— Негоже, мэм, — сурово объявил он. — Нельзя выскакивать на середину улицы — можно убиться.

Так и есть, подумала Энн, она едва не убилась. А этот неопрятный человек нарочно прыгнул под кеб. Она уже собиралась на него накричать — хотя ни разу в жизни ни на кого не кричала от злости, — но тут сообразила, что он спас ей жизнь.

Энн хватала воздух открытым ртом. Внезапно оглушающие удары Биг Бена прекратились, и в тот же миг кислород хлынул в ее легкие. Слух уловил скрипучую песню экипажных колес. Она снова владела собой, хотя, как всегда, была настороже. Потому что опасалась, что этот незнакомец способен причинить ей вред. Потому что опасалась, что ее неуклюжесть вызовет смех.

Прохожие спешили мимо и отворачивались от недостойного зрелища, которое представляли собой грязный подметальщик и растрепанная старая дева. Их лица скрывали развернутые зонты. А еще недавно, до толчка, который выпихнул ее на середину мостовой, эти зонты были сложены в ожидании… чего именно? Люди бежали, спасаясь от ливня. Или не хотели присутствовать при совершении рокового столкновения?

И только один человек знал наверняка. Сквозь серое марево дождя проступило серебристое пятно. Ее спаситель поймал на лету монету.

— Ступай. — Голос за спиной показался холодным, жестким и уравновешенным. — Леди в безопасности.

Бродяга ухмыльнулся, подобрал брошенную на мостовую метлу и пошел прочь. А Энн осенило, что удар между лопаток могли ей нанести не только зонтиком, но и рукояткой метлы. Она повернулась к спасителю:

— Подождите!

— Я же сказал, что вы в безопасности.

Неопрятный подметальщик скрылся за черной стеной плащей и зонтов. Энн вскинула голову. Незнакомец как будто не понимал, что ее толкнули под кеб, а ведь кто-то же это сделал. Не исключено, что подметальщик, которого он только что отблагодарил.

Слова застыли у нее на губах. Стоявший перед ней высокий мужчина был потрясающе красив. От дождя блестел его модный котелок, а лицо испещрили жемчужные капельки. Двубортный сюртук был лучшего покроя, но не совершенные черты лица и не его элегантный наряд заставили забиться сердце Энн.

Серебристые глаза безучастно смотрели на нее.

—  — Вы что-то сказали?

Холодный дождь оросил ее горящие щеки. В тот раз он предстал перед ней в полумраке, озаренный ореолом свечи, но невозможно было не узнать эти серые глаза. Это он встретил ее на пороге дома Габриэля и подвел к столику Майкла.

Сердце Энн екнуло. Неужели он за ними следил? Следил за ней? Он изящно сжимал затянутыми в черную перчатку пальцами трость с серебряным набалдашником. Уж не он ли ее и толкнул?

— Хорошо, что он не стянул вашу сумочку.

Энн вспомнила, что в ридикюле лежит диафрагма. Ручка сумочки была намотана на запястье. Иначе и она, как и котелок возницы, отлетела бы на мостовую и попала под колеса экипажей. Женщина прижала ее к груди.

— Простите, не поняла.

— Подметальщик легко мог ее стянуть, а вместо этого он вас толкнул,

Энн не понимала, то ли она настолько испугалась, то ли это дождь холодил ей спину. Она отступила на шаг.

— Вы его видели… — осеклась и не досказала фразы: и ничего не предприняли?

Незнакомец сделал, в свою очередь, шаг вперед.

— Обычное дело среди уличных бродяг. Сначала толкают даму или пожилого господина под экипаж, потом спасают и получают вознаграждение. Никто не страдает, а они покупают джин и хлеб и коротают очередной день.

Но она едва не погибла! Энн вспомнила, каким ужасом сияли лошадиные глаза. Вспомнила собственный страх при мысли о смерти.

Она изо всех сил старалась остаться спокойной, рассудительной женщиной, каковой всегда себя считала. Правда, до того, как решилась на связь с Мишелем д'Анжем.

— Ясно. — Энн сказала это так, будто считала обычным делом, что респектабельный господин видит, как женщину толкают под экипаж, но ничего не предпринимает, чтобы предотвратить убийство. Хотя, быть может, в Лондоне именно так и принято? — Извините, мне надо идти.

— Вы пережили потрясение, здесь рядом кондитерская. Я настаиваю на том, чтобы угостить вас чашечкой чая. Энн продолжала отступать.

— Спасибо, но это не обязательно. — Она больше не сомневалась, отчего бежали мурашки по спине: от страха, неподдельного, жуткого страха.

— Мадемуазель, я друг Майкла. Он мне не простит, если я о нас не позабочусь.

На углу улицы две женщины и мужчина вдали омнибуса. Все трое отводили глаза, а потом и вовсе спрятались за раскрытыми зонтиками.

Энн сделала новый шажок в сторону и расправила плечи. Она никогда не слыла трусихой.

— Я сообщу месье д'Анжу, что вы обо мне позаботились.

Белокурый незнакомец опять приблизился. Его дыхание вырывалось изо рта серебристым облачком пара.

— Вы не хотите узнать о Майкле побольше, мадемуазель?

Энн не удержалась и опять отступила. Друзья не судачат друг о друге. Незнакомец продолжал наступать.

