Оксфорд сунул голову в мою бывшую светелку, и от его улыбки сердце мое затрепетало.

— Чья это комната? — спросил он.

— Ничья, — ответила я и вышла, закрыв дверь.

Дэвид, которого мы повстречали на верхней площадке лестницы, выглядел немного смущенным, но довольным.

— Хорошо спали? — вежливо осведомился он и слегка покраснел.

— Да, спасибо, — сказал Оксфорд и заговорщицки добавил: — Очень удобная кровать.

— Да, — охотно согласился Дэвид. Мы начали спускаться по ступенькам. — До того, как купили новую, мы сами на ней спали. Мне она всегда нравилась. Давайте я после завтрака покажу вам дворовые постройки. Нам нужны идеи. Джилл расширяет хозяйство. — Он хмыкнул с показным пренебрежением и тайной гордостью. — Теперь, когда наши птенчики вылетели из гнезда, она заделалась настоящей бизнесвумен.

— Это на нее не похоже, — удивилась я.

Он толкнул дверь в столовую. Стол был накрыт изысканно — цветы в кувшине, крахмальные салфетки в кольцах, тонкий фарфор вместо привычных толстых кружек. Запах кофе смешивался с запахом жареного бекона, булочки были с пылу с жару. Джилл, несомненно, расстаралась. Я ей улыбнулась как довольная кошка — именно такой реакции подруга, по моим представлениям, и должна была ожидать.

Позднее, когда я помогала готовить воскресный обед, а мужчины в гостиной читали газеты — забавный ритуал, коего не коснулся либеральный ток времен, — я спросила Джилл, что она думает о моем новом приятеле. Она подняла голову от моркови, которую резала, и с глазами, полными слез, сказала, что он очарователен.

— Ты его любишь? — спросила она.

— Ну, для этого мы еще слишком мало знакомы, — уклонилась я. — Но мне с ним очень хорошо.

— Это видно. — Она с удвоенной энергией заработала ножом.

— Не волнуйся. — Я тоже вернулась к своей картошке. — Я знаю, что делаю. И он тоже. — На кончике языка вертелось: «Наш роман безнадежно конечен», — но я сдержалась. Джилл это разочаровало бы. Зачем лишать ее романтических иллюзий? Я вспомнила Дэвида, который действительно стал похож на пудинг даже больше, чем она рассказывала. Ей было необходимо что-то предпринять, чтобы подпитать свой романтизм.

— Дэвид выглядит… э-э-э… занятым, — осторожно заметила я.

— Дэвид в полном порядке, — отрезала Джилл и перевела разговор на Саскию, Джайлза и опасности, связанные с автофургоном своей дочери. — Ты когда-нибудь мне завидовала? — вдруг спросила она. — Я имею в виду мужа, детей, все прочее.

Но в этот момент в кухню вошел Дэвид и принялся откупоривать бутылку вина — еще один незыблемый элемент воскресного ритуала. Разговор перешел на более общие темы.

Глава 28

Если Джилл стала немного отстраненной и сдержанной, то Верити — наоборот. На следующий день после нашего возвращения, когда я, снова одна, еще пила чай в постели и без помех обдумывала все, что произошло за последние семьдесят два часа, она уже колотила, трезвонила в мою дверь и бросала камешки в окна с настойчивостью, игнорировать которую абсолютно не было возможности. Я нехотя взяла чайный поднос и потопала вниз, чтобы впустить раннюю посетительницу. Моя преданность женской дружбе, воплощенной Тинторетто в образах Елизаветы и Марии, начала несколько ослабевать, сейчас я предпочла бы даже мертвые кости на каком-нибудь натюрморте.

— Ну? — драматически воскликнула Верити, задом захлопнув за собой дверь. — Ну?!

Я направилась в кухню, держа перед собой поднос, как ритуальный кубок.

— Ну? Ну же! — торопила она меня, пританцовывая сзади.

Оглянувшись через плечо, я продекламировала в ритме детской считалочки:

— Оттраханная всласть, она, как кошка, млеет у окна…

— О-о! О-о-о! — задохнулась Верити. — Значит, тебе было хорошо?

Елизавета с Марией стали подумывать о возобновлении договора о дружбе.

— Превосходно, — заверила я.

— Стало быть, это и есть великая любовь твоей жизни?

— Ну, разве что заря любви. — Я пожала плечами.

— Но вы же собираетесь встречаться и дальше?

— Несомненно. — Она вздохнула и плюхнулась на стул. С облегчением, надо полагать. — На следующей неделе.

Верити немного разочарованно цокнула языком.

— Довольно долгий срок, — сказала она, скорее самой себе. — Когда мы встречались с Марком, мы минуты не могли прожить друг без друга — постоянно висели на телефоне, обменивались записками по электронной почте, бегали друг к другу и трахались, как кролики…

— Да, это известно, — подтвердила я, чуть было не добавив: «И посмотри, чем кончилось».

Прижав руку к груди, она заверила:

— Я, конечно, не хочу знать всех подробностей… — Хотя явно хотела. Поэтому, пока варила кофе, я рассказала ей все.

— Ну, и что вы решили? — спросила она, отхлебывая.

— Не иметь других партнеров.

Молчание.

— И?

— Больше ничего. Это все. Тогда не нужно будет беспокоиться о презервативах.

— И это все, что ты можешь сказать? А как насчет будущего?

— Ох, Верити! Будущее само о себе позаботится.

Подругу это не удовлетворило. И совершенно не понравилось. Я решила ее развеселить:

— Слушай, давай я расскажу тебе о том безумном отеле, в котором мы останавливались. Это что-то запредельное!

