Отведя взгляд от стакана с горьким пивом; он так же светски произнес:

— Я тоже.

Я непонимающе воззрилась на него. Потом до меня дошло, и я рассмеялась. Сначала робко, как смеются, когда не уверены, что смех в данном случае уместен. Потом — смелее. Потом, закрыв лицо руками, предложила:

— Может, мне выйти и войти снова?

На что он, очень мило протянув руку и отняв мои ладони от лица, ответил:

— Если вам от этого станет легче, могу сказать, что и сам немного смущен.

Это был лучший способ разрядить обстановку. Мой неуправляемый полет оборвался, и, опершись подбородком на руку, я протянула ему другую. Мой новый знакомый пожал ее.

— Обычно я не хожу по пабам и не пялюсь на женские бюсты, — заверила я. — И не обсуждаю их.

Помешивая пальцем пивную пену в стакане, он снова засмеялся, на сей раз гораздо непринужденнее.

— Женские фигуры — чрезвычайно красивая деталь интерьера. Они всегда искушают взгляд. — Он покосился на оранжевую грудь. — А эта деталь — весьма и весьма… — Он запнулся.

— Крупная? — подсказала я. Он кивнул, словно бы сдаваясь:

— Крупная.

Старый греховодник или ницшеанец? Ни то ни другое, решила я.

— Закроем тему?

— Закроем.

Мы одновременно откинулись на спинки стульев и наконец расслабились. Перед ним стояла тарелка сандвичей с ветчиной.

— Угощайтесь, пожалуйста, — пригласил он.

— Попозже, — ответила я. — Давайте немного поговорим о деле.

Он подобрался, выпрямил спину и приготовился к собеседованию.

— Начинайте вы, — предложила я.

До сих пор контакты между нами сводились к необходимому минимуму: его первое письмо с номером телефона, мое короткое сообщение с моим номером на его автоответчике и, наконец, его — с указанием места встречи. По сравнению с обширными литературными сочинениями, кои я получала в изобилии до того, все выглядело немного странным. Еще он оставил мне номер телефона архитектурной мастерской в Холборне на случай, если я захочу удостовериться в его личности и честности намерений. Звали его Саймон Филлипс — вполне приличное имя. После всяких там Джейсонов — абсолютно приемлемое.

Я вовремя заткнула рот сидевшей во мне Молли, которой не терпелось спросить: «А правда, что все архитекторы — это неудавшиеся художники?» — и, стиснув зубы, кивнула, чтобы он начинал. После своего с блеском проваленного выхода я все еще чувствовала себя неловко.

— Мне самому рассказать о себе или вы предпочитаете задавать вопросы? А может быть, сначала сами расскажете о себе?

Меня подмывало сострить: «Итак, доктор, дело в том, что…» — но я взяла себя в руки. Никогда в жизни у меня не было еще такого ощущения ирреальности происходящего, как здесь, за обычным, казалось бы, столом, на котором стояли обычные стаканы и тарелка с бутербродами. Однако я успокаивала себя тем, что свидание с мужчиной, который был бы представлен мне в доме друзей, могло ничем не отличаться от нынешнего. Разница состояла лишь в том, что с этим я познакомилась по объявлению. Но ходить при полном параде по вечеринкам, охотясь за партнером, ничем не лучше, чем давать письменные объявления.

И я прямо сказала:

— Мне просто захотелось прожить год с удовольствием. Немного повеселиться без всяких обязательств. И без ожиданий. Без каких бы то ни было ожиданий.

— Вы… — Он запнулся, подбирая слово и машинально продолжая размешивать пену в стакане. — Для вас это своего рода… реабилитация?

Пожалуй, слово подходящее. Я кивнула:

— Вроде того.

— Вы твердо настаивали на годичном сроке. Почему?

И я вдруг, неожиданно для самой себя, рассказала Саймону все — про отъезд Саскии, про Грязнулю Джоан, про миссис Мортимер, даже про Матисса. Только о Дики умолчала. На предстоящий год мне хотелось начисто исключить из своей биографии этот исторический эпизод. Я уже решила, что нынешний знакомец меня устраивает, и, несмотря на неловкость, случившуюся из-за оранжевой дивы, надеялась, что я его — тоже. Судя по всему, так и оказалось. Во всяком случае, никаких признаков антипатии я не заметила. Мне до смерти надоела эта охота — женщины вообще не предрасположены к охоте, — и хотелось начать наконец получать удовольствие.

— Значит, вы — независимая и состоятельная женщина, — заключил он, выслушав мой монолог.

Прозвучало это недурно.

— Смею думать. А вы?

— Я являюсь партнером в одной весьма скромной фирме, но, учитывая нынешнее состояние дел, не жалуюсь. И у меня достаточно свободного времени. В течение нескольких предстоящих месяцев я намерен большую его часть потратить на то, чтобы сбросить напряжение.

— У вас тоже реабилитация?

Подумав, он покачал головой:

— У меня много причин, чтобы так поступить. Главным образом я следую совету друга. И потом… еще три года назад я был женат — у нас не было детей, и с тех пор, кроме случайных встреч на одну ночь, у меня ничего не было. А мне такие однодневки не очень нравятся.

