— Он очень забавно описывает, как завлечь девушку, как ее удержать, что она скорее всего думает, как дарить подарки и чего ожидать в ответ…

— Звучит довольно цинично.

— Вовсе нет. Всего лишь предусмотрительно и честно. Он откровенно сказал то, что думал, в отличие от тех, кто притворяется. В своих эротических стихотворениях он дает массу советов, одновременно смешных и горьких. Ну, скажем, если ваш любовник женат, и вы обедаете с ним и его женой, когда нельзя ни прикоснуться друг к другу, ни говорить о любви, а вас сжигает страсть, то вы должны разработать систему знаков на языке тела. Например: если вспоминаешь о предыдущей ночи любви, прикоснись изящным пальчиком к своей розовой щечке. Если сердишься на возлюбленного, но не можешь сказать об этом вслух, дерни себя за мочку уха. Если хочешь избавиться от присутствия мужа, сложи молитвенно руки на столе, а сама незаметно подливай ему в бокал неразбавленного вина. И когда он забудется хмельным сном, твой возлюбленный сможет воспользоваться обстоятельствами…

Саймон с интересом слушал, склонившись ко мне поближе. Овидий всегда захватывает — он такой озорной.

— Неужели все это можно запомнить? А если ошибешься? К примеру, вместо того чтобы дернуть себя за ухо, молитвенно сложишь руки?

— На самом деле это совсем не важно. Вся суть — в игре.

— Вот как? — Он не сводил с меня взгляда.

— Да, именно так, — заверила я.

— И мы все поймем?

— Поймем.

Саймон откинулся назад, судя по всему, испытав облегчение, как и я.

— Что ж, в одном можно быть уверенным, — сказал он, когда принесли счет. — Пока вам не за что показывать мне, как вы дергаете себя за изящное розовое ушко.

Как устами Авроры Ли,[45] этой талантливой девочки-сироты с крепким пером, заметила мисс Браунинг, «внутри у нас бьются сердца — теплые, живые, щедрые, не скованные приличиями…» Что ж, она имела полное право это сказать, потому что, несмотря на известный мне непреложный медико-биологический факт, свидетельствующий, что сердце является средоточием чувств не более, чем, скажем, щиколотки, я готова была в тот момент поклясться, что оно, несомненно, ведет себя так, будто таковым средоточием является. Мое, во всяком случае, гулко торкнулось в ребра. Собственные пальцы показались мне почти идеально изящными, а что касается щечек, я ничуть не сомневалась, что в эту минуту они пылали багровым, как на картинах Ауэрбаха, пламенем.

Боже, Боже мой, секс — это такая тема…

К машине мы шли, держась за руки, это было мило, хотя немного по-детски. И, полагаю, не только благодаря приятной компании, но и благодаря выпитому «Пино грильо», я, осмелев, выпалила:

— Вы ничего не сказали о том, как я выгляжу. Например, о волосах…

Он остановился и, внимательно посмотрев на меня, ответил:

— Я сказал, но из-за присутствия подруги вы просто не расслышали. У вас… гм-м… очень смелый вид.

— Проклятая Верити, — пробурчала я. «Пино грильо» предательски развязало мой несдержанный язык. — До чего же настырная!

— Ее, несомненно, очень заинтересовала моя машина. Странный интерес для дамы. Рискуя навлечь на себя обвинение в половой дискриминации, замечу все же, что обычно вы обращаете внимание на более интересные вещи, чем габаритные огни и номерные знаки…

— Ну, знаете, Верити ведь писательница.

Судя по всему, такая версия его удовлетворила.

— Она как-то слишком уж… хотела во всем участвовать, — осторожно заметил он.

— Дело в том, что она не знает о моем объявлении, считает, будто мы с вами познакомились… просто в пабе, и ей все это показалось немного подозрительным. Поэтому-то она и подстерегла вас на пороге, и несла всю эту чушь насчет родинки.

Саймон расхохотался:

— А почему вы не хотите сказать ей правду?

— Потому что она ее не одобрит и испортит всю игру. — Я понимала, что говорю как капризный ребенок, но остановиться уже не могла. — Непременным условием этой игры является то, что все должны в нее верить. А никто не поверит, если я признаюсь, что нашла вас по объявлению. Я и сама, наверное, не поверила бы. Очень важно, чтобы тебя окружали люди, которые верят. Их уверенность заражает, как корь или как Билли Грэм.

Зачем я все это наговорила? Какое, Господи прости, отношение ко всему происходящему имеет пламенный проповедник? Наверное, я показалась Саймону не более романтичной, чем вчерашняя холодная лепешка. Но — знаете, как это бывает, — меня неудержимо несло.

— А еще есть Джилл, к которой мы поедем в гости…

— Мы поедем?

— Простите. Я забыла сказать. Да. Она — моя самая давняя и ближайшая подруга, живет в Нортамберленде. Вот уж кто неистребимый романтик. Это… — я неопределенно махнула рукой, — возможно, просто убьет ее. — Оперлась локтями на капот и закрыла лицо руками. — Нет, не буквально, конечно, но серьезную зарубку на сердце определенно оставит.

— Уверены?

— Ах, вы ее не знаете. Джилл выращивает овощи на продажу и не сомневается, что побеги лука-порея появляются на свет от страстной любви двух взрослых растений.

