— Что случилось? — спросила я. — Извини, я не сразу обратила внимание. Не хочешь рассказать?

— Дерьмо! — всхлипнула она и закрыла лицо руками.

Верити никогда не унывала, с какими бы трудностями ни сталкивалась. Верити, которая прятала лицо в ладонях, плакала и употребляла «сортирное» выражение, — это было нечто совершенно новое.

Я протянула ей бумажный платок, похлопала по руке, подождала. Вскоре она издала приглушенный звук, видимо, означавший еще одно извинение. Я заверила ее, что просить прощения нет причины. Еще немного «поиграв со мной в прятки», она наконец окончательно отняла ладони от лица, но выглядела по-прежнему — других слов не подберешь — убитой горем.

— Ну давай, рассказывай.

— Не хочу тебя грузить, — всхлипнула она. — Во всяком случае, не сейчас, когда Саския только что уехала, а ты ведешь себя так мужественно — улыбаешься через силу, купила эту юбку и вообще…

— Через силу? Верити, я в полном порядке. Поверь, у меня действительно все хорошо. Я вовсе не «делаю лицо», даже фальшивое. Это я, и я в норме. Сасси должна была уехать, я была к этому готова. — Я сделала рукой жест, который, как я надеялась, выглядел убедительно непринужденным. — Черт, я даже заплатила за то, чтобы она поехала в Америку. Так что не стесняйся, плачь и рассказывай — я в совершенно здравом уме. Я ведь даже пришла к тебе для того, чтобы посоветоваться относительно кое-каких собственных планов на будущее, — при этих словах на ее лице мелькнула искорка интереса, — но об этом потом. Итак, что случилось?

Верити вытерла слезы, подперла рукой подбородок и уставилась в стол. Мокрым платком, который держала в другой руке, она гоняла по столу хлебные крошки.

— Что за планы на будущее? — спросила она.

— Об этом поговорим потом.

— Нет-нет. Расскажи. Это меня отвлечет от… — Слезы снова градом покатились из ее глаз. Она исподлобья, скорбно, но не без любопытства взглянула на меня. Я поняла это так, что ей действительно хочется узнать, в чем дело, и решилась.

— Ладно. Видишь ли, это, — я кивнула в сторону юбки, — и это, — я достала из пакета еще одну сомнительную обновку с болтающимся на ней товарным ярлыком, — моя артиллерия. Я собираюсь ввязаться в войну, хотя знаю, что победы мне не видать. — Я улыбнулась: мне понравилась собственная метафора.

Верити непонимающе наблюдала за мной все еще непросохшими глазами.

— Лучше бы ты выражалась попроще, не этими клише, которыми ты так самодовольно любуешься, — заметила она.

Несколько обескураженная, я заменила в дальнейшем повествовании тяжелую артиллерию на легкое стрелковое оружие, раз уж моя собеседница в данный момент была склонна к раздражительности и грубости.

— Я собираюсь завести любовника, — объявила я. — Что ты об этом думаешь?

Что она об этом думала, я отлично поняла. Верити разразилась новым потоком слез и принялась умолять меня еще раз как следует поразмыслить, прежде чем принимать подобное решение.

Ну что ж, подумала я, устраиваясь возле подруги для долгого женского разговора по душам, композиция явно смахивала на нечто в духе Тинторетто, — по крайней мере у меня будет законный предлог еще на день отложить разговор с Роджером.


Верити встречалась, или — если выразиться более откровенно — была любовницей Марка около полутора лет. В ходе этого романа она расцвела, без устали рассказывала всем, что «это нечто», и настоятельно советовала каждому такое испытать, а поскольку в ее жизни и прежде всегда был мужчина, а то и два одновременно, я поверила, что на сей раз это действительно что-то незаурядное. Более того, я считала, что Верити — женщина, умудренная опытом в подобных делах, в отличие от меня, полной дилетантки, — окажется самой подходящей наставницей в деле поисков любовника. Но поскольку ее совет свелся к чему-то среднему между требованием кастрации всех мужчин и утверждением, что единственный разумный выбор партнера по постели — это предпочтение горячей грелки, я поняла, что ошиблась. Тем не менее, один факт получил лишнее подтверждение: год — идеальный срок для интимных отношений.

— Впервые в жизни я допустила что-то подобное, — всхлипывала Верити. — Обычно я предвижу признаки конца и соскакиваю сама. — Она тяжело вздохнула и надолго смолкла.

Господи, подумала я, это ведь может продолжаться и неделю!

— Первый год у нас все было замечательно, — продолжила она наконец, разводя себе чай трехзвездочным столовым коньяком, — а потом он начал забывать о приятных мелочах, а я стала напоминать ему о том, что он о них забывает. — И пристально взглянула на меня, ожидая реакции.

— Ну, это только разумно с твоей стороны, — сказала я.

— А потом он заявил, что я становлюсь занудной и слишком требовательной. — Она замахала руками. — Но я же любила его, ты ведь знаешь, как это бывает…

Я с готовностью кивнула, хотя, честно говоря, охотно бы призналась, что не знаю или, вернее, забыла.