Я внезапно испытала разочарование и, прислонившись к спинке стула, голосом классной наставницы произнесла:

— Послушайте, это меня настораживает: похоже, вы ведете речь о длительных отношениях. — Следуя его примеру, перевела взгляд на пивную пену и принялась развозить по столу мокрое пятно. — Обязательства, ожидания, все такое прочее — это не для меня. Я серьезно. Мне это настолько ни к чему, что, будь у меня дневник, я бы написала на соответствующей странице: «Сегодня — конец приключения». Если вам это кажется слишком суровым условием, что ж… — Я безразлично пожала плечами.

Видимо, уловив мою менторскую интонацию, он по-школьному поднял руку и мирно спросил:

— Как насчет девятого апреля?

— Что? — не поняла я.

— Девятого апреля. Подходит вам это число в качестве заключительной даты? Разумеется, при условии, что нам не захочется расстаться раньше. — Он окинул меня критическим взглядом. — Но, думаю, этого не произойдет. Если, конечно, у вас нет тайных пороков. Впрочем, не похоже. Вы кажетесь существом сердечным, разумным и привлекательным, к тому же — с собственными убеждениями. — Его взгляд стал еще более критическим. — Вы, случайно, не расистка? Не сторонница смертной казни? Не — упаси Бог! — строгая вегетарианка? — Он расхохотался. — Нет, конечно, нет. Уж последнее точно — нет.

— Откуда вы знаете? Может, и вегетарианка.

— Знаю, потому что вы съели почти все бутерброды с ветчиной.

Я инстинктивно оттолкнула тарелку. На ней сиротливо лежал последний оставшийся бутерброд. Когда живешь одна, невольно становишься эгоисткой.

— Господи! — виновато воскликнула я. — Простите.

Саймон Филлипс встал. На миг мне показалось, что, потрясенный моей неслыханной прожорливостью и жадностью, он решил уйти. Немудрено: что бы подумала я сама, если бы на первом же любовном рандеву купила гору бутербродов, а он съел бы их все, практически ничего мне не оставив? Предполагается, что при знакомстве люди должны проявлять максимум воспитанности. Сжевать же весь его «паек» в ответ на вежливое приглашение угощаться едва ли вежливо.

— Мне действительно очень стыдно, — полушутя призналась я. — Очень, очень. Я больше не буду.

— Надеюсь, — усмехнулся он и, взяв мой стакан, направился к стойке.

Я с облегчением вздохнула, расслабилась, насколько смогла, и вдруг поняла, что так толком и не разглядела его. Думаю, если бы меня попросили очень коротко описать его, то могла бы сказать лишь, что у него дружелюбное выражение лица и с ним легко разговаривать, ну еще что он, слава Богу, не носит блейзеров и мятых фланелевых брюк.

Я уставилась ему в спину. Серый джемпер, хлопчатобумажная рубашка, вельветовые брюки цвета морской волны, парусиновые туфли. Безупречно разумен. Но совершенно чужой. Незнакомое тело, прикрытое одеждой, — ни истинной формы его, ни фактуры я не знаю. Как он пахнет, какие у него привычки, манера жестикулировать, запросы? Меня пробрал холодок. Все это полное безумие. И что мы будем делать дальше? Выйдем на деревенскую улицу, пройдемся, потом углубимся в какой-нибудь лесок и начнем трахаться? Трахаться я в любом случае не хотела. То есть хотела… но не трахаться, а… как бы это поточнее выразиться? Я хотела жаркого секса, но все же слегка приправленного особыми отношениями. Без клятв в вечной любви.

Нет, все это было хуже, чем безумие. Продолжение вдруг показалось мне абсолютно невозможным. Даже опасным. Совершенно очевидно, что передо мной был не распутник. Он явно стремился к нормальному развитию событий: от симпатии к любви, от любви — к вечной любви со всеми ее грустными разочарованиями. Нет, нет и нет! Для меня все это далеко позади. Безнадежно. Все равно ничего не получится. Я приготовилась объявить ему это прямо в лицо, как только он вернется. Барменша, отсчитывая сдачу, сказала, что позовет его, когда сандвичи будут готовы. И вдруг, уже поворачиваясь, чтобы идти назад, и попутно переговариваясь с оранжевой кариатидой, которая плотоядно улыбалась ему, он посмотрел на меня поверх горного кряжа мощной груди и весело подмигнул. После чего, бросив красотке еще что-то на прощание, вернулся и сел за стол. И тут я сказала себе: «К черту сомнения! Он будет моим любовником». Я поклялась, вернувшись домой, жадно припасть к Овидию. Нет лучшего противоядия от романтической любви. У Овидия, как в жизни, все всегда кончается слезами.

— Что она вам сказала?

— Что сандвичи будут готовы через минуту.

— Не барменша, а та — оранжевая ракетоносица.

— Ах эта. Сказала, что у меня симпатичный зад.

— Так и заявила? — Я разрывалась между желанием казаться хладнокровной и уже явно обозначившимся инстинктом собственницы. — А он действительно симпатичный? — Ничего другого я, конечно, не могла придумать.