Он рассмеялся и поцеловал меня, что было немного странно в этой ситуации. Однако, отогнав от себя мысль о том, что таким образом он просто хотел заткнуть мне рот и что автомобильная стоянка возле ресторана мало напоминает святилище Венеры, я игриво ответила на его поцелуй, так что получилось недурно. Я, как и положено, начала таять и — что является наилучшей проверкой — испытала сожаление, когда поцелуй закончился. Забавно, что мужчины, далее самые обыкновенные, слабые мужчины, становятся сильными, входя в непосредственный контакт. Должно быть, такова их мускульная реакция. Я не имела ничего против крепкого объятия, поскольку, прижимаясь ухом к его груди, слышала, как его сердце бьется в соответствии с описанием Авроры Ли. Неплохо, чтобы раздуть угли в преддверии предстоящего пожара. Я бы не отказалась еще немного так постоять, поэтому сама изумляюсь: что, ну что заставило меня под аккомпанемент интимного биения его сердца произнести:

— Ну, слава Богу, это уже позади…

Он отстранился и потрясенно — что неудивительно — воззрился на меня.

Я, как могла, постаралась объяснить, что имела в виду: еще одна преграда, мол, рухнула между нами. Саймон весьма разумно — поделом мне! — ответил, что считал поцелуи не способом сломать перегородку, а скорее, подготовительной частью эротического ритуала. Мы уставились друг на друга пристально, даже сурово, не обращая внимания на мчащиеся мимо и освещающие нас своими фарами автомобили.

— Значит, теперь можно считать, что мы готовы? — попыталась уточнить я.

И в его, и в моих глазах таилась неуверенность. После секундного размышления он ответил:

— Не знаю. А вы? — На что я задала ему тот же вопрос.

Мы двинулись было снова навстречу друг другу, но внезапно он остановился, сделал шаг назад, окинул меня взглядом с ног до головы, от шелестящего подола юбки до глубокого декольте и далее — до оранжевых волос, и заключил:

— Вы выглядите… — Он коснулся моей шеи, отчего я затрепетала. — Ваш вид очень располагает к совокуплению.

— Да, — мгновенно согласилась я и, только тут сообразив, что мы находимся на автомобильной стоянке, поспешно добавила: — Только не здесь.

О предстоящем пожаре чувств мы почти не говорили. Вообще молчали едва ли не всю обратную дорогу. Это не была леденящая тишина, просто каждый предавался размышлениям. Один раз он спросил меня, как я себя чувствую, я сказала правду — нервничаю.

— Я тоже, — признался Саймон.

Чтобы окончательно поставить все точки над i, я поведала ему о своих подозрениях насчет любопытства Верити. Прозвучало это, с моей точки зрения, нелепо, но он, судя по всему, понял меня, потому что сказал:

— Мы ведь никуда не торопимся.

— Да, — согласилась я, но сидела при этом чересчур прямо и напряженно, как кошка, почуявшая опасность.

Когда мы остановились у моего дома, он повернулся ко мне и с прежней непринужденностью сказал:

— Может, следует постучать к вашей подруге, чтобы она убедилась, что вы целы и невредимы?

Эта перспектива показалась мне куда более забавной и приятной, чем сразу же завалиться в дом, а там — на мое чистенькое, застеленное тончайшими простынями ложе. Однако нецелесообразной. Итак, мы вошли в дом, и я сразу поняла, что в нем-то все и дело, хотя в чем именно, не могла бы сказать. Вероятно, ему просто недоставало романтичности. Ну, можно ли было придумать что-нибудь глупее?

— У меня здесь все очень прозаично, — пробормотала я, включая свет на кухне и отмечая про себя, что кухня Верити как раз имела свою особую ауру. Моя же выглядела безнадежно уныло. — Знаете, — сообщила я, оборачиваясь к Саймону, — кажется, я только сейчас поняла: я — романтик.

Он рассмеялся, уселся за стол, обхватил рукой подбородок и, исподлобья взглянув на меня, заметил:

— Значит, вы меня обманули. — Учитывая мое сегодняшнее поведение, ответ не показался удивительным.

— Тем не менее, — повторила я, усаживаясь напротив и в точности повторяя его позу, — тем не менее так оно и есть.

Мы выпили еще кофе, немного поговорили, поцеловались, пообнимались, не обращая внимания на призывы Верити, доносившиеся из автоответчика, — ни минуты не сомневалась, что она будет трезвонить, — после чего он сказал, что, раз нам вскоре предстоит поездка к Джилл, мы можем по дороге остановиться в каком-нибудь симпатичном отеле. По его выбору. Подтекст был мне понятен: поскольку я решила, что мы туда поедем, не спросив, хочет ли он этого (а он хотел), то за ним по крайней мере оставалось право выбора места, где должен всерьез начаться наш роман.

Всерьез, повторяла я своим целомудренным подушкам, откидывая пуховое одеяло. Глупая корова, заклеймила я свое отражение в зеркале, когда раздевалась. Но несмотря ни на что, была довольна. Так все это еще больше будет походить на приключение. Если мне хоть что-то было известно об отелях, так это то, что они — очень эротичные места: там можно быть абсолютно безответственным, анонимным, и там есть кому мыть стаканы и перестилать постель. Отходя ко сну на своем одиноком ложе, я поймала себя на том, что улыбаюсь. Если Саймон не получил эротического подарка на день рождения, то я должна постараться устроить ему праздник эротики в другое время, причем скоро…