— И чем больше я пыталась наладить отношения, тем сильнее было отчуждение, потом он перестал говорить мне, как хорошо я выгляжу, а потом начал… — новый носовой платок вступил в драматическое действо, — флиртовать с другими женщинами!

— Хорошо хоть не с мужчинами.

— Слушай, Маргарет, — одернула меня Верити, выпрямившись и прямо посмотрев мне в глаза, — шутки здесь неуместны.

— А я и не шучу. У Грязнули Джоан как-то оказался дружок, который предпочитал мужчин.

— В самом деле?!

— В самом деле.

Это ее заинтересовало. Мне показалось, что, поскольку ни совета, ни практической помощи от меня ждать не приходилось, Верити стало легче от одного напоминания о том, что всегда найдется кто-нибудь, кому еще хуже, чем ей. Гораздо хуже, заверила я ее, потому что сражаться с другой женщиной, равной тебе, проще. А вот с чего начинать военную кампанию против мужчины, совершенно непонятно, разве что молиться о ниспослании пениса.

Так или иначе, Верити черпала сюжеты для своих писаний из жизни, и пример Грязнули Джоан привел ее в чувство. Она заметно успокоилась, в ее взоре отразился сюжет нового рассказа и, увы, полная готовность поведать мне о своих страданиях во всех подробностях. Я взглянула на часы. Две минуты первого. Определенно я упустила последний шанс позвонить Роджеру. Ну что ж, значит, завтра. В конце концов, я вовсе не жаждала ускорить разрыв.

* * *

Что уж тут лукавить: дома я действительно ощущала пустоту. Самые обычные дела, совершенно необходимые, когда рядом есть живая душа, теперь казались бессмысленными. Даже традиционный бокал вина перед ужином имел другой вкус без Сасси, сидящей напротив со своей диетической колой, и ритуал ужина утратил для меня всякий интерес. Вместо ее болтовни, иногда забавной, иногда раздражающей, как жужжание москита, я слышала теперь лишь свой нескончаемый мысленный монолог. Наверное, глубоко в душе я предвидела нечто подобное, но в реальности пережить это оказалось куда труднее, чем ожидалось. Уходить из дома было легко, а вот возвращаться в гробовую тишину, не оглашаемую ритмами, несущимися из ее спальни, — убийственно. Удовольствие, которое я в первые дни получала от возможности тихо понежиться после пробуждения в постели, вскоре сменилось чувством скорбного одиночества. Я предполагала, что такое может случиться, но надеялась, что не случится.

Во мне образовалась дыра, явно требовавшая для заделки некоего количества «Полифиллы»[10] дружбы. Или более чем дружбы. Несмотря на сетования Верити, необременительный роман казался выходом из положения. В один из зазоров в лавине ее печальных излияний мне удалось невзначай, так, чтобы не показаться предательницей, вставить вопрос: «Где ты с ним познакомилась?»

— На почте. — Ответ прозвучал малоинтересно. Мысль о том, чтобы околачиваться в очереди за марками в мини-юбке и с улыбкой соблазнительницы, меня не воодушевляла — правда, в этом было нечто сюрреалистическое, но отнюдь не привлекательное.

На Пасху Рождер водил группу школьников в лыжный поход. Вернулся загорелый, с повеселевшим взглядом, поздоровевший. Он заявился ко мне с подарками — бутылкой шнапса и вышитым поясом, — и то и другое мне не понравилось. Клюнул меня в щечку, удобно устроился в кресле и тут же идеально вписался в обстановку комнаты как еще один предмет мебели, что вызвало у меня острое раздражение.

— Значит, у нее там все в порядке? — начал он. Между краем его штанины и кромкой зеленого шерстяного носка виднелась полоска кожи. Это меня тоже раздражало. Очень.

Я села напротив и сказала:

— Да, ей там все нравится.

— Отлично. — На его губах, пока он, глядя на огонь, рассказывал о своих походных приключениях, играла улыбка, которую иначе как приятельской трудно было бы назвать.

— Ну что ж, вижу, тебе там было весело, — сказала я наконец.

— Жаль, ты не смогла с нами поехать. Правда, жаль. Может, на следующий год?

— Может быть, — вяло согласилась я.

— На майские каникулы я собираюсь на рыбалку. Хочешь присоединиться?

Я оценила его великодушие: мужское занятие, требующее полной тишины, любая компания рыбаку помеха.

— О нет, — ответила я. — Но за приглашение спасибо.

В камине плясали языки пламени.

— Ну и как тебе это? — спросил он.

— Что — это?

— Ну, жить без Саскии.

— Слишком тихо. Но в общем, ничего.

— Может, мне стоит переехать к тебе, чтобы ты не скучала?

Я представила, как мы сидим вдвоем перед этим вечным огнем: он грезит о макрели или как там называется эта его рыба, а я — о покинувшей меня Сасси.

— Никаких «может», — отрезала я.

— Почему бы не попробовать? Мы же неплохо ладим.

— Роджер, «лажу» я и с почтальоном. Мне нужно нечто большее.