С запавшими от страданий глазами она мало напоминала женщину, которую интересует запредельное, но я проявила настойчивость.

Верити посмотрела на часы, было почти одиннадцать.

— Как ты думаешь, я уже могу позволить себе стаканчик бренди? — перебила она. — Что-то мне нехорошо.

Я налила ей бренди и даже выпила вместе с ней, хотя для столь раннего часа это был ощутимый удар по организму. Когда она ушла, на прощание одарив меня взглядом, исполненным того великодушия, которое рождает лишь истинный, а потому не часто посещающий нас альтруизм, я отправилась в ванную.


Верити снова сидела у Маргарет на кухне и размышляла над тем, где она допустила ошибку. Вот подруга продемонстрировала ей яркий пример того, как правильно строить отношения с самого начала. А сама она бесславно провалилась. Марк ведь, в сущности, не был дурным человеком. Ну, флиртовал с другими женщинами, ну, иногда забывал ей позвонить и не появлялся дольше, чем следовало, когда был ей нужен, по, в конце концов, это была целиком ее вина. Целиком и полностью ее вина. Теперь ей это стало ясно. А Маргарет так спокойна, так уверена в себе. Верити стало стыдно — вот так бы и размозжила сама себе голову кирпичом. Маргарет, поняв, что подруга нуждается в поддержке, начала ее утешать.


Мастерская изменилась. С моего прошлого посещения прошло всего две недели, а порядка стало гораздо больше. Наконец-то образцы рам представлены должным образом: аккуратно развешены на стене за прилавком, над каждым — ценник. Сам прилавок расширен минимум на фут с каждого края — я давно хотела это сделать, но так и не собралась — теперь на нем можно развернуть полноформатный постер так, чтобы края не свешивались. Это более профессионально. Открытый стеллаж за прилавком, где мы с Джоан, бывало, кофейничали, рассевшись, как две курицы-несушки, наконец закончен. Я начала его строить еще года три назад — в приливе желания модернизировать все вокруг. Перемены меня и радовали, и немного уязвляли. Единственный доступный взору глаз Джоан светился гордостью.

— Ты здесь хорошо потрудилась, — похвалила я.

— Да, мы с Рэгом работали каждый день после закрытия. Он выполнял все столярные работы, а я доводила. Неплохо получилось, правда? И знаете, это оказалось гораздо приятнее, чем обдирать руки в кровь, стараясь удержать мужчину при себе. — Он сделала мах, уже обоими светящимися гордостью глазами осмотрела плоды своих рук и добавила: — И уж точно больше шансов на успех. А Спитери-младший окончательно нас покинул. — Этим фактом она явно тоже была довольна. — Так что теперь здесь все действительно держится только на нас.

Из своей каморки выглянул Рэг. Быстро оценил взглядом цвет моих волос и нырнул обратно.

— Дай ему Бог здоровья, — благодарно кивнула в сторону каморки Джоан. Неужели это была та самая девушка, которая еще недавно, прикрывая рот грязной рукой, шепотом делилась со мной подозрениями, будто Рэг — лунатик-эксгибиционист? — А вы чем-нибудь занимаетесь? Или наслаждаетесь свободой? — поинтересовалась она.

Я почуяла подвох и вступила в борьбу с собственной совестью. С одной стороны, у меня были обязательства перед мастерской. С другой — мы с Оксфордом планировали на ближайшие месяцы массу всяких путешествий и развлечений. Но совесть вонзила-таки в меня свой острый шип и одержала победу.

— Ты хочешь, чтобы я иногда приходила тебе помогать?

Если я ожидала изъявлений благодарности, то меня подстерегало разочарование.

— Нет, что вы! Мы прекрасно справляемся сами. Честное слово.

Итак, я отнесла домой свое оказавшееся никому не нужным и получившее заслуженный урок великодушие и провалялась весь день перед телевизором — то есть предалась самому расточительному и нездоровому занятию, какое только можно себе представить: пустой трате времени Пагубность подобного времяпрепровождения становится особенно очевидной, когда, задремав, просыпаешься через несколько часов и тебе кажется, что ты попал в преисподнюю, потому что два разодетых, как попугаи, молодых существа неопределенного пола с тошнотворными ужимками скачут перед тобой на квадратном экране, приглашая петь вместе с ними несусветную чушь: «Если ты счастлив и знаешь это, хлопай в ладоши…»

ЧАСТЬ II

Глава 1

После отъезда Маргарет и ее мальчика-любовника, как Джилл мысленно его теперь называла, она обнаружила у себя симптомы болезни, которую, опять же мысленно, именовала ПТСМ — то есть «посттравматический синдром Маргарет». Господи, здесь все было пропитано ими! Ей понадобилось несколько дней, чтобы справиться с собой, и еще несколько — чтобы заставить себя войти в спальню любовников и сменить «заразное» постельное белье. Маргарет, как подобает воспитанной гостье, оставила комнату в идеальном порядке. Ненавистные простыни и наволочки были сложены аккуратной стопкой на краю кровати, силуэты четырех оголенных подушек смутно угадывались под безупречно расправленными одеялами и шелковым покрывалом. Воздух в комнате был по-прежнему напоен мускусным запахом сухих лепестков и ароматом распустившихся свежих роз. Когда Джилл открыла дверь, впустив внутрь легкий сквознячок, они сбросили свои уже тронутые увяданием лепестки, и те беспорядочно рассыпались по туалетному столику. «Пейзаж после любви», — подумала Джилл, подошла к окну и распахнула створку, чтобы изгнать связанные с этой комнатой видения, все еще владевшие ее умом и сердцем. Глицинии раскрылись навстречу дневному свету. Джилл легла на кровать и плакала, плакала, плакала.