— Я его тоже люблю.

Дождь хлынул настоящим ливнем. Не было ни грома, ни молнии. И все же догадка кольнула разрядом электрической искры. Энн прекратила отступление и застыла с широко раскрытыми глазами. За всю свою жизнь она ни разу не слышала, чтобы какой-нибудь человек сказал, что любит другого, ни муж жену, ни мать своего ребенка. Потоки холодной воды хлестали ее по лицу.

— Я не люблю месье д'Анжа.

Такие же струйки воды стекали по безукоризненному лицу светловолосого незнакомца.

— Всякая женщина, если она хотя бы раз побывала с Мишелем, влюблялась в него.

Но он никогда не влюблялся в них, он любил всего одну женщину. А та умерла.

Дождь стекал с полей круглой фетровой шляпки Энн — на сей раз без плюмажа. Интересно, что Майкл сделал с пером после того, как использовал его, чтобы доставить ей удовольствие!

— Вы следили за мной?

Дождь точно так же стекал с полей его котелка.

— Да.

О Боже! Энн не подозревала, что женские соски способны твердеть от страха. При каждом вдохе и каждом выдохе ткань терлась о ее не защищенную корсетом грудь. Энн изо всех сил старалась успокоить дыхание.

— Почему?

— Не хочу, чтобы Мишелю причинили боль.

Энн сморгнула с ресниц каплю дождя. Опасная встреча постепенно превращалась в фарс.

— Вы полагаете, я способна причинить боль месье д'Анжу? — недоверчиво спросила она.

— У Мишеля не было клиенток с тех пор, как он получил шрамы. — Серые глаза белокурого красавца оставались холодными как лед. Кожа светилась, как влажный алебастр. — Он гораздо уязвимее, чем вам кажется.

Энн вспомнила игру света на члене Майкла, блеск заколки, его откровенную страсть. И подумала: «Никогда я не причиню ему боли». Но одно воспоминание моментально затмило другое: совершающие бесчувственный осмотр руки гинеколога и холод металлического инструмента.

Врачи, которые осматривали ее мать, слушали сердце через покров рубашки. Мать никогда не подвергалась такому унижению, которое недавно испытала ее дочь. Она оказалась уязвимее, чем полагала. До Майкла Энн никому не открывала тела, даже медикам.

— Буду рада встретиться с вами в доме месье д'Анжа. — Если он следил за ней, то знает, где она живет. — Пусть и он примет участие в нашем разговоре.

Серые глаза незнакомца остались непроницаемыми — серебристый лед по сравнению с фиалковым огнем в глазах Майкла.

— Вы меня боитесь, мадемуазель?

— Конечно, нет, — солгала она.

— Значит, вы стесняетесь, что вас увидят с другом Мишеля. — Лицо незнакомца оставалось невозмутимым. Он явно ждал, что она его оттолкнет. Как и Майкл, когда говорил, что она стеснялась его коснуться, стеснялась желать.

Внезапно Энн показалась себе смешной: без зонта пол дождем — не в силах защититься от одной из стихий, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Чего она испугалась? Ни один мужчина не посягнет на женщину в ее возрасте. Особенно в таком растрепанном состоянии, в котором она сейчас пребывала.

На людях незнакомец не мог причинить ей никакого вреда. Уж не более того, что сделал подметальщик, подсказывал внутренний голос. Энн поежилась. Она замерзла и промокла. И желала услышать все, что незнакомец собирался сообщить ей о Майкле.

— Хорошо, месье, — согласилась она, — с удовольствием выпью с вами чаю.

— Спасибо. — Он не предложил ей руки. — Кондитерская вон там.

Он был таким же высоким, как Майкл. Может быть, даже выше. Энн видела, что ему приходится приноравливаться к ее шагу. И они оба обладали врожденным изяществом.

Поток прохожих редел. Газовые фонари осветили незнакомые витрины. Струйки дождя на стекле исказили лица продавцов и покупателей, которые не имели ни малейшего понятия, кто такая Энн Эймс, откуда взялась и куда направляется. Дождь все так же хлестал ей в лицо, вода стекала за воротник.

Наконец страх пересилил рассудок. Люди потом скажут: женщина, которая не носит корсета, зато имеет в сумочке диафрагму и презервативы, заслужила все, что получила. И будут правы,

Ясно, что Майкла знают очень многие, но не все — его искренние друзья. Не исключено, что таков же и этот незнакомец с серебристыми глазами — проследил за ней, когда она ездила за одеждой, а потом навестил ее стряпчего. Наверное, знал, кто она такая, и мистер Литтл уже получил требование за нее выкупа. Белокурый мужчина неожиданно остановился; вода катилась по его бледной алебастровой коже.

— Вы, конечно, напуганы. Одинокая женщина не должна находиться в компании незнакомого мужчины.

У Энн перехватило дыхание. Он обошел ее и открыл массивную деревянную дверь. В нос ударил аромат свежей выпечки и саежесваренного кофе. Людный зал кондитерской освещали газовые светильники в виде прозрачных стеклянных шаров. Где-то плакал ребенок. Смеялись женщины. Раскатисто басили мужчины. Энн не собиралась переступать порог.

— Вы здесь в безопасности, мадемуазель, — заверил ее спутник. — Я хочу только чаю. И полагаю, вы тоже.