вам сказала, — просто почувствовала это, вот и все. Кстати, я здесь по той же причине… хотя мой муж не стрелял в меня. Он оказался слишком слаб для этого и воспользовался ядом. Но все вокруг считали, что я скончалась от чахотки. Знаете, войдя в вашу комнату, я сразу почувствовала, что у нас с вами очень много общего.

— Неужели? — удивленно спросила Джасинта. — Вы это почувствовали? Знаете, я тоже. Не правда ли, странно?

— Ничего странного. Посмотрите в окно. Ведь все кажется вам каким-то невероятным, не таким, как где-нибудь еще. Вам, наверное, интересно, сколько времени я нахожусь здесь?.. Уже двадцать лет.

— Но… вы…

— Знаю. Я совершенно не изменилась. Вы тоже останетесь такой же, какой были, когда попали сюда. Единственное утешение — вы никогда не станете старше. Возраст — это наказание, которым вы расплачиваетесь за то, что остались живы. — Она мягко взмахнула рукой, слегка пожав плечами, и вновь улыбнулась. Каждое ее движение, тон ее голоса, каждый жест поневоле притягивали, были до странности трогательными.