— Подожди! — вдруг закричала она. Генри замер на месте, но не обернулся. Он стоял и ждал. Требовалось срочно найти слова, которые могли бы убедить его в ее искренности. Требовалось достучаться до его сердца.

— Тебе не надо бояться, — крикнула Диана, догоняя его. — Я верю тебе. Я верю тебе всем сердцем, но моей голове требуется несколько дольше времени, чтобы осознать это.

Она остановилась рядом с ним. Генри ничего не сказал, не повернулся к ней, не пошевелился, но в его позе, в развороте его плеч ощущалась напряженность, которой раньше не было. Ей все-таки удалось привлечь его внимание.

— Глядя на моих родителей, я стала настороженно относиться к любви. Я не была влюбчивой, но еще менее я была настроена считать себя любимой. Когда ты предложил свой план притворного ухаживания, я долго колебалась, не зная, соглашаться или нет. Твоя репутация в свете заставляла меня не верить в твои заигрывания, поцелуи. Кроме того, ты сам говорил, что это флирт, и не более того. Когда же ты заявил о серьезности своих намерений, я не знала, что думать. Прежде всего я не могла поверить, что такой завидный светский кавалер мог влюбиться в такую девушку, как я.

Генри резко развернулся и подошел к ней. Его лицо было серьезным и мрачным.

Диана торопливо подняла руку ладонью верх, останавливая его.

— Я хочу, чтобы ты понял: всю мою жизнь я считала себя гадким утенком. Мой отец, как мне казалось, не очень любил меня. Теперь я знаю, что ошибалась, тем не менее большую часть жизни я была совершенно уверена, что он любит не меня, а моего брата. Дедушке и бабушке я тоже, судя по всему, не очень нравилась. Герцог вообще был ко мне равнодушен, тогда как герцогиня увидела во мне свой второй шанс — выдать удачно замуж если не дочь, то внучку. Моя мать не разделяла столь радужных надежд, зато герцогиня полнилась решимостью. К сожалению, в отличие от матери я не утонченная леди и не красавица. Я не подавала блестящих надежд, а скорее вызывала у родных разочарование. Кроме того, я не пользовалась успехом в свете, лишнее подтверждение моей неудачливости. Да, за мной ухаживали, но после стольких сезонов у меня не появилось ни одного жениха, а потом даже не осталось ни одного кавалера. Если помнишь, твоя мать настоятельно просила тебя приглашать меня во время танцев… — Голос у Дианы задрожал и прервался.

В тот же миг Генри нежно обнял ее и прижал к себе. Это было настоящее блаженство. Несколько мгновений Диана наслаждалась удивительным покоем, ее волнение и тревоги понемногу начали стихать. Придя в себя, Диана глубоко вздохнула и немного отстранилась.

— Понимаешь, кроме моей матери, ты единственный, кто по-настоящему полюбил меня. До встречи с тобой я почти убедила себя, что меня невозможно полюбить, и я не могу быть счастливой.

— Нет, Ди, нет, — горячо воскликнул Генри, пытаясь обнять ее опять, но она отстранилась.

— В тебе я не сомневалась, зато сомневалась в себе. Я знаю, в чем была не права, мне следовало делиться с тобой всеми моими страхами и опасениями. Ты простишь меня?

— Конечно, любимая, о чем речь. — Сломив ее сопротивление, он привлек ее к себе. — Жаль только, что я не знаю, как уничтожить все твои сомнения. Если бы ты только знала, что я чувствую, глядя на тебя…

Он ласково заглянул ей в глаза.

— Ты мне так дорога, что я готов на все, лишь бы ты была счастлива. Вот поэтому я не хотел говорить тебе о моей встрече с твоим отцом. Не хотел лишний раз огорчать тебя. Я хотел оградить тебя, защитить и… — Генри запнулся.

— И? — повторила она с нажимом.

— И хотя я возражал против того, что он собирался сделать, я чувствовал, твой отец так же оберегает тебя, причем по той же самой причине, что и я. Ведь если тебе больно, то так же больно и мне. Я уже говорил Клер, если кто-нибудь из мужей обидит кого-нибудь из моих сестер, то я сперва отколошмачу его как следует, а потом всажу пулю в его неблагодарное сердце. Клер поклялась в случае чего поступить точно так же со мной, а мне остается только вручить ей пистолет. Когда мне пришла в голову мысль купить конезавод, я как раз искал смысл в моей жизни. До этого я просто плыл по течению, да, мне было хорошо, даже очень хорошо, но в глубине души я понимал: так нельзя прожить всю жизнь. Надо чего-то добиваться. Я полагал, что обрету цель в жизни, купив Рейвенсфилд, и в какой-то мере оказался прав, потому что конезавод связал меня с тобой, вопреки моему дурацкому притворному ухаживанию. Ди, если хочешь, я верну твоему отцу Пенелопу. Если хочешь, брошу конезавод. Если тебя нет рядом со мной, ни Пенелопа, ни конезавод не имеют для меня никакого значения. Рейвенсфилд без тебя уже для меня не дом. Для меня дом там, где ты. Понимаешь, что я хочу этим сказать?

Ее губы задрожали, и по ним скользнула слабая, трогательная улыбка.

— Мне кажется, это можно выразить проще. Всего тремя словами, как ты думаешь? Каждый раз, когда я слышу их, все мои сомнения и опасения исчезают, уходят прочь.

— В таком случае я буду повторять их как можно чаще. — Генри нежно обнял ее лицо ладонями. — Я люблю тебя, Ди. Клянусь тебе всем, что мне дорого на свете, всеми моими надеждами — я люблю тебя.

Генри смахнул слезы, побежавшие по ее щекам:

— Не плачь, родная, а то вдруг придет твоя сестра, и тогда мне несдобровать.

Диана радостно улыбнулась:

— Я тоже очень люблю тебя. Ты моя исполнившаяся мечта, ты моя звезда, на которую я смотрела издалека, боясь приблизиться.

Его сердце вдруг наполнилось такой радостью, что казалось, еще чуть-чуть, и грудь разорвется от переполнившего ею счастья. Говорить он не мог и принялся просто ее целовать. Снова и снова. Горячо и страстно, так, как они уже привыкли, так, как будто они целовались всегда. Пылкость поцелуев вызвала напряжение, но уже в другой области, значительно ниже сердца.

Точно такие же чувства владели и Дианой. Генри понял это не из-за того, что она прижималась к нему всем телом, а по одному простому ее движению. Она просунула руку между ними и сквозь брюки пощупала градус напряжения в нижней части его тела.

— Ди. — Генри едва не задохнулся от этого ласкового и вместе с тем возбуждающего прикосновения.

— Мне так тебя не хватало, — прошептала она хриплым от возбуждения голосом.

— Не играй с огнем, детка, а то смотри, обожжешься.

Она опустила руку, Генри перевел дух, пытаясь вернуть самообладание.

Диана обвила его шею руками и чуть нагнула ему голову так, что его губы оказались напротив ее губ.

— Ну что ж, в таком случае зажги меня, — выдохнула она.

От ее слов все вспыхнуло и загорелось внутри него. Генри впился губами в ее рот, а его жадные руки ловко делали свое дело. Мысли о вечном, о цели в жизни исчезли, ими владело лишь сиюминутное желание, требовавшее удовлетворения — здесь и сейчас.

Когда она обхватила его язык, Генри мог поклясться, что ощутил вкус ее желания, буквально сводившего его с ума. Понимание, что Диана хочет его, действовало на него не хуже самого мощного афродизиака.

Прервав поцелуй, она обняла его лицо руками.

— Ты мой, — прошептала она.

— Да, твой, — признался он.

Ее карие глаза засверкали от счастья. И она опустилась перед ним на колени.

— Теперь ты принадлежишь мне. — Она принялась расстегивать пуговицы на его брюках. — Мне.

Диана нежно провела рукой по его напряженной плоти.

Следом за рукой участие в ласках приняли ее губы и язык. Генри застонал от невыразимого блаженства. Такими самыми интимными ласками Диана взращивала внутри него страсть, ловко и искусно. В нем уже начинала бушевать буря, которую ничто не могло удержать.

Генри схватил ее, поднял с земли и прислонил спиной к дереву.

Она облизала губы и выдохнула:

— Ну же.

Одной рукой он поднял ее юбки, а другой погладил между ног.

— Генри, ну же, — взмолилась она.

— Обними меня за плечи, — прохрипел он, прижимаясь грудью к ее груди. Свободной рукой он поднял ее упругое нежное бедро, отведя его в сторону, и вошел в нее, услышав в ответ сладострастный стон.

— Обхвати меня ногами. Да, вот так. Ты моя! Все, Ди, давай.

Он заполнил ее всю. Он двигался равномерно и уверенно, проникая то глубже, то отступая чуть назад, заставляя ее подчиняться старому как мир ритму. Его сердце стучало глухо и тяжело, кровь толчками проникала до самых последних глубин его тела и рассудка, дурманя его сознание.

— Я люблю тебя, Ди.

Диана лишь стонала, каждый раз открываясь навстречу его движениям. Между ними протянулась осязаемая напряженная струна, которая мешала дышать, и некуда было деваться от сладострастного томления. Он принадлежал ей и телом, и душой. Наконец, долгожданный миг наступил, судорога пробежала по их членам. Нагнувшись и прижимаясь головой к его шее, Диана шептала его имя, словно молитву. Она задрожала, издавая сладострастный стон, ей казалось, будто она стала невесомой, легкой и совершенно свободной.

— Ты плачешь? — вдруг удивился он, но не смог удержаться от шутки. — Ну, не надо, иначе твоя сестра убьет меня, как только заметит по твоим глазам, что ты плакала.

Диана приподняла голову и сквозь заплаканные глаза улыбнулась своей чудесной лучезарной улыбкой, глядя на которую он забывал обо всем.

— Это слезы счастья, — шепнула она. — Впрочем, твои опасения вполне оправданны. Страшно подумать, что сделает с тобой мой отец, когда заметит пятна от травы на моей юбке.

Генри ухмыльнулся:

— Я скажу в свое оправдание, что люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, очень, очень.

— Даже если я нахал? — Он опять дразнил ее.

Диана нежно поцеловала его. Генри казалось, что ему никогда не надоест вкус ее поцелуев, как и ее любовь.

— Ты не просто нахал, ты мой нахал, и поэтому я люблю тебя, — задорно отвечала Диана.