— Поздравляю. — Я старалась говорить с энтузиазмом. — А чем она занимается?

— Играет на гобое.

— Я имею в виду, чем она зарабатывает на жизнь?

Он сочувственно посмотрел на меня:

— Играет на гобое.

— Ах вот как! Ну, тогда это именно то, что тебе нужно. И где же вы познакомились?

Он впервые немного смутился.

Эта чертова собака на сене становится еще злее, если вы замечаете слабость в поведении бывшего возлюбленного. Тогда уж вы не упустите возможности загнать его в угол. Честно говоря, от себя я такого не ожидала, тем не менее тут же принялась давить на Роджера. С чего бы ему смущаться, если все хорошо?

— Ну-ну, давай, признавайся. Ведь не так просто завести новое знакомство. Особенно, — тут я кивнула на фотографию, — с такой потрясающей молодой женщиной, как она… — Я была уверена, он простит мне преувеличение. Потрясающей его подружка не была, хотя, несомненно — это следовало признать, — выглядела более чем недурно.

— Ну-у… — протянул Роджер, продолжая пятиться и держа над головой снимок, как держат крест, чтобы отпугнуть вампира. — Она прислала мне это. Вместе с письмом.

— Вот так вдруг, ни с того ни с сего?

— Не совсем.

Я молча ждала.

Он глубоко вздохнул, отбросил, судя по всему, всякую осторожность и сознался:

— Я поместил объявление в «Музыкальной неделе».

— Объявление? — Я представила себе цветной журнальный разворот. — И что ты в нем написал?

— Ну, я точно уже не помню. — Он пожал плечами. — В общем, она ответила, мы встретились и… вот, собственно, и все.

— Что было в объявлении? Я хочу сказать… это весьма необычный поступок, — промямлила я, больше думая не о том, что поступок странный, а о том, что это сработало. — Дорого заплатил? Обычно за рекламу дерут страшные деньги. В свое время реклама сосновых рамок обошлась мне в две сотни фунтов.

— Нет-нет. — Роджер заметно расслабился и простодушно улыбнулся: — Это же не большая реклама. Просто объявление в колонке для одиноких сердец. Восемь строчек стоят, кажется, тридцать фунтов или около того. Я уж точно и не помню.

Я еще раз взглянула на снимок. По моим представлениям, люди, дающие объявления в колонке для одиноких сердец, должны были обладать, выражаясь современным политкорректным языком, крайне неблагополучной внешностью.

— Я получил девять откликов, — гордо сообщил Роджер. — Эмма была лучшей. Имелась, правда, еще одна претендентка… — Претендентка?! — Но она оказалась замужем, — в его голосе послышалось брюзжание, — и призналась мне в этом только на втором свидании, да и то в конце, когда мы уже пили кофе.

— А что, остальные были, так сказать, никуда не годными?

Роджер явно оскорбился и, наверное, имел для этого основания.

— Вовсе нет, — с достоинством возразил он.

— Так ты все проделал за какие-то несколько недель? Ну, шустёр!

— А почему, собственно, тебя это удивляет? — Роджер горделиво вздернул подбородок.

— Извини, ради Бога. Просто это немного… ну-у… удивительно.

— Ты же сама сказала, что заводить новые знакомства нелегко.

— Да, но… давать объявление!

— А что, по-твоему, надо делать? Ждать и возносить молитвы Всевышнему?

После его ухода я долго сидела в прострации на ступеньках, время от времени недоверчиво покачивая головой и пытаясь отыскать повод, чтобы, высмеяв, напрочь откинуть нелепую идею. Но повода не находилось. И в то же время я с трудом представляла, что могу дать объявление в колонку для одиноких сердец газеты «Будни окантовщика» (если бы таковая существовала), потому что последнее, чего бы мне хотелось, — это познакомиться с коллегой.

— Не хватало еще напороться на какого-нибудь Рэга! — вырвалось у меня.

Я позвонила в «Музыкальную неделю» и спросила, можно ли где-нибудь купить их старые номера. Оказалось — да. Я мигом прыгнула в машину и чуть быстрее, чем следовало, помчалась в их офис в Марилебоне, где и приобрела три последних выпуска журнала. Зайдя в ближайшее кафе, заказала чай с булочками и, пока его не принесли, пролистала страницы с объявлениями. Вверху одной из них откровенно, так, словно в этом не было ничего постыдного, красовался крупный заголовок «ОДИНОКИЕ СЕРДЦА». Словосочетание казалось таким жалостным, что я воочию представила себе жуткое зрелище: полка, на которой, выстроившись в ряд, бьются в тоскливом ожидании маленькие комочки мышц.

Официантка принесла заказ. Я вдруг почувствовала себя так, будто делала нечто недозволенное, и поспешно прикрыла руками журналы, чтобы она не заметила, что именно я читаю. Вид у меня, надо полагать, был глуповатый — как у ученицы, которая загораживает тетрадь от пытающейся списывать соседки по парте. Официантка поставила на свободный край столика чашку и вазу с булочками. Подняв голову, чтобы поблагодарить ее, я заметила, что она смотрит на меня как на чокнутую. Прежде чем удалиться, она еще раз внимательно взглянула на журналы, потом снова на меня — словно желала хорошенько запомнить мое лицо с целью дать подробное описание полиции, когда меня станут разыскивать.

Не без труда мне удалось догадаться, какое из трех дюжин объявлений принадлежит Роджеру: поначалу я никак не могла соотнести ни один из текстов с человеком, которого знала. Лишь упоминание о том, что автор объявления считает Шуберта величайшим из когда-либо живших на земле создателей камерных произведений, а также любит кататься на лыжах, навело на мысль, что это и есть Роджер. Все остальное имело к нему весьма туманное, с моей точки зрения, отношение, и мне потребовалось внимательно сравнить то, что написал о себе он, с тем, что сообщали о себе другие, чтобы убедиться в правильности догадки. Совершенно очевидно, что Роджер неплохо изучил конъюнктуру рынка. Но если даже он видел себя сорокадвухлетним мужчиной приятной наружности, «в отличной физической форме, ЧЮ» (что, черт возьми, значит это «ЧЮ»? Уж не «Чокнутый» ли «Юбочник»?), то какими же должны были быть те, что именовали себя «представительными, активными и зрелыми»? Несмотря на циничное объяснение Колина, при слове «активный» я представила пенсионера, с утра до вечера яростно вскапывающего землю у себя в саду, чтобы соседи не сочли его слабоумным немощным стариком и не вызвали часом карету «скорой помощи».

Тем не менее, попивая чай, подбирая крошки с тарелки и размышляя над объявлением, которое сочинил Роджер, я невольно задумалась о том, как сама могла бы себя описать, если бы решила (хотя я вовсе не собиралась этого делать) поместить объявление в такой колонке? На ум стали приходить забавные варианты.

«Незамужняя (да, приходится признать) тетушка ищет мальчика для легкого флирта, чтобы немного развлечься». Я рассмеялась, что в полупустом в этот тихий дневной час кафе привлекло неодобрительное внимание моей официантки — она не замедлила явиться, чтобы убрать пустую посуду. Я представила и ее в качестве «претендентки»: «Высокая сирена-соблазнительница сорока с хвостиком, любительница хорошей еды и творчества Мадонны (несколько раньше я заметила, как официантка притопывала в такт льющейся из радиоприемника песенке в исполнении поп-дивы), ищет зрелого мужчину для оказания помощи в приготовлении сандвичей…» Я опять расхохоталась, оставила скромные чаевые и отправилась домой.

Однако дело-то — поиск одинокого сердца-партнера — оказалось вовсе не шуточным. Внимательно вчитавшись в другие объявления, я поняла, что относиться к нему следует исключительно серьезно. Если женщина пишет: «Пятидесяти-с-чем-то-летняя женщина-арфа с порванными струнами нуждается в ласковом и терпеливом реставраторе, который способен вернуть ей прежнее звучание», — то легкомыслие и насмешки здесь неуместны. Задайся я целью отыскать среди давших объявления тех, кто просто дурачился, я была бы разочарована. В какой-то момент мне даже самой захотелось откликнуться на призыв парня, написавшего: «Гитарист, классика, одинокий, сорок, ищет спутницу для предстоящего турне по Восточной Азии (сент. — янв.). Достаточно свободного времени для осмотра достопримечательностей и дружеского общения. Вероятно продолжение. Желательны ЧЮ (опять это чертово ЧЮ, что бы оно значило — «чопорная южанка»? «Чахоточная и юродивая»?), воспитанность, привлекательность. Не старше тридцати пяти».

Только гордость не позволила мне ответить ему, притворившись, что я соответствую обозначенным возрастным параметрам, хотя меня так и подмывало написать, что я считаю проявлением возрастной дискриминации желание мужчины иметь женщину моложе себя, причем существенно моложе.

До шести часов я практически бесцельно толклась в кухне, потом позвонила Верити. Подруга звучала похоронно. Ладно, сказала я себе, сейчас ты у меня повеселеешь. И, прихватив журналы, а также здоровенную бутылку красного вина, отправилась навестить пациентку.

Судя по всему, в департаменте под названием «Я все сделала правильно» дела шли не лучшим образом. У Верити был вид стареющей, получившей отставку куртизанки, и одета она была в траур — черное с головы до ног. Радость лишь на короткий миг озарила ее лицо при виде бутылки.

— О, вот это отлично, — сказала она. — Это мне поможет. Я взяла за правило не пить в одиночестве, чтобы не стать алкоголичкой. И все из-за мужчины…

Она выхватила у меня бутылку «Кот дю Рон» и откупорила прежде, чем я успела сказать что-нибудь подобающее случаю, вроде: «Всех мужиков надо кастрировать». И прежде чем я вдохнула аромат вина, уже опорожнила половину своего бокала.

— Видно, надо было принести по бутылке на каждую, — сухо заметила я.

— Ничего, — проигнорировав издевку, ответила Верити. — Всегда можно докупить в кафе, где торгуют навынос.

Не усомнившись в том, что подруга говорит всерьез, я бросила ей через стол журналы, предусмотрительно открытые на соответствующих страницах. Она принялась читать с мрачным видом, беспрерывно прикладываясь к бокалу и являя собой в этот момент воплощение беспутной